- Нарядился, как петух, а храбрость в бане смыл, что ли? Кто тут есть с острой болью?
- Я, - прошептал Вандербуль.
Санитарка опустила на него глаза.
- Голос потерял? Ничего, сейчас заголосишь.
Она подтолкнула его к дверям.
У Вандербуля свело спину, заломило в затылке.
В кабинете на столике в угрожающе точном порядке лежали блестящие инструменты. Женщина-доктор писала в карточке.
- Садитесь, - сказала она.
Кресло, как холодильник, хоть совсем не похожее. Заныли зубы. До этого они не болели ни разу. Вандербуль жалобно посмотрел на врача.
Доктор подбадривающе улыбнулась. Нажала педаль.
Кресло поднялось бесшумно. Прожектор - триста свечей - придавил Вандербуля жёстким лучом. Из жёлтой машины тянулись ребристые шланги, торчали переключатели. Капала вода в белый звонкий таз.
Неизвестность страшнее познания. И только героям понятно, что в слабых людях познание рождает страх, в сильных - мужество.
- Как зовут? - Голос у доктора словно издалека.
- Вандербуль.
- Никогда не слыхала такого имени.
- Это не имя. Имя у меня Васька. Мне зуб рвать.
Доктор взяла инструмент, сверкающе острый. Её пальцы коснулись Вандербулева подбородка. Пальцы у докторши тёплые.
- Открой рот. Какой зуб болит?
- А вот этот. - Вандербуль сунул палец в рот, нащупал зуб, который потоньше.
Герои стояли за дверью. Он слышал их сочувственное пыхтение.
Докторша щурилась.
- От горячего больно?
Вандербуль согласился.
- От холодного?
- Тоже.
Докторша постучала по зубу металлом. Вандербуль вздрогнул, выгнул спину дугой. Докторша по другому зубу стукнула и даже по третьему, в другой части рта.
- Нет. - Вандербуль потряс головой и еле слышно добавил: - Рвите, который крепче.
Глаза докторши приблизились. Зрачки подрагивали в них, вспыхивали чёрным сиянием.
- Как думаешь: врач имеет право выдрать больного?
- По-настоящему?
- Ну, хотя бы оттаскать за уши?
- Не надо...
Докторша выпрямилась.
- Тётя Саша, следующего, - сказала она. - А этого вон. Гоните.
Над Вандербулем нависла грозная санитарка. Она прижимала голые локти к могучим бокам.
Вандербуль отскочил к двери. И вдруг всхлипнул, и вдруг заорал:
- Это не по-советски! Мне нужно зуб рвать!
Герои смущённо кашляли где-то рядом.
Вандербуль вылетел в коридор. Санитарка поправила закатанные выше локтей рукава.
- Чтоб медицина здоровые зубы рвала? Иль здесь живодёрня?
- А если я очень хочу? Мне очень нужно.
- Иди хоти в другом месте. Следующий.
В кабинет влетела девица, с распухшей щекой.
Очередь поглядывала на Вандербуля с недоумением. Молчаливые заговорили:
- Тут сидишь, понимаешь. Время в обрез.
- Видно, драть некому.
- А ещё пионер.
Вокруг плакаты. На одном - человек со зубной щёткой. Мужественно красивый. Толстые буквы вокруг него кричат басом: "Берегите зубы!" Мужественный человек улыбается белой улыбкой. Он берёг свои зубы с детства.
На лестнице Вандербуля догнал старик.
- Слушай, хлопец, постой. Поздоровкаемся.
Старик посадил Вандербуля на скамейку. Вандербуль отвернулся.
- Ух же какой ты сердитый! К чему бы тебе здоровый зуб рвать?
- Для боли.
Старик обмяк, рассмеявшись. Смеялся он хрипло, и голос у него был хриплый, глухой. Звуки, наверно, застревали в густой бороде, теряли силу.
- А вы не смейтесь! - выкрикнул Вандербуль. - Сами не понимаете, а смеётесь.
- Чего же ж не понимать? Хоть и больная зубная боль, да не дюже смертельная. - Смех скатывался со стариковой бороды, тёк по пиджаку, словно крупные капли дождя.
Вандербуль разозлился.
- А сами боитесь! - закричал он. - Стоите у двери.
Старик продолжал смеяться.
- Я же ж не боюсь. Я опасаюсь. Мне докторша тот зуб дёрнет, а я её крепким словом. Мне же ж неудобно. Вон какая культура вокруг. И докторша не виноватая, что у меня зуб сгнил.
- Кто вам поверит? - сказал Вандербуль. - Просто трусите и сказать не хотите.
Смех ушёл из глаз старика.
- Худо, когда не поверят. - И добавил: - А боль от зуба обыкновенная.
Дверь в кабинет отворилась. В коридор вышла заплаканная девица, с распухшей щекой. Медленно, со ступеньки на ступеньку, двинулась вниз.
- Очередь! - крикнула санитарка.
С белого дивана поднялся угрюмый мужчина. Старик сказал ему грустно:
- Я извиняюсь. Я теперь сам войду. Вы уж будьте настолько любезны, посидите ещё чуток.
* * *
Вандербуль позвонил своему товарищу Геньке. Генька распахнул дверь и потащил Вандербуля по тёмному коридору.
- Хочешь, я тебе электрический граммофон заведу? - сказал в комнате. - Серьёзная музыка успокаивает нервы.
Вандербуль посмотрел на него пустыми глазами.
- Не нужно. Меня из больницы прогнали.
Генька остановился с пластинкой в руке.
- Жалко.
Генька всё знал про боль. И никто не видел, как он плачет.
Сейчас он стоял перед Вандербулем, рассматривал граммофонную пластинку, словно она разбилась. Вандербуль тоже смотрел на эту пластинку, переминался с ноги на ногу. Генька вытер пластинку рукавом, поставил её в проигрыватель. В динамике загремели трубы, заверещали скрипки, рояль сыпал звуки, словно падала из шкафа посуда. Музыка была очень громкая, очень победная.
- Что делать? - спросил Генька тихо.
Вандербуль уже знал: нужно сделать такое, чтобы люди пооткрывали рты от восхищения и чтобы смотрели на тебя, как на чудо.
* * *
- Позовём ребят, - сказал Вандербуль.
Пришли Лёшка Хвальба, Шурик Простокваша, девчонка Люциндра. Сидели на кухне.
- Я опущу руку в кипящую воду, - сказал Вандербуль. - Кто будет считать до пяти?
У Лёшки обвисли уши. Люциндра вцепилась пальцами в табурет. Шурик проглотил слюну:
- Ты опустишь?
- Я.
Шурик забормотал быстро-быстро:
- Давай лучше завтра. Завтра суббота.
Генька, ни на кого не глядя, зажёг газ. Поставил на огонь кастрюлю с водой.
- Я буду считать, - медленно сказал Лёшка Хвальба.
Он встал, прислонился к стене, прилип к ней, как переводная картинка.
- Если человек хочет, пускай хоть застрелится.
Люциндра и Генька переглянулись и побледнели.
- Нетушки, - прошептала Люциндра.
Она повернулась к Лёшке, сказала со злостью:
- А ты молчи, молчи! Я сама буду считать. - И спрятала под табурет исцарапанные лодыжки.
- Считай. - Лёшка плюнул на чистый линолеум. - Только вслух.
Огонь под кастрюлей был похож на голубую ромашку. На дрожащих её концах переходил в малиновый с мгновенными ярко-красными искрами.
Вандербуль пытался представить себе героев, с улыбкой идущих на казнь. Великие герои окаменели, как памятники, занесённые снегом.
Донышко и стены кастрюли обросли пузырями. Мелкие, блестящие пузыри налипли на алюминий, словно вылезли из всех его металлических пор. Несколько пузырьков оторвались, полетели кверху и растворились, не дойдя до поверхности. Потом вдруг все пузыри дрогнули, стремительно ринулись вверх.
1 2 3