4
Госпожа Оота была на добрых двадцать лет старше Кикудзи, ей сейчас было не меньше сорока пяти, но ему казалось, что он держит в объятиях совсем молоденькую женщину, гораздо моложе него.
Кикудзи было хорошо с ней, и он чувствовал себя совершенно свободно, без обычной скованности, свойственной молодым одиноким мужчинам.
Кажется, он впервые понял, что такое женщина, да и что такое мужчина тоже. В нем проснулся мужчина, и это было удивительно, это волновало. Раньше он и не подозревал, какой может быть женщина — нежной, податливой… податливой до головокружения. Она увлекала его и в то же время покорно следовала за ним, и он растворялся в ней, как в сладком аромате.
Обычно Кикудзи после близости с женщиной испытывал нечто вроде отвращения. А сейчас, когда, казалось, должно было прийти настоящее отвращение, ничего подобного не чувствовал. Наоборот, на него нахлынул какой-то умиротворяющий покой.
Прежде ему всегда хотелось отодвинуться подальше от женщины, теперь же он не только не пытался отстраниться, а наслаждался близостью теплого, прильнувшего к нему тела. На него подолгу набегали сладостные волны, исходившие от женщины. И он даже не подозревал, что они могут быть такими приятными и продолжительными. В полудреме рождалось какое-то смутно-горделивое чувство, словно он повелитель, а она — рабыня, и эта рабыня моет ему ноги.
И в то же время в ее объятиях было что-то материнское.
Вдруг он спросил, втянув голову в плечи:
— А вы знаете, что у Куримото вот здесь большое родимое пятно?
Кикудзи тут же понял, что сказал что-то нехорошее, но все в нем дремало, купаясь в сладкой лени, и, должно быть, поэтому ощущения вины перед Тикако не появилось.
— Прямо на груди, на этом вот месте, — добавил Кикудзи, протягивая руку к груди госпожи Оота.
Кикудзи так и подмывало сказать еще что-нибудь в этом роде. То ли ему вдруг захотелось причинить боль госпоже Оота, то ли это была своеобразная защитная реакция против собственного непривычного состояния. А может быть, он просто пытался за грубостью скрыть смущение — неудобно все-таки разглядывать ее грудь.
— Не надо, не хочу. — Госпожа Оота осторожно запахнула кимоно. Впрочем, слова Кикудзи не произвели на нее особого впечатления. Она спокойно сказала: — Я первый раз об этом слышу. Пятно? Но его ведь не видно под одеждой.
— Почему же не видно?
— А как же?
— Если оно вот здесь…
— Да ну вас! Решили проверить, нет ли у меня такого же пятна?
— Нет, не то… Но интересно, что можно почувствовать, если у женщины есть такое пятно, а?
— Если… вот тут, да? — Госпожа Оота посмотрела на свою грудь. — Что это вам вдруг пришло в голову? По-моему, это не имеет никакого значения.
Госпожу Оота не так-то легко было пронять. Яд, выпущенный Кикудзи, не причинил ей никакого вреда, зато сам он почувствовал, как отрава разлилась по всему его телу.
— Не имеет? Вы ошибаетесь! Я один-единственный раз видел это пятно, когда мне было лет восемь или девять, а оно до сих пор стоит у меня перед глазами.
— Но почему?
— Не знаю, но это так. Думаю, и в вашей жизни это пятно сыграло определенную роль. Разве Куримото не изводила вас? Ведь она чуть ли не каждый день являлась к вам домой и устраивала сцены, прикидываясь, что это мама и я ее подбиваем…
Госпожа Оота кивнула и тихонько отодвинулась от Кикудзи. Он крепко ее обнял.
— Наверно, она ни на секунду не забывала о своем родимом пятне, оттого и было в ней столько злости.
— Боже, какие страшные вещи вы говорите!
— А еще она, наверно, хотела отомстить отцу…
— Отомстить? Но за что?
— Понимаете, все свои неудачи она связывала с родимым пятном. Ей казалось, что из-за него отец постоянно унижал ее, а потом и совсем бросил.
— Пожалуйста, не говорите больше об этом. Неприятно все-таки.
Но госпожа Оота, должно быть, на самом деле ничего не испытывала. Родимое пятно для нее было чистейшей абстракцией.
— Я думаю, теперь все эти давние страдания прошли, и Куримото-сан живет спокойно, даже и не вспоминая о своем родимом пятне.
— Да, но разве страдания не оставляют душевных ран, если они даже проходят?
— Не знаю… Иногда мы очень страдаем, но проходит время, и прошлое со всеми его страданиями становится нам дорого…
Госпожа Оота говорила так, словно все еще находилась в сладостной полудреме.
И у Кикудзи вдруг вырвалось то, о чем он решил ни за что не говорить.
— На чайной церемонии рядом с вами сидела девушка…
— Юкико-сан? Дочь Инамуры…
— Куримото пригласила меня специально, чтобы показать мне эту девушку.
— Боже мой!
Большие глаза госпожи Оота расширились и, не мигая, впились в лицо Кикудзи.
— Это были ваши смотрины, да? А мне ведь и в голову не пришло…
— Ну, какие же это смотрины…
— Нет, нет… как же так… И после смотрин, по дороге домой… вы… мы…
Из широко раскрытых глаз скатилась слеза и упала на подушку. Плечи госпожи Оота дрогнули.
— Как это скверно, как скверно! Почему вы мне раньше не сказали?
Она заплакала, уткнувшись лицом в подушку. Такой реакции Кикудзи не ожидал.
— То, что скверно — всегда скверно. После смотрин… по дороге домой… При чем здесь смотрины? Какая связь может быть между этим?
Кикудзи сказал это с полным убеждением в своей правоте.
Но вдруг перед его глазами всплыл образ девушки, подававшей ему чай на чайной церемонии. Он увидел розовое фуросики с тысячекрылым журавлем. И сотрясавшееся от рыданий тело госпожи Оота показалось ему гадким.
— Как ужасно!.. Как ужасно!.. И как я только могла… Я преступница… Я… — Ее круглые плечи дрожали.
Кикудзи раскаяния не испытывал. Если бы он раскаивался, то, наверно, все это показалось бы ему отвратительным не из-за смотрин, а из-за того, что эта женщина некогда была любовницей его отца.
Но до последней минуты Кикудзи ни в чем не раскаивался и никакого отвращения не испытывал.
Почему так у него получилось с госпожой Оота, он до сих пор как следует не понимал; все произошло само собой, просто и естественно. А сейчас она плачет и что-то такое говорит… Может быть, она винит себя за то, что соблазнила его?.. Но разве она его соблазнила?.. Кажется, ничего подобного не было и в помине. Она потянулась к нему, он потянулся к ней, и оба при этом не испытывали никакого внутреннего сопротивления. Очевидно, в тот момент соображения нравственности не тяготели над ними.
Они поднялись на холм, находившийся по другую сторону храма Энкакудзи, зашли в гостиницу и там поужинали. Просто ничего другого не оставалось делать — госпожа Оота говорила и говорила без конца, все глубже погружаясь в воспоминания, а Кикудзи слушал и не мог ее прервать. Наверно, смешно, что он вообще стал ее слушать, но госпожа Оота этого не чувствовала, ей хотелось рассказывать Кикудзи об его отце, и говорила она с большой теплотой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47