Ингмар Бергман
Змеиное яйцо
Каждый человек – пропасть: глянешь – голова закружится…
Георг Бюхнер

1
Берлин поздним вечером в субботу 3 ноября 1923 года. Ледяной пронзительный ветер насквозь продувает плохо освещенную Альбертштрассе, бесконечными кварталами протянувшуюся на юго-запад от скотобоен. Пачка сигарет стоит тринадцать миллионов марок, и простые люди почти утратили веру в настоящее и будущее.
Домой, сильно навеселе, возвращается Абель Розенберг. Он почти бежит: тонкое летнее пальто – не лучшая защита от ветра. Дом, где Абель снимает меблированную комнату, приютился в узком тупике. Столовая на третьем этаже полна народу. Там в полном разгаре семейное торжество: возгласы, смех, танцевальная музыка. Из кухни, где над ужином священнодействует хозяйка, фрау Хемзе, со своими несколькими подругами, доносится острый, непривычный запах готовящихся блюд.

В привратницкой, у конторки (на этот вечер уже опустевшей), Абель снимает с доски ключ от своей комнаты, быстро взбирается по лестнице на четвертый этаж, свернув за угол, оказывается в коротком коридоре, провонявшем чадом и клозетом, на ощупь отыскивает замочную скважину и входит в комнату.
В комнате зажжен верхний свет – неяркая лампочка под фарфоровым абажуром с бисерной бахромой. На незастланной постели – брат Абеля, Макс. Он покончил с собой выстрелом в рот. Его затылок разлетелся на куски; кровь и мозг разбрызгались по стене и постели. Макс сидит слегка откинувшись назад, глаза полузакрыты, рот широко раскрыт. Рука его еще крепко сжимает большой армейский пистолет. Снизу, из столовой, слышится оживленный шум, музыка.
2
Местный полицейский участок на следующий день, 4 ноября. Сквозь грязные окна, выходящие во двор с голыми деревьями, пробиваются лучи бледного осеннего солнца.
С кружкой кофе в руке, позевывая, в приемную входит инспектор Бауэр – грузный широкоплечий мужчина с рыжими волосами и бородой.
Абель тотчас же поднимается со стула и протягивает ему руку, которую инспектор демонстративно не замечает. Он садится за стол, повернувшись спиной к Абелю, не спеша отхлебывает кофе, разглядывая играющих во дворе детей. От камина исходит удушающий жар. Затем появляется секретарша. Она сухо кивает Абелю и садится с блокнотом и карандашом наготове. Ей около сорока; короткая стрижка; ни следа косметики. Безупречно белая блузка плотно обтягивает матерински раздавшуюся грудь.
Инспектор разворачивается на сто восемьдесят градусов на своем вращающемся стуле, с легким стуком ставит на стол кофейную кружку и испытующе смотрит на Абеля.
Бауэр. Итак, вы совсем не говорите по-немецки.
Абель отрицательно качает головой.
Чертовски досадно. У фройляйн Дорст пропало воскресенье. (Указывает на секретаршу.)
Абель. Мне очень жаль.
Бауэр. Ваше имя?
Абель (сообщает анкетные данные). Абель Розенберг; тридцать пять лет; родился в Канаде; родители – датчане по национальности. Мы – мой брат Макс, его жена Мануэла и я – приехали в Берлин месяц тому назад; нет, это было в конце сентября. Макс повредил себе руку, и мы не могли больше работать. Мы цирковые артисты. Выступали с номером на трапеции. Бауэр заглядывает в портсигар: в нем две сигары – целая и наполовину выкуренная.
Фройляйн Дорст что-то рисует в блокноте. Бауэр зажигает начатую сигару и попыхивает ею.
Бауэр. У вашего брата были какие-нибудь причины для самоубийства? Депрессия? Несчастная любовь? Алкоголизм? Наркотики? Истерия? Общая неудовлетворенность жизнью?
Абель. Не знаю.
Бауэр. Иными словами, необъяснимое побуждение? Ну что же, случается и такое. Вы поставили в известность его жену?
Абель. Я пытался – вчера вечером и еще раз сегодня утром, но никак не мог ее поймать.
Бауэр. Вы ведь жили вместе?
Абель. Нет. Мануэла и Макс развелись два года назад. Когда нас уволили из цирка, Мануэла нашла себе работу в кабаре. Я заскочу к ней после обеда. По воскресеньям кабаре открывается в три.
Бауэр. Могу я – это простая формальность – взглянуть на ваши документы?
Абель. Пожалуйста.
Бауэр. Благодарю вас. (Уткнувшись в документы.) Как вы собираетесь оплачивать похороны?
Абель. У нас кое-что отложено. Бауэр. Отлично. (Невзначай.) Вы еврей? Абель. Но…
Бауэр. О, не имеет значения. Я только полюбопытствовал, герр Розенберг. (Возвращает Абелю паспорт и визу.) Будем считать допрос оконченным. Что вы намерены делать дальше?
Абель молчит, пожимает плечами.
Как долго вы собираетесь пробыть в Берлине?
Абель. Пока не знаю.
Бауэр. Как вам известно, в городе отчаянная безработица. У нас не любят, когда иностранцы захватывают немногие имеющиеся рабочие места.
Абель. Да, я знаю.
Бауэр. После войны наши скудные ресурсы на социальное обеспечение совсем истощены. Не рассчитывайте, что кто-то позаботится о вас, когда у вас кончатся деньги.
Абель. О нет, разумеется.
Бауэр. До свиданья, герр Розенберг.
Абель. До свиданья, инспектор. До свиданья, фройляйн Дорст.
3
После допроса Абель направляется в ресторан, где обычно обедает. Половина второго; с реки поднимается холодный, сырой туман; над пустынными, бесконечными улицами разносится звон колоколов соседней церкви святой Елизаветы.
За спиной Абель слышит чьи-то шаги. Не оборачиваясь, он ускоряет ход, но идущий по пятам нагоняет его и берет под руку. Повернув голову, Абель видит перед собой усталое лицо с огромным носом и тяжелыми мешками под черными колючими глазами.
Холдинге р. Дьявольски спешим, не так ли? Собираемся пообедать? Я тоже. Пошли, я угощаю. Как дела, дорогой Абель? Как Макс и Мануэла? Рука у него скоро заживет, как ты думаешь? Знаешь, нам здорово недостает вас троих. Цирк просто плачет по вас. Ты, конечно, недоумеваешь: что это он, мол, делает здесь, в Берлине, когда вся труппа в Амстердаме? Приглядываю новые номера, мой мальчик. Сейчас я могу заполучить любую знаменитость, какую только душе угодно: ведь все знают, что я плачу долларами. Каждый вечер у нас аншлаг. Да арендуй я сарай вдвое больше теперешнего, и то он будет забит до отказа.
Они входят в ресторан, в это время дня полный посетителей. Это заведение довольно высокого класса со следами былой имперской роскоши. За оранжерейными пальмами несколько музыкантов в поношенных фраках выводят мелодию томного вальса. Вокруг Холлингера и его спутника тотчас же начинают суетиться метрдотель и официанты. Их проводят к столику в нише, задрапированной красным засаленным шелком. На стенах – картины, изображающие чувственные женские тела. Треснувшее бра с двумя сонными лампами отбрасывает теплый свет на стол, покрытый чистой, но потрепанной полотняной скатертью. Едкий запах сырой плесени успешно соперничает с ароматами блюд и табачным дымом. Холлингер заказывает овощной суп и жаркое из зайца – единственное, что внушает доверие в воскресном меню, бутылку шнапса в ведерке со льдом и две кружки пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22