И все же, несмотря ни на что, он отправился в путешествие на другой край земли.
В начале все шло совсем неплохо. Поезд на запад был достаточно удобен для путешествия в несколько дней, несмотря на стойкий запах табака в его маленьком купе. Великие Озера были прекрасны. Прерии – действительно однообразны. Горы, когда они явились взору, сначала впечатляли, но потом стали скучны, как череда книжных шкафов, полных одинаковых книг в аляповатых обложках. Они даже заставили Томаса пожалеть о прериях – те хотя бы вызывали ощущение, что за их однообразием кроется какое-то более глубокое значение, которое открылось бы, если бы у него хватило твердости ума в них проникнуть.
Наконец поезд пришел в Ванкувер. Из-за гнетущего горного массива этот город показался Томасу опасной грудой булыжников, готовых скатиться в пропасть. Постоянно лил дождь, и люди, снующие между домами, походили на жуков с панцирями-зонтиками.
Ему предстояло пробыть здесь три дня; он мало выходил на улицу. Почти весть день сидел в сыром номере своей маленькой гостиницы возле пристани. Оконная рама погнулась, и от нее отваливалась белая краска. Он то читал, то смотрел на ржавые грузовые суда, стоящие на якоре в гавани; от них, точно новорожденные детеныши, отплывали лодочки. С каждой ночью, казалось, дождь лил все сильнее. Он хлестал по стеклам так, что не давал Томасу спокойно спать. Старые часы в холле гостиницы били полночь будто из другого мира.
Дождь прекратился на третье утро, сразу после того, как он сел на корабль, отплывавший на Гавайи. Он нервничал, потому что раньше никогда не путешествовал по морю, а его предупредили, что сейчас сезон дождей. Но в течение всего путешествия по морю погода оставалась прекрасной: весь день светило солнце, ночью сияли звезды, пароход шел так же ровно, как ранее поезд.
Но удовольствие, как он знал, никогда не длится долго.
Корабль пришел в Гонолулу, и он предвкушал, как несколько дней будет привыкать к ходьбе по суше. Но обнаружил, что у него на это нет времени: он сразу должен ехать на другую пристань. Он поехал туда и сел на «Иннисфри» – шхуну, которая раз в месяц ходила в архипелаг Мотамуа. Ее капитан, нервный ирландец, ждал его. Томас пробыл на борту всего час, затем паруса подняли, и шхуна отправилась в плавание.
В крошечной каюте, лежа на узкой койке, к которой сбоку прибита дощечка, – явно для того, чтобы пассажир не выпал, – ему сразу стало не по себе. Будто он в животе у какого-то несчастного монстра – так громко скрипели шпангоуты. Шхуна столь сильно реагировала на ветры и волны, что ему и думать не хотелось о том, что же будет во время шторма.
Все эти мысли промелькнули в его голове, когда судно выходило в открытое море. Обычная океанская волна вызвала первый приступ морской болезни.
Томас Вандерлинден оставался у себя, насколько это позволяли размеры «Иннисфри». Помимо капитана и шести матросов, которые по очереди стояли на вахте, на корабле было четыре пассажира. Томас решил, что подобные люди и отправляются в такие путешествия.
Сначала он познакомился с супругами Беркли – миссионером и его женой из Саскачевана; большую часть дня они просиживали на палубе. Они возвращались в Мотамуа после отпуска по болезни. Мистер Беркли был высоким худым мужчиной с выступающими скулами и крупными ушами. Ему было за сорок, хотя временами он выглядел лет на двадцать старше.
Его жена – маленькая полная женщина с короткими темными волосами, строгим лицом и прищуренными глазами. Она носила синее прямое платье – свою «сутану», как она его называла. Она объяснила Томасу, что «Его Преподобие» (как она величала своего мужа даже в его присутствии) только что провел месяц в больнице, где его лечили от тропического расстройства, которое она снова и снова называла «денге». Она сказала, что в этом виноват климат Мотамуа.
– Он убивает нас обоих, – сказала она.
– А что такое «денге»? – спросил Томас.
– А вы не слышали о ней? Болезнь, которая передается москитами, – сказала она. – В больнице никогда не видели такой тяжелой формы болезни, как у Его Преподобия.
И она с гордостью посмотрела на своего мужа. Мистер Беркли, который спокойно ел, посмотрел на нее так, будто он ее ненавидел, или будто ему было больно, или и то и другое. По его худому лицу было трудно ощутить разницу.
– Мы не запомнили ваше имя, – сказал мистер Беркли Томасу.
– Вандерлинден, – сказал он. – Томас Вандерлинден. Оба посмотрели на него с неожиданным интересом.
– Вандерлинден? – переспросил мистер Беркли. Неприязнь, с которой он произнес эту фамилию, усилилась от сурового выражения на его лице. – Мы знаем одного Вандерлиндена. Он живет в горах Ману. Вы его родственник?
– В некотором смысле, – сказал Томас.
– Потому вы туда и едете? К нему в гости? – спросила его жена.
– Да, – сказал Томас. – Это семейное дело. – Ему не нравился этот «священный трибунал».
Лицо мистера Беркли было суровым и фанатичным.
– Мне очень жаль, но должен сказать, этот тип – ваш родственник – усложняет нам работу, – сказал он. – Ничего не делает для того, чтобы освободить островитян от их суеверий. Более того, он их поощряет.
Томас ничего не сказал. Судя по всему, и сегодня Роуленд мало отличался от того, каким его помнила мать.
– Вы упомянули о семейном деле, – сказала миссис Беркли. – В чем оно состоит? – Она спросила об этом так дерзко, как будто имела право знать.
– Это личное дело, – сказал Томас столь же дерзко. Они обиделись. Он понадеялся, что теперь они оставят его в покое.
Он действительно предпочел бы все путешествие побыть один. Но на таком маленьком судне, как «Иннисфри», это было невозможно. Чуть позже два других пассажира, Шнайдер и Камерон, попытались тоже подружиться с ним. Эти коротко стриженные гладко выбритые молодые люди были одеты в новенькие тропические рубашки и брюки. Они были агентами дипломатической службы и направлялись в свою первую заграничную командировку.
Но они были разочарованы. Камерон сказал, что его коллеги в Министерстве внутренних дел называли Мотамуа «вонючей подмышкой планеты». В сущности, они были всем недовольны – начиная от размера шхуны («игрушечная лодка», сказал Шнайдер, темноволосый парень) и заканчивая тем, что единственной женщиной на корабле была полная миссионерка средних лет («Отче наш, не введи нас во искушение», – сказал рыжеволосый Камерон, возведя глаза к небу).
Скоро они стали недовольны и тем, что Томас явно не желает с ними общаться. В итоге они объединились с Беркли. Одним тихим днем, когда Томас собирался войти в столовую, он случайно услышал голоса своих товарищей по путешествию, звучавшие громче постоянного скрипа шпангоутов:
– Он – родственник самого большого выродка на всех островах, – говорил мистер Беркли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
В начале все шло совсем неплохо. Поезд на запад был достаточно удобен для путешествия в несколько дней, несмотря на стойкий запах табака в его маленьком купе. Великие Озера были прекрасны. Прерии – действительно однообразны. Горы, когда они явились взору, сначала впечатляли, но потом стали скучны, как череда книжных шкафов, полных одинаковых книг в аляповатых обложках. Они даже заставили Томаса пожалеть о прериях – те хотя бы вызывали ощущение, что за их однообразием кроется какое-то более глубокое значение, которое открылось бы, если бы у него хватило твердости ума в них проникнуть.
Наконец поезд пришел в Ванкувер. Из-за гнетущего горного массива этот город показался Томасу опасной грудой булыжников, готовых скатиться в пропасть. Постоянно лил дождь, и люди, снующие между домами, походили на жуков с панцирями-зонтиками.
Ему предстояло пробыть здесь три дня; он мало выходил на улицу. Почти весть день сидел в сыром номере своей маленькой гостиницы возле пристани. Оконная рама погнулась, и от нее отваливалась белая краска. Он то читал, то смотрел на ржавые грузовые суда, стоящие на якоре в гавани; от них, точно новорожденные детеныши, отплывали лодочки. С каждой ночью, казалось, дождь лил все сильнее. Он хлестал по стеклам так, что не давал Томасу спокойно спать. Старые часы в холле гостиницы били полночь будто из другого мира.
Дождь прекратился на третье утро, сразу после того, как он сел на корабль, отплывавший на Гавайи. Он нервничал, потому что раньше никогда не путешествовал по морю, а его предупредили, что сейчас сезон дождей. Но в течение всего путешествия по морю погода оставалась прекрасной: весь день светило солнце, ночью сияли звезды, пароход шел так же ровно, как ранее поезд.
Но удовольствие, как он знал, никогда не длится долго.
Корабль пришел в Гонолулу, и он предвкушал, как несколько дней будет привыкать к ходьбе по суше. Но обнаружил, что у него на это нет времени: он сразу должен ехать на другую пристань. Он поехал туда и сел на «Иннисфри» – шхуну, которая раз в месяц ходила в архипелаг Мотамуа. Ее капитан, нервный ирландец, ждал его. Томас пробыл на борту всего час, затем паруса подняли, и шхуна отправилась в плавание.
В крошечной каюте, лежа на узкой койке, к которой сбоку прибита дощечка, – явно для того, чтобы пассажир не выпал, – ему сразу стало не по себе. Будто он в животе у какого-то несчастного монстра – так громко скрипели шпангоуты. Шхуна столь сильно реагировала на ветры и волны, что ему и думать не хотелось о том, что же будет во время шторма.
Все эти мысли промелькнули в его голове, когда судно выходило в открытое море. Обычная океанская волна вызвала первый приступ морской болезни.
Томас Вандерлинден оставался у себя, насколько это позволяли размеры «Иннисфри». Помимо капитана и шести матросов, которые по очереди стояли на вахте, на корабле было четыре пассажира. Томас решил, что подобные люди и отправляются в такие путешествия.
Сначала он познакомился с супругами Беркли – миссионером и его женой из Саскачевана; большую часть дня они просиживали на палубе. Они возвращались в Мотамуа после отпуска по болезни. Мистер Беркли был высоким худым мужчиной с выступающими скулами и крупными ушами. Ему было за сорок, хотя временами он выглядел лет на двадцать старше.
Его жена – маленькая полная женщина с короткими темными волосами, строгим лицом и прищуренными глазами. Она носила синее прямое платье – свою «сутану», как она его называла. Она объяснила Томасу, что «Его Преподобие» (как она величала своего мужа даже в его присутствии) только что провел месяц в больнице, где его лечили от тропического расстройства, которое она снова и снова называла «денге». Она сказала, что в этом виноват климат Мотамуа.
– Он убивает нас обоих, – сказала она.
– А что такое «денге»? – спросил Томас.
– А вы не слышали о ней? Болезнь, которая передается москитами, – сказала она. – В больнице никогда не видели такой тяжелой формы болезни, как у Его Преподобия.
И она с гордостью посмотрела на своего мужа. Мистер Беркли, который спокойно ел, посмотрел на нее так, будто он ее ненавидел, или будто ему было больно, или и то и другое. По его худому лицу было трудно ощутить разницу.
– Мы не запомнили ваше имя, – сказал мистер Беркли Томасу.
– Вандерлинден, – сказал он. – Томас Вандерлинден. Оба посмотрели на него с неожиданным интересом.
– Вандерлинден? – переспросил мистер Беркли. Неприязнь, с которой он произнес эту фамилию, усилилась от сурового выражения на его лице. – Мы знаем одного Вандерлиндена. Он живет в горах Ману. Вы его родственник?
– В некотором смысле, – сказал Томас.
– Потому вы туда и едете? К нему в гости? – спросила его жена.
– Да, – сказал Томас. – Это семейное дело. – Ему не нравился этот «священный трибунал».
Лицо мистера Беркли было суровым и фанатичным.
– Мне очень жаль, но должен сказать, этот тип – ваш родственник – усложняет нам работу, – сказал он. – Ничего не делает для того, чтобы освободить островитян от их суеверий. Более того, он их поощряет.
Томас ничего не сказал. Судя по всему, и сегодня Роуленд мало отличался от того, каким его помнила мать.
– Вы упомянули о семейном деле, – сказала миссис Беркли. – В чем оно состоит? – Она спросила об этом так дерзко, как будто имела право знать.
– Это личное дело, – сказал Томас столь же дерзко. Они обиделись. Он понадеялся, что теперь они оставят его в покое.
Он действительно предпочел бы все путешествие побыть один. Но на таком маленьком судне, как «Иннисфри», это было невозможно. Чуть позже два других пассажира, Шнайдер и Камерон, попытались тоже подружиться с ним. Эти коротко стриженные гладко выбритые молодые люди были одеты в новенькие тропические рубашки и брюки. Они были агентами дипломатической службы и направлялись в свою первую заграничную командировку.
Но они были разочарованы. Камерон сказал, что его коллеги в Министерстве внутренних дел называли Мотамуа «вонючей подмышкой планеты». В сущности, они были всем недовольны – начиная от размера шхуны («игрушечная лодка», сказал Шнайдер, темноволосый парень) и заканчивая тем, что единственной женщиной на корабле была полная миссионерка средних лет («Отче наш, не введи нас во искушение», – сказал рыжеволосый Камерон, возведя глаза к небу).
Скоро они стали недовольны и тем, что Томас явно не желает с ними общаться. В итоге они объединились с Беркли. Одним тихим днем, когда Томас собирался войти в столовую, он случайно услышал голоса своих товарищей по путешествию, звучавшие громче постоянного скрипа шпангоутов:
– Он – родственник самого большого выродка на всех островах, – говорил мистер Беркли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68