Моя вина -

Сергей Геннадьевич Бабаян
Петрович
…Когда, спрашиваете, лучше было? Да кто его знает… Я думаю, так: кто раньше жил не тужил, тот и сейчас не тужит; а кому раньше было не очень, тот сейчас зубы на полку… Вы разрешите пустую бутылочку? Спасибо. Ну, как же не спрашивать – мало ли что. Вчера вот сидел один: ну, он, конечно, поплоше вас, но тоже в галстуке, в шляпе, с портфелем, приличный такой мужчина, – так вот он сел и выпил аж пять бутылок – с бодуна, наверное… Ну, я сижу, жду, думаю – повезло, – если только, конечно, Костылиха не перебьет… есть тут одна такая, с клюкой, хотя ноги-то у нее здоровые. Так вот: пьет он одну за одной и рядом с собой на скамейку ставит, а я сижу, жду: что-то такое, знаете, было в его лице, что по одной просить неудобно. Психология? Да нет, что вы, какая психология… нет, ну понятно, что если человек пьяный и глаза у него, как у бешеного быка, то бутылку просить не пойдешь – себе может выйти дороже, – а так глаза бывают трех видов: наглые, равнодушные и… сомневающиеся, что ли. У наглого посуду просить – прежде десять раз надо подумать: если он злой – а когда шибко наглый, то по глазам и не разберешь, веселый он или злой, все одно смотрит он на тебя, как на букашку, – так вот, если он злой, то сразу по матери тебя и пошлет… а вы думаете, приятно от такого вот щенка по всей морде получать матерщиной? Нет, бутылок им, конечно, не жалко, просто покуражиться охота – иногда, бывает, как начнут об угол скамейки одну за другою бить – вон, видите, вокруг все как будто вымощено стеклами. Но, правда, если настроение у него хорошее, то здесь может и повезти: всю посуду отдаст, а иногда – со смешком, конечно – нальет и стаканчик… Это о наглых глазах – они, должен я вам сказать, самые трудные. Но здесь, на лавочках, такие встречаются редко… обычно какой-нибудь из сомневающихся смажет себе глотку и изображает наглые глаза, – а так, я думаю, по-настоящему наглые в других местах пиво пьют… Теперь равнодушные. Это самый наш, так сказать, контингент: слова не скажет, протянет бутылку – как в мусоропровод спустил – и пошел своей дорогой… Ну и, наконец, сомневающиеся. Тут – как повезет: могут дать, могут себе на другую бутылку оставить, а могут другому дать, а тебе нет, – то есть смотрят, кому давать. Мне с ними плохо: на фронтовика я не похож – молодой еще, да и планок нет, – и хоть и с клюкой, но руки ноги на месте. Они обычно фронтовикам, вот как дядя Петя, или старухам из божьих одуванчиков – кто пожалостливее выглядит – отдают… Костылихе, кстати, редко дают – куда ей, такая туша… Я возьму бутылочку? Хорошо, спасибо, больше не буду спрашивать… Да, так я вам рассказывал: сидит вчера этот в шляпе, с портфелем и в галстуке – причем галстук, знаете, не с крендельным рисунком и не лопатой, как цеховые мастера завязывают, а узенькой такой стрелкою – как будто интеллигент… Так вот, сидит он – и пьет одну за одной, и так их одну за одной на скамейку и ставит. Да, – глаз я его не вижу, потому как сижу я не рядом, нет, а напротив – через вот эту клумбу, – сижу и жду, когда же у него наконец это пиво закончится… мужик-то по габаритам матерый, поболе меня, ему, чтобы в себя прийти, пол-ящика надо – да и то, если накануне по-настоящему перебрал, пивом не отойдешь… Так вот. Бутылки открывал он так же, как вы, – бутылка о бутылку: портфель у него между ног стоит, он две бутылки вынимает, одну открывает, а вторую ставит обратно в портфель. И вот я вижу – только одну бутылку достал – и смотрит, чем бы ее открыть… ну да, конечно, правильно вы говорите: пробку на пустую надел и ею открыл, – но он почему-то не додумался, наверное, мозги с похмелья устали, – начал ключами трудиться… но дело не в этом: как он одну, а не две бутылки достал, я думаю: ну, всё!… Считай, полтораста в кармане, восемьсот у меня уже есть – триста с утра насобирал, пятьсот у меня своих, пенсионных было, – итого будет тысяча; а тысяча – это два раза бутылку водки сдвоить, – а мне уж не двадцать пять лет, будет в самый раз, хорошо… Так вот, сижу я и смотрю на эту его бутылку: половина осталась – раз глоток… два глоток… три глоток – есть!… – я только дернул ногой – хоть Костылихи рядом не видно, но в большой семье клювом не щелкают, – как вдруг он… будто меня по голове! Р-раз эту бутылку в портфель! р-раз вторую! р-раз третью! – и четвертую, и пятую – все туда… да, как в глотку, вам это смешно, а для меня какая-никакая, а жизнь. Да нет, что вы извиняетесь, какие уж тут обиды… А самое главное – это уже вы извините, никак успокоиться не могу, вчера это было: сразу пустые не прятал в портфель, на скамье выставлял – зачем?., если бы первую выпил и сразу убрал – как нормальные люди делают, кто хочет посуду сдать, – я б не сидел, не ждал, а так полчаса впустую… Большое спасибо. Ах да, вы спрашивали, когда было лучше… Но я же вам ответил? Кому как… Как там у классиков марксизма-ленинизьма: богатые становятся все богаче, бедные все беднее. Я не знаю, справедливо это или нет… Мне? Ну, при Брежневе было, конечно, лучше. Ну посудите сами: «Биле мицне» стоило рубль семьдесят семь, «Хирса» – на десять копеек дороже, «Агдам» – два семь, – да любой строитель, если, конечно, не на нуле, в месяц зарабатывал триста – это сто пятьдесят килограммов мяса, или семь ящиков «Агдама», или… ну, я не знаю чего, электродрель стоила тридцать восемь рублей. У меня пенсия была сто, это когда я уже не работал… Четвертушка черняшки пятачок – а это на двоих за глаза, хоть красное, хоть белое закусывай, а то – дорогу перешел, в «Океане» килька жареная восемьдесят восемь копеек за килограмм – духовитая такая, что полкило четверым на весь вечер занюхивать хватит… На пенсии почему? А я уж давно инвалид. Я на стройке работал, ну, меня и задело плитой: стропальщик, ммм… дурак, за один крюк зацепил, ее развернуло и повело. Хорошо, на самом излете, а то бы переломился, как спелый банан, – но позвоночник задело, полгода в пятидесятой провалялся. Получил вторую группу и пенсию – пенсию неплохую, потому как травма производственная… я, конечно, с похмелья был, это еще хуже, чем пьяный, – вообще вокруг себя ничего не разберешь: плиту на тебя подали или свободный крюк. Когда в больнице кровь брали, я слышал, доктора даже спорили, – но совесть у людей есть, написали – «остаточные явления»… А я ведь, между прочим, и в институте учился, в МИСИ, – два курса закончил, пока меня за это дело не выперли. Раньше ведь строго было, так, как сейчас, не попьешь. В этом смысле полегче конечно стало… демократия. Ведь при Брежневе как: за углом или на лавочке выпил – тебя в отделение, штраф и телега на работу; стоишь себе спокойно на остановке, никого не трогаешь, но тебя, понятное дело, штормит, – в «девятку» … это был вытрезвитель у нас:
1 2 3 4 5 6 7 8