– Говорю – поворачивай караван!
Кричать – ултан-кул, наглая токал… А что еще мог Иманалы? Не то что доверенного человека, тронь пальцем последнего чабана Есенея, за такую вину отдашь коня, но и конем – не отделаешься, отдашь и дорогую шубу в придачу.
Иманалы для собственного утешения причудливо выматерил Шондыгула, помянув всю его родословную. А караван все-таки повернул, куда было указано. Шондыгул, чтобы не оставаться в долгу, тоже принялся костерить Иманалы. Только от возмущения слова не сразу подбирались.
– Ты знаешь… у тебя ведь… с тобой, знаешь… Ханша!.. Знаешь… Твоя жена… На гнилой бурдюк похожа с прокисшим молоком!.. Чем с ней спать, знаешь, я бы…
Но пока Шондыгул продирался сквозь дебри «знаешь… знаешь…», Иманалы уже отъехал, и самый большой гвоздь Шондыгул не успел вбить. Он отправился дальше, продолжая вслух высказывать то, что думает о младшем брате Есенея.
Кроме Иманалы, никому и в голову не пришло спорить. Другие аулы беспрекословно заняли места, какие указывал Шондыгул, и начали ставить юрты. Карашы-аул был теперь не из самых бедных – там среди темных юрт попадались и пепельно-серые. Между кольями были натянуты веревки для привязи беспокойных жеребят. Кричали верблюды. Самолюбивые жеребцы рыли копытами землю, и заливистое их ржание было предупреждением: своих прав они никому не уступят… Растерянно блеяли бестолковые овцы. А когда вдруг наступала на мгновение тишина, было слышно, как тугие белые струи бьются о жестяные ведра – доили кобылиц.
Озеро Кайран-коль не зря получило название – прозрачное. На глубине ясно просматривалось чистое песчаное дно. Берега поросли шуршащим на ветру камышом. Озеро было большое – с самого восхода и до заката оно отражало солнце, а по его окружности можно было устраивать байгу…
Имело оно еще одно название – зеркальное озеро Есенея… Его табунами были заняты западный и северный берега. На юге и на востоке проводили лето остальные сибанские аулы. Время от времени – когда становище загрязнялось, захламлялось, юрты переставляли немного поодаль. И так до глубокой осени, пока воду Кайран-коля не покроют почти сплошь стаи казарок. Они здесь набираются сил перед дальним своим кочевьем в теплые края.
Джайляу… Пора беззаботных игрищ. Веселись, пока не надоест. Спи, пока спится. А проснешься – снова байга или алты-бакан… Работы никакой нет, правда, и заработков тоже нет. Для всех, кроме табунщиков и чабанов. А о чем заботиться на кумысно-пьяном джайляу? Все от аллаха… И сам создатель ниспошлет тебе утреннюю трапезу. Кизмет – грех думать о будущем. Летом надо думать о лете, а о зиме – зимой…
На джайляу разные аулы оказываются по соседству. Смешиваются песни – их привозят новые певцы. Собранные из разных мест скакуны показывают свою скорость в байге вокруг озера Кайран-коль. На алты-бакане знакомятся девушки и джигиты, присматриваются. Сватовство здесь может кончиться ссорой, а ссора – прийти к сватовству. Навсегда могут разойтись друзья, а враги – примириться…
Шондыгул всех успел объехать, всем передал распоряжения Есенея. Теперь он издали заметил тобольского темно-рыжего коня – он легко мчался, не чувствуя тяжести тобольского тарантаса, в котором сидели трое. В городском коне, кажется, степь пробудила память о диких предках, и темно-рыжий несся, не касаясь копытами земли.
Мусреп едет? Да, Мусреп. И Шондыгул пустился ему наперерез.
– Доброго тебе кочевья…
– Спасибо за пожелание, Шонды-ага…
– Есеней велел передать – занимайте вашу отау, она стоит на новом месте, в Эльтин-жале.
– Так приезжай вечером… Отметим новоселье.
– Не смогу. Меня сам Иманалы пригласил.
– Оо!.. – выразил почтение Мусреп. – Если он, нам с ним не тягаться!
Они оба засмеялись, отлично понимая друг друга. Улыбнулась и Шынар – она уже была наслышана о младшем брате Есенея. И Науша, хоть не вполне поняла, в чем дело, тоже улыбнулась.
Отау заснеженным стогом выделялась в зелени травы. Шынар сразу побежала в юрту, Науша пошла следом.
Мусреп неторопливо – впереди было целое лето – распряг коня, снял украшенные темным серебром хомут и шлею, привязал темно-рыжего к поясу юрты. Тарантас он, взявшись за оглобли, сдвинул в сторону, чтобы не мешал, и потом оглобли задрал кверху. В юрту он не спешил – еще полюбовался и на коня, и на лакированный тарантас – коричневый лак золотился от солнца. Теперь в аулах, кто имеет хоть какую-то возможность, непременно обзаводится всем этим.
Издали донесся тягучий скрип арбы. Но ухо он не резал – к нему давно привыкли за долгие годы долгих дорог.
Из юрты выглянула Шынар:
– Мусреп, дело есть… Садись на коня – и к озеру, воды мне привези. А больше ни за чем посылать не буду.
Мусреп ускакал, звеня ведром. Шынар достала из тарантаса самовар, откинула крышку.
– Апа! – позвала она. – Поставим твой самовар, он быстрее закипает.
Скрип колес приближался. Шынар с малых лет знала присловье и сама пела:
Ног нету у нее,
А тянутся следы…
Руками держит лошадь за бока…
Услышишь в тишине издалека,
как песню давнюю
поет на все лады.
Асреп выехал раньше них, по дороге они его обогнали, теперь и он накоиец-то добрался до места, и его предупредил Шондыгул, куда сворачивать.
Летнее имущество двух семей уместилось на четырех арбах-двуколках. На кобыле, запряженной в головную, ехал Асреп, следом – тянулись еще две, привязанные одна за одной. На самой последней сидела Жаниша.
С протяжным стоном облегчения арбы замерли на месте. Никто не догадывался тогда, что их надо смазывать, оси и ступицы колес до крови стирали друг друга. Облегченно вздохнул и Асреп. Распряг кобылиц, которые еще не успели ожеребиться, и чересседельники закинул им на холки.
Шынар и Науша вышли помочь Жанише снимать поклажу. Еще дома Шынар настаивала – пусть она едет с ними в тарантасе, но уговорить Асрепа не могла. «А с кем же я буду ругаться по дороге на джайляу? Мне обязательно нужен такой человек, а этого не вытерпит никто, кроме твоей женеше».
– Чай готов, келин? – спросил он первым делом. – Поздравляю тебя с твоей отау!
– Сейчас, сейчас будет, агеке, – откликнулась она. Ей было не до чая – только Жаниша слезла с седла, Шынар потащила ее осматривать отау.
Небольшая, из шести крыльев, белая кошма добротной выделки. О такой мечтают женщины-казашки происхождением из семей среднего достатка. На белой кошме веселили глаз разноцветные тесемки.
– Пусть счастье поселится в твоей отау, айналайн….
Внутри Дамели – вдова, одного возраста с Жанишой – быстро и ловко прикрепляла к решетке сплетенный чий, тоже разноцветный, изукрашенный узорами, что заменяет ковры на стене. Ей помогала дочка – девочка лет двенадцати-тринадцати. Она, видно, пошла в мать, руки у нее были такие же проворные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Кричать – ултан-кул, наглая токал… А что еще мог Иманалы? Не то что доверенного человека, тронь пальцем последнего чабана Есенея, за такую вину отдашь коня, но и конем – не отделаешься, отдашь и дорогую шубу в придачу.
Иманалы для собственного утешения причудливо выматерил Шондыгула, помянув всю его родословную. А караван все-таки повернул, куда было указано. Шондыгул, чтобы не оставаться в долгу, тоже принялся костерить Иманалы. Только от возмущения слова не сразу подбирались.
– Ты знаешь… у тебя ведь… с тобой, знаешь… Ханша!.. Знаешь… Твоя жена… На гнилой бурдюк похожа с прокисшим молоком!.. Чем с ней спать, знаешь, я бы…
Но пока Шондыгул продирался сквозь дебри «знаешь… знаешь…», Иманалы уже отъехал, и самый большой гвоздь Шондыгул не успел вбить. Он отправился дальше, продолжая вслух высказывать то, что думает о младшем брате Есенея.
Кроме Иманалы, никому и в голову не пришло спорить. Другие аулы беспрекословно заняли места, какие указывал Шондыгул, и начали ставить юрты. Карашы-аул был теперь не из самых бедных – там среди темных юрт попадались и пепельно-серые. Между кольями были натянуты веревки для привязи беспокойных жеребят. Кричали верблюды. Самолюбивые жеребцы рыли копытами землю, и заливистое их ржание было предупреждением: своих прав они никому не уступят… Растерянно блеяли бестолковые овцы. А когда вдруг наступала на мгновение тишина, было слышно, как тугие белые струи бьются о жестяные ведра – доили кобылиц.
Озеро Кайран-коль не зря получило название – прозрачное. На глубине ясно просматривалось чистое песчаное дно. Берега поросли шуршащим на ветру камышом. Озеро было большое – с самого восхода и до заката оно отражало солнце, а по его окружности можно было устраивать байгу…
Имело оно еще одно название – зеркальное озеро Есенея… Его табунами были заняты западный и северный берега. На юге и на востоке проводили лето остальные сибанские аулы. Время от времени – когда становище загрязнялось, захламлялось, юрты переставляли немного поодаль. И так до глубокой осени, пока воду Кайран-коля не покроют почти сплошь стаи казарок. Они здесь набираются сил перед дальним своим кочевьем в теплые края.
Джайляу… Пора беззаботных игрищ. Веселись, пока не надоест. Спи, пока спится. А проснешься – снова байга или алты-бакан… Работы никакой нет, правда, и заработков тоже нет. Для всех, кроме табунщиков и чабанов. А о чем заботиться на кумысно-пьяном джайляу? Все от аллаха… И сам создатель ниспошлет тебе утреннюю трапезу. Кизмет – грех думать о будущем. Летом надо думать о лете, а о зиме – зимой…
На джайляу разные аулы оказываются по соседству. Смешиваются песни – их привозят новые певцы. Собранные из разных мест скакуны показывают свою скорость в байге вокруг озера Кайран-коль. На алты-бакане знакомятся девушки и джигиты, присматриваются. Сватовство здесь может кончиться ссорой, а ссора – прийти к сватовству. Навсегда могут разойтись друзья, а враги – примириться…
Шондыгул всех успел объехать, всем передал распоряжения Есенея. Теперь он издали заметил тобольского темно-рыжего коня – он легко мчался, не чувствуя тяжести тобольского тарантаса, в котором сидели трое. В городском коне, кажется, степь пробудила память о диких предках, и темно-рыжий несся, не касаясь копытами земли.
Мусреп едет? Да, Мусреп. И Шондыгул пустился ему наперерез.
– Доброго тебе кочевья…
– Спасибо за пожелание, Шонды-ага…
– Есеней велел передать – занимайте вашу отау, она стоит на новом месте, в Эльтин-жале.
– Так приезжай вечером… Отметим новоселье.
– Не смогу. Меня сам Иманалы пригласил.
– Оо!.. – выразил почтение Мусреп. – Если он, нам с ним не тягаться!
Они оба засмеялись, отлично понимая друг друга. Улыбнулась и Шынар – она уже была наслышана о младшем брате Есенея. И Науша, хоть не вполне поняла, в чем дело, тоже улыбнулась.
Отау заснеженным стогом выделялась в зелени травы. Шынар сразу побежала в юрту, Науша пошла следом.
Мусреп неторопливо – впереди было целое лето – распряг коня, снял украшенные темным серебром хомут и шлею, привязал темно-рыжего к поясу юрты. Тарантас он, взявшись за оглобли, сдвинул в сторону, чтобы не мешал, и потом оглобли задрал кверху. В юрту он не спешил – еще полюбовался и на коня, и на лакированный тарантас – коричневый лак золотился от солнца. Теперь в аулах, кто имеет хоть какую-то возможность, непременно обзаводится всем этим.
Издали донесся тягучий скрип арбы. Но ухо он не резал – к нему давно привыкли за долгие годы долгих дорог.
Из юрты выглянула Шынар:
– Мусреп, дело есть… Садись на коня – и к озеру, воды мне привези. А больше ни за чем посылать не буду.
Мусреп ускакал, звеня ведром. Шынар достала из тарантаса самовар, откинула крышку.
– Апа! – позвала она. – Поставим твой самовар, он быстрее закипает.
Скрип колес приближался. Шынар с малых лет знала присловье и сама пела:
Ног нету у нее,
А тянутся следы…
Руками держит лошадь за бока…
Услышишь в тишине издалека,
как песню давнюю
поет на все лады.
Асреп выехал раньше них, по дороге они его обогнали, теперь и он накоиец-то добрался до места, и его предупредил Шондыгул, куда сворачивать.
Летнее имущество двух семей уместилось на четырех арбах-двуколках. На кобыле, запряженной в головную, ехал Асреп, следом – тянулись еще две, привязанные одна за одной. На самой последней сидела Жаниша.
С протяжным стоном облегчения арбы замерли на месте. Никто не догадывался тогда, что их надо смазывать, оси и ступицы колес до крови стирали друг друга. Облегченно вздохнул и Асреп. Распряг кобылиц, которые еще не успели ожеребиться, и чересседельники закинул им на холки.
Шынар и Науша вышли помочь Жанише снимать поклажу. Еще дома Шынар настаивала – пусть она едет с ними в тарантасе, но уговорить Асрепа не могла. «А с кем же я буду ругаться по дороге на джайляу? Мне обязательно нужен такой человек, а этого не вытерпит никто, кроме твоей женеше».
– Чай готов, келин? – спросил он первым делом. – Поздравляю тебя с твоей отау!
– Сейчас, сейчас будет, агеке, – откликнулась она. Ей было не до чая – только Жаниша слезла с седла, Шынар потащила ее осматривать отау.
Небольшая, из шести крыльев, белая кошма добротной выделки. О такой мечтают женщины-казашки происхождением из семей среднего достатка. На белой кошме веселили глаз разноцветные тесемки.
– Пусть счастье поселится в твоей отау, айналайн….
Внутри Дамели – вдова, одного возраста с Жанишой – быстро и ловко прикрепляла к решетке сплетенный чий, тоже разноцветный, изукрашенный узорами, что заменяет ковры на стене. Ей помогала дочка – девочка лет двенадцати-тринадцати. Она, видно, пошла в мать, руки у нее были такие же проворные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82