Я даю им самостоятельную работу. Медленно миную столы и покидаю аудиторию. Еще медленнее иду в сторону своего кабинета. Я который всегда был решительным, иду очень медленно и боюсь что ошибся.
Он внутри. В глубине комнаты. Уткнулся в личные дела клонингов. Там записано все или почти все как развиваются, какие имеются отклонение состояние их здоровья, их умственное развитие и конечно, их наклонности. Он увлеченно роется во всем этом, но не может понять ни слова. Не замечает меня.
Я кладу ему руку на плечо.
- Кто много знает, скоро умирает.
Знаю что он согласен умереть. Но узнать любой ценой узнать даже ценой смерти. А когда узнает, захочет жить. Уже не ради себя, а ради остальных. Я в этом уверен.
Он выпрямляется готовый защищаться. Потом он вспоминает, зачем пришел, и спрашивает меня о своем отце…
Проще всего достать из ящика стола его фотографию и показать ему. И я это делаю. Он хватает фотографию и весь дрожит. Если я захочу, могу его убить. В эту минуту. Но со стены на меня смотрит Елена и с грустной улыбкой говорит:
- Теперь или никогда.
- А ты простишь меня? Расскажи наконец, что ты сделала с нашими детьми? Где они?
- А ты сам себе можешь простить? У тебя нет детей. Твои дети погибли.
Голос клонинга возвращает меня к действительности.
- А он знает о нас?
Мне хочется крикнуть: знает! Узнал об этом в свой последний день, в свой последний час. Прежде чем я всадил ему пулю в лоб. Но вместо этого, я тихо говорю:
- Глупости!
- Мой мальчик, мы оба счастливы, - стараюсь я направить разговор в нужное русло. - Пока сто таких ученых стоят всей жизни… и если бы с Еленой все было в порядке, я был бы самым счастливым человеком, что же касается тебя, мой мальчик, с тобой покончено…
Нет, сынок, не покончено, но ты сам должен вырваться отсюда. И лучше бы ты не упоминал имя Елены. Ухватившись за ее имя, он был невероятно жесток, такими жестокими могут быть только молодые, очень молодые. Он предложил мне создать новую Елену - ударил по самому больному месту. Никогда! Хватит!
Мне становится плохо. Снова я вижу пустую комнату и руки Елены, потянувшиеся нежно к ребенку. У меня темнеет перед глазами. Я должен… Генерал Крамер ждет… Хензег… Что-то тупо ударяет меня по голове…
14
Нет нужды звать кого-либо на помощь. Со мной рядом сидит Елена. Как когда-то давно, она улыбается мне, берет мою руку и слегка прижимает ее к своей щеке. Щека теплая и мягкая. Как когда-то.
- Благодарю тебя, - говорит Елена.
- За что? - удивляюсь я.
- Тебя ударили. Очень больно?
Больно? Я не помню. Я вырос с болью. Не со своей. С чужой. Я видел скорченные от боли лица. Знаю способы, которыми ее можно причинить. Всю жизнь я боялся только ненависти Елены, ее презрения, смерти наших детей, неудач в жизни. Теперь, когда мне стукнуло пятьдесят два, я со страхом смотрю в прошлое. Но теплые нотки в голосе Елены могут вылечить даже страх. Она все такая же. Даже не постарела. Ей снова двадцать два, хотя я знаю, точно знаю, что должно быть сорок девять.
- Почему ты тогда ушла? Я хотел вернуть тебе…
- Ничто на этом свете не возвращается. Как ты мог вернуть мне детей, которых я уже видела мертвыми? Как бы я смогла смотреть на них изо дня в день, видя, как они растут на моих глазах, во всем повторяя наших детей, и знать, что это не те. Неужели ты ни разу об этом не подумал?
- Я думал только о тебе. Я хотел только…
- Замолчи! Сейчас не надо ничего говорить! Ведь я здесь. Лежи спокойно. А кто это в углу?
В испуге она прижимается ко мне. Я поднимаю глаза. В углу, скрестив босые ноги, на полу сидит Старик. Голова его опущена, пряди волос падают на лоб. Старик достает из кармана платок, откидывает волосы, на мгновение открывается его рана, потом он прижимает к ней платок.
- Кто это в углу? - спрашивает Елена и дрожит, прижимаясь ко мне.
- Ты не узнала его? - Я тоже весь дрожу, прижимаюсь к ней все плотнее, но не чувствую ее тела знаю, что она здесь, а тела нет. Старик поднимает голову и улыбается. Только Елене. Зияет беззубый черный рот, в концлагере ему выбили зубы. Из кармана рваной одежды торчат газеты, на полях которых он снова что-то нацарапал, чего никто не может понять. Он вызывающе достает газеты, раскидывает их по полу, ищет что-то в кармане, наконец находит огрызок карандаша, слюнит его и низко наклоняется. Он шевелит губами и пытается записать свои мысли собственным шифром, который мы не сумели разгадать по сей день.
- Вы прочитаете мне? - спрашиваю я.
- Но ведь сверхчеловек все может, не так ли? - сверкает глазами Старик.
- Прочитайте сами! А потом… работайте! Мир преклонился перед вашим гением. Ждет, когда вы его ошеломите! - Но кто это в углу? - пробивается голос Елены. - Мне кажется, что когда-то я его знала. Я знала его?
В добрые старые времена он бывал у нас в доме, беседовал с Еленой о детях, интересовался хозяйством, а потом мы вместе шли в университет. Я спокойно проводил занятия, спокойно спускался с ним в лабораторию, или мы сидели в его кабинете и спокойно разговаривали обо всем том, о чем могут разговаривать двое ученых, посвятивших свою жизнь науке. Даже тогда, в доброе старое время, он постоянно повторял, что наука служит только человеку, не понимая, что наука служит только сильному человеку, чтобы он подчинял себе слабых. Старик никого не хотел подчинять, ему было достаточно видеть, как смерть испуганно отступает перед ним. А в те годы смерть была необходима, она была нашей союзницей, как сейчас наша союзница - жизнь. Но Старик этого не понял. И когда мы оказались на разных полюсах и он не пожелал идти ни на какие уступки, что-то в нем изменилось. Из спокойного, уравновешенного ученого в темных роговых очках он превратился в костлявого старикашку, которого не могла сломить даже самая сильная воля.
Потом в наступившей тишине я вдруг обнаруживаю, что я один. Хензег застает меня в тот момент, когда я держу голову под краном. Хензег ничего не знает, но он такой подозрительный, что я не могу промолчать. Когда-то я умолчал о существовании этого кабинета, он нашел его сам, и если опять не скажу… Рассказываю ему. Медленно и спокойно. Говорю только часть правды.
Хензег подходит ко мне и кладет руку на плечо.
- Придется… его убить.
Глаза Елены строго смотрят на меня над его головой, и я медленно размышляю.
- Возможно, ты и прав. - Глаза Елены погубят меня или спасут. Как знать? - А как мы найдем его среди всех остальных? Ведь они похожи не только внешне, у них одинаковые мысли, одинаковые реакции, одинаковые достоинства и недостатки.
- Если понадобится, уничтожим всех. И начнем все сначала.
Я молчу. Глаза Елены все еще во мне, но я молчу. Хензег презрительно смотрит на меня. Для него я старый и неуравновешенный тип. Нерешительный. Слабый. Издерганный до предела. Он будет докладывать об этом генералу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Он внутри. В глубине комнаты. Уткнулся в личные дела клонингов. Там записано все или почти все как развиваются, какие имеются отклонение состояние их здоровья, их умственное развитие и конечно, их наклонности. Он увлеченно роется во всем этом, но не может понять ни слова. Не замечает меня.
Я кладу ему руку на плечо.
- Кто много знает, скоро умирает.
Знаю что он согласен умереть. Но узнать любой ценой узнать даже ценой смерти. А когда узнает, захочет жить. Уже не ради себя, а ради остальных. Я в этом уверен.
Он выпрямляется готовый защищаться. Потом он вспоминает, зачем пришел, и спрашивает меня о своем отце…
Проще всего достать из ящика стола его фотографию и показать ему. И я это делаю. Он хватает фотографию и весь дрожит. Если я захочу, могу его убить. В эту минуту. Но со стены на меня смотрит Елена и с грустной улыбкой говорит:
- Теперь или никогда.
- А ты простишь меня? Расскажи наконец, что ты сделала с нашими детьми? Где они?
- А ты сам себе можешь простить? У тебя нет детей. Твои дети погибли.
Голос клонинга возвращает меня к действительности.
- А он знает о нас?
Мне хочется крикнуть: знает! Узнал об этом в свой последний день, в свой последний час. Прежде чем я всадил ему пулю в лоб. Но вместо этого, я тихо говорю:
- Глупости!
- Мой мальчик, мы оба счастливы, - стараюсь я направить разговор в нужное русло. - Пока сто таких ученых стоят всей жизни… и если бы с Еленой все было в порядке, я был бы самым счастливым человеком, что же касается тебя, мой мальчик, с тобой покончено…
Нет, сынок, не покончено, но ты сам должен вырваться отсюда. И лучше бы ты не упоминал имя Елены. Ухватившись за ее имя, он был невероятно жесток, такими жестокими могут быть только молодые, очень молодые. Он предложил мне создать новую Елену - ударил по самому больному месту. Никогда! Хватит!
Мне становится плохо. Снова я вижу пустую комнату и руки Елены, потянувшиеся нежно к ребенку. У меня темнеет перед глазами. Я должен… Генерал Крамер ждет… Хензег… Что-то тупо ударяет меня по голове…
14
Нет нужды звать кого-либо на помощь. Со мной рядом сидит Елена. Как когда-то давно, она улыбается мне, берет мою руку и слегка прижимает ее к своей щеке. Щека теплая и мягкая. Как когда-то.
- Благодарю тебя, - говорит Елена.
- За что? - удивляюсь я.
- Тебя ударили. Очень больно?
Больно? Я не помню. Я вырос с болью. Не со своей. С чужой. Я видел скорченные от боли лица. Знаю способы, которыми ее можно причинить. Всю жизнь я боялся только ненависти Елены, ее презрения, смерти наших детей, неудач в жизни. Теперь, когда мне стукнуло пятьдесят два, я со страхом смотрю в прошлое. Но теплые нотки в голосе Елены могут вылечить даже страх. Она все такая же. Даже не постарела. Ей снова двадцать два, хотя я знаю, точно знаю, что должно быть сорок девять.
- Почему ты тогда ушла? Я хотел вернуть тебе…
- Ничто на этом свете не возвращается. Как ты мог вернуть мне детей, которых я уже видела мертвыми? Как бы я смогла смотреть на них изо дня в день, видя, как они растут на моих глазах, во всем повторяя наших детей, и знать, что это не те. Неужели ты ни разу об этом не подумал?
- Я думал только о тебе. Я хотел только…
- Замолчи! Сейчас не надо ничего говорить! Ведь я здесь. Лежи спокойно. А кто это в углу?
В испуге она прижимается ко мне. Я поднимаю глаза. В углу, скрестив босые ноги, на полу сидит Старик. Голова его опущена, пряди волос падают на лоб. Старик достает из кармана платок, откидывает волосы, на мгновение открывается его рана, потом он прижимает к ней платок.
- Кто это в углу? - спрашивает Елена и дрожит, прижимаясь ко мне.
- Ты не узнала его? - Я тоже весь дрожу, прижимаюсь к ней все плотнее, но не чувствую ее тела знаю, что она здесь, а тела нет. Старик поднимает голову и улыбается. Только Елене. Зияет беззубый черный рот, в концлагере ему выбили зубы. Из кармана рваной одежды торчат газеты, на полях которых он снова что-то нацарапал, чего никто не может понять. Он вызывающе достает газеты, раскидывает их по полу, ищет что-то в кармане, наконец находит огрызок карандаша, слюнит его и низко наклоняется. Он шевелит губами и пытается записать свои мысли собственным шифром, который мы не сумели разгадать по сей день.
- Вы прочитаете мне? - спрашиваю я.
- Но ведь сверхчеловек все может, не так ли? - сверкает глазами Старик.
- Прочитайте сами! А потом… работайте! Мир преклонился перед вашим гением. Ждет, когда вы его ошеломите! - Но кто это в углу? - пробивается голос Елены. - Мне кажется, что когда-то я его знала. Я знала его?
В добрые старые времена он бывал у нас в доме, беседовал с Еленой о детях, интересовался хозяйством, а потом мы вместе шли в университет. Я спокойно проводил занятия, спокойно спускался с ним в лабораторию, или мы сидели в его кабинете и спокойно разговаривали обо всем том, о чем могут разговаривать двое ученых, посвятивших свою жизнь науке. Даже тогда, в доброе старое время, он постоянно повторял, что наука служит только человеку, не понимая, что наука служит только сильному человеку, чтобы он подчинял себе слабых. Старик никого не хотел подчинять, ему было достаточно видеть, как смерть испуганно отступает перед ним. А в те годы смерть была необходима, она была нашей союзницей, как сейчас наша союзница - жизнь. Но Старик этого не понял. И когда мы оказались на разных полюсах и он не пожелал идти ни на какие уступки, что-то в нем изменилось. Из спокойного, уравновешенного ученого в темных роговых очках он превратился в костлявого старикашку, которого не могла сломить даже самая сильная воля.
Потом в наступившей тишине я вдруг обнаруживаю, что я один. Хензег застает меня в тот момент, когда я держу голову под краном. Хензег ничего не знает, но он такой подозрительный, что я не могу промолчать. Когда-то я умолчал о существовании этого кабинета, он нашел его сам, и если опять не скажу… Рассказываю ему. Медленно и спокойно. Говорю только часть правды.
Хензег подходит ко мне и кладет руку на плечо.
- Придется… его убить.
Глаза Елены строго смотрят на меня над его головой, и я медленно размышляю.
- Возможно, ты и прав. - Глаза Елены погубят меня или спасут. Как знать? - А как мы найдем его среди всех остальных? Ведь они похожи не только внешне, у них одинаковые мысли, одинаковые реакции, одинаковые достоинства и недостатки.
- Если понадобится, уничтожим всех. И начнем все сначала.
Я молчу. Глаза Елены все еще во мне, но я молчу. Хензег презрительно смотрит на меня. Для него я старый и неуравновешенный тип. Нерешительный. Слабый. Издерганный до предела. Он будет докладывать об этом генералу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23