«Его нужно звать не Бах – (ручей), а море». В другой раз он сказал: «Старые? Среди них гениями были только немцы Гендель и Бах». Бетховен познакомился с фугами Баха уже через своего боннского учителя Христиана Нефе. По свидетельству его ученика Черни, он целиком знал наизусть «Хорошо темперированный клавир».
В Берлине больше всех интересовался искусством Баха дирижер «Лидер-тафель» Цельтер, друг Гёте. Он даже сумел заразить этим своего великого друга Гёте и своего ученика Мендельсона. 9 июля 1827 года он пишет Гёте, что Бах «композитор самого высокого ранга». «Взвесив все, что свидетельствовало бы против него, нужно сказать: лейпцигский кантор – божественное явление: он ясен и все-таки необъясним».
Он не забывает также добавить:
Ты задал мне работу:
Я извлек тебя из тьмы забвения…
Цельтер рассказал Гёте забавную историю с портретом Баха, находившимся в собственности бывшего ученика Баха, известного музыкального теоретика Кирнбергера: «У Кирнбергера был портрет его учителя Себастьяна Баха, которым я часто любовался; он висел в комнате между двух окон на колонне, над роялем. Однажды какой-то зажиточный торговец полотном из Лейпцига, который видел Кирнбергера, когда тот, еще воспитанником школы св. Фомы, с пением проходил мимо лавки его отца, приехал в Берлин и решил почтить визитом теперь уже известного Кирнбергера. Но едва лейпцигский бюргер сел, как вскочил, закричав: „Господи, боже мой! Да ведь это наш кантор висит, Бах! Этот портрет есть и у нас в Лейпциге, в школе Фомы. Очень грубый, должно быть, человек был. Вишь, какой тщеславный глупец, приказал нарисовать себя в таком роскошном бархатном одеянии!» Кирнбергер спокойно встал, обхватил со спинки свой стул, поднял его обеими руками и замахнулся им на гостя, закричав, сначала тихо, потом все громче: „Марш отсюда, собака! Вон отсюда, собака!» Бедный добропорядочный лейпцигский бюргер, до смерти перепугавшись, бросился за своей шляпой и палкой, обеими руками схватился за дверь и выбежал на улицу. Кирнбергер снял картину, вытер с нее пыль, приказал вымыть стул филистера и снова повесил картину на старое место, прикрыв ее платком. И если кто-нибудь спрашивал, что означает этот платок, он отвечал: „Да оставьте, уж наверное за ним что-нибудь есть!» Этот случай послужил поводом к распространению слуха, что Кирнбергер помешался».
Гёте услышал «Хорошо темперированный клавир» в исполнении бернского органиста Щютца. 21 июня 1827 года он писал об этом Цельтеру: «У меня было такое чувство, будто вечная Гармония беседовала сама с собой, как это было, вероятно, в груди Господа перед сотворением мира. Так оке волновалась моя смятенная душа, я чувствовал, что у меня нет ни ушей, ни глаз, ни других органов чувств, да в них и не было необходимости».
Вследствие счастливой случайности недавно в одном экземпляре хоралов Баха была обнаружена подлинная рукопись стихов Гёте.
Среди тех, кто в первой половине XIX века неустанно и успешно боролся за искусство Баха, на первом месте стоит Роберт Шуман. «С течением времени источники все больше сближаются» – писал он. – Например, Бетховену не нужно было изучать все то, что изучал Моцарт, Моцарту не нужно было изучать все то, что изучил Гендель, и Генделю – того, что изучал Палестрина, потому что уже каждый из них впитал в себя наследство предшественников. Есть только один неисчерпаемый источник – Иоганн Себастьян Бах!» В 1836 году Шуман писал: «Однажды вечером я пошел на лейпцигское кладбище, чтобы посетить место успокоения одного великого человека, в течение долгих часов я искал, но нигде не нашел надписи „И. С. Бах»… . Когда я поинтересовался у могильщика, он покачал головой относительно моей неосведомленности, и сказал: „Бахов много было!» По пути домой я думал, как поэтично действует случай! Чтобы не нужно было думать о преходящем прахе, чтобы образ банальной смерти не преследовал нас повсюду, случайность разбросала его прах по всему свету, чтобы я после этого мог представить его себе только в великолепной одежде, сидящим с выпрямленным корпусом перед органом. Звучит инструмент, публика благоговейно взирает на него снизу вверх, а сверху вниз на него, быть может, смотрят ангелы…».
В начале 30-х годов Шуман пишет в своей музыкальной газете: «Мир должен узнать что-то, причем чем скорее, тем лучше. Ибо можно ли поверить, что в нотных шкафах берлинской консерватории, которой старый Целътер завещал свою библиотеку, заботливо хранятся в рукописях еще по крайней мере семь таких концертов и, кроме того, бесчисленное количество произведений Баха? Лишь очень немногие знают об этом; однако эти рукописи находятся там, это совершенно точно. И вообще, не настало ли время и не было бы полезно, если бы немецкая нация однажды решила собрать воедино и издать все произведения Баха? Нам нужно подумать об этом. Быть может, эпиграфом к этому изданию следовало бы поставить слова одного специалиста, который высказывается об этом предприятии на 76-й странице этой же книжки „Нового Журнала», а именно: „Вы хотите издать произведения Себастьяна Баха, что очень приятно моему сердцу, привязанному большой любовью к могучему искусству отца гармонии, поэтому я желаю только как можно скорее увидеть это издание в книжных лавках».
В 1839 году Шуман пишет в одной из своих статей: «Одним из путей продвижения вперед является изучение других великих личностей. Для опровержения этого положения приводят в пример Моцарта и утверждают, что гений не нуждается в этом, но кто мог бы сказать, сколько создал бы еще Моцарт, если бы он изучил Баха во всем его величии? Какой стимул дал ему Гайдн, и насколько больший стимул должен был бы дать ему Бах!»
Шуман дает удачную параллель известной и ставшей притчей во языцех критики Шейбе, написанной им в адрес Баха, когда пишет: «Если кто-либо, однако, должен быть извлечен из забвения, то следует обеспечить нечто вроде бессмертия критикам Бетховена, а именно тому из них, который в 1799 году предвещал на 151 странице „Всеобщей музыкальной газеты»: « Если бы господин Бетховен не отрекался от самого себя и следовал велению природы, то тогда при его таланте и прилежании он, наверное, мог бы создать для нас много ценного для инструмента, который… и т. д.». Аналогия с критикой современника Баха, Шейбе, просто поразительна. «Этот великий человек, – говорил Шейбе, – мог бы стать предметом изумления народов, если бы в нем было больше приятности, если бы высокопарность и хаотичность не лишали его произведения естественности и если бы он не омрачал их красоту своим чрезмерным искусством. Он судит по своим пальцам, поэтому произведения его чрезвычайно трудно играть; он хочет, чтобы певцы и музыканты выделывали своим горлом и на инструментах то, на что он был способен на своем клавире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
В Берлине больше всех интересовался искусством Баха дирижер «Лидер-тафель» Цельтер, друг Гёте. Он даже сумел заразить этим своего великого друга Гёте и своего ученика Мендельсона. 9 июля 1827 года он пишет Гёте, что Бах «композитор самого высокого ранга». «Взвесив все, что свидетельствовало бы против него, нужно сказать: лейпцигский кантор – божественное явление: он ясен и все-таки необъясним».
Он не забывает также добавить:
Ты задал мне работу:
Я извлек тебя из тьмы забвения…
Цельтер рассказал Гёте забавную историю с портретом Баха, находившимся в собственности бывшего ученика Баха, известного музыкального теоретика Кирнбергера: «У Кирнбергера был портрет его учителя Себастьяна Баха, которым я часто любовался; он висел в комнате между двух окон на колонне, над роялем. Однажды какой-то зажиточный торговец полотном из Лейпцига, который видел Кирнбергера, когда тот, еще воспитанником школы св. Фомы, с пением проходил мимо лавки его отца, приехал в Берлин и решил почтить визитом теперь уже известного Кирнбергера. Но едва лейпцигский бюргер сел, как вскочил, закричав: „Господи, боже мой! Да ведь это наш кантор висит, Бах! Этот портрет есть и у нас в Лейпциге, в школе Фомы. Очень грубый, должно быть, человек был. Вишь, какой тщеславный глупец, приказал нарисовать себя в таком роскошном бархатном одеянии!» Кирнбергер спокойно встал, обхватил со спинки свой стул, поднял его обеими руками и замахнулся им на гостя, закричав, сначала тихо, потом все громче: „Марш отсюда, собака! Вон отсюда, собака!» Бедный добропорядочный лейпцигский бюргер, до смерти перепугавшись, бросился за своей шляпой и палкой, обеими руками схватился за дверь и выбежал на улицу. Кирнбергер снял картину, вытер с нее пыль, приказал вымыть стул филистера и снова повесил картину на старое место, прикрыв ее платком. И если кто-нибудь спрашивал, что означает этот платок, он отвечал: „Да оставьте, уж наверное за ним что-нибудь есть!» Этот случай послужил поводом к распространению слуха, что Кирнбергер помешался».
Гёте услышал «Хорошо темперированный клавир» в исполнении бернского органиста Щютца. 21 июня 1827 года он писал об этом Цельтеру: «У меня было такое чувство, будто вечная Гармония беседовала сама с собой, как это было, вероятно, в груди Господа перед сотворением мира. Так оке волновалась моя смятенная душа, я чувствовал, что у меня нет ни ушей, ни глаз, ни других органов чувств, да в них и не было необходимости».
Вследствие счастливой случайности недавно в одном экземпляре хоралов Баха была обнаружена подлинная рукопись стихов Гёте.
Среди тех, кто в первой половине XIX века неустанно и успешно боролся за искусство Баха, на первом месте стоит Роберт Шуман. «С течением времени источники все больше сближаются» – писал он. – Например, Бетховену не нужно было изучать все то, что изучал Моцарт, Моцарту не нужно было изучать все то, что изучил Гендель, и Генделю – того, что изучал Палестрина, потому что уже каждый из них впитал в себя наследство предшественников. Есть только один неисчерпаемый источник – Иоганн Себастьян Бах!» В 1836 году Шуман писал: «Однажды вечером я пошел на лейпцигское кладбище, чтобы посетить место успокоения одного великого человека, в течение долгих часов я искал, но нигде не нашел надписи „И. С. Бах»… . Когда я поинтересовался у могильщика, он покачал головой относительно моей неосведомленности, и сказал: „Бахов много было!» По пути домой я думал, как поэтично действует случай! Чтобы не нужно было думать о преходящем прахе, чтобы образ банальной смерти не преследовал нас повсюду, случайность разбросала его прах по всему свету, чтобы я после этого мог представить его себе только в великолепной одежде, сидящим с выпрямленным корпусом перед органом. Звучит инструмент, публика благоговейно взирает на него снизу вверх, а сверху вниз на него, быть может, смотрят ангелы…».
В начале 30-х годов Шуман пишет в своей музыкальной газете: «Мир должен узнать что-то, причем чем скорее, тем лучше. Ибо можно ли поверить, что в нотных шкафах берлинской консерватории, которой старый Целътер завещал свою библиотеку, заботливо хранятся в рукописях еще по крайней мере семь таких концертов и, кроме того, бесчисленное количество произведений Баха? Лишь очень немногие знают об этом; однако эти рукописи находятся там, это совершенно точно. И вообще, не настало ли время и не было бы полезно, если бы немецкая нация однажды решила собрать воедино и издать все произведения Баха? Нам нужно подумать об этом. Быть может, эпиграфом к этому изданию следовало бы поставить слова одного специалиста, который высказывается об этом предприятии на 76-й странице этой же книжки „Нового Журнала», а именно: „Вы хотите издать произведения Себастьяна Баха, что очень приятно моему сердцу, привязанному большой любовью к могучему искусству отца гармонии, поэтому я желаю только как можно скорее увидеть это издание в книжных лавках».
В 1839 году Шуман пишет в одной из своих статей: «Одним из путей продвижения вперед является изучение других великих личностей. Для опровержения этого положения приводят в пример Моцарта и утверждают, что гений не нуждается в этом, но кто мог бы сказать, сколько создал бы еще Моцарт, если бы он изучил Баха во всем его величии? Какой стимул дал ему Гайдн, и насколько больший стимул должен был бы дать ему Бах!»
Шуман дает удачную параллель известной и ставшей притчей во языцех критики Шейбе, написанной им в адрес Баха, когда пишет: «Если кто-либо, однако, должен быть извлечен из забвения, то следует обеспечить нечто вроде бессмертия критикам Бетховена, а именно тому из них, который в 1799 году предвещал на 151 странице „Всеобщей музыкальной газеты»: « Если бы господин Бетховен не отрекался от самого себя и следовал велению природы, то тогда при его таланте и прилежании он, наверное, мог бы создать для нас много ценного для инструмента, который… и т. д.». Аналогия с критикой современника Баха, Шейбе, просто поразительна. «Этот великий человек, – говорил Шейбе, – мог бы стать предметом изумления народов, если бы в нем было больше приятности, если бы высокопарность и хаотичность не лишали его произведения естественности и если бы он не омрачал их красоту своим чрезмерным искусством. Он судит по своим пальцам, поэтому произведения его чрезвычайно трудно играть; он хочет, чтобы певцы и музыканты выделывали своим горлом и на инструментах то, на что он был способен на своем клавире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24