И Кэрри, вооруженная фотокамерой, решила обойти все захоронения ее уже неживых земляков, но она, потратив уйму времени, так и не нашла могилу Ирен Кул на том заветном высокогорном кладбище в Швейцарии, словно теперь уже сам дух Ирен Кул так до сих пор и не согласился принять в гости посетителя из нашего городка.
Для судьи Кула по его возвращении уже как бы и не осталось никаких приемлемых вариантов – политики типа Мэйселфа Толсопа и его клики дорвались до власти – уж они-то никогда не потерпели бы судью Кула на его прежнем месте, заседающего в зале суда. Было грустно видеть судью Кула, еще прекрасно выглядящего мужчину, в костюме с шелковой лентой, вшитой в рукав, и индейской розой в петлице пиджака, уже безработного, шествующего в банк или на почту.
Его дети, благопристойные господа с чопорно поджатыми губами, похожие на близнецов – оба бледные, как аптечный алтей, с водянистыми глазами и круто покатыми плечами, работали в банке. Чарльз Кул-младший, что потерял большую часть волос уже в колледже, стал вице-президентом банка, а самый младший Кул работал старшим кассиром. Ни в чем они не были похожи на своего отца, и разве что единственной чертой, сближавшей отца и сыновей, был тот факт, что они, дети, тоже были женаты на женщинах из Кентукки. Невестки, не мешкая, заняли дом судьи, поделили его на отдельные квартиры с отдельными входами – по новым правилам старый судья должен был жить попеременно то у старшего сына, то у младшего – неудивительно, что ему вдруг захотелось прогуляться в лес.
– Спасибо вам, мисс Долли, – сказал он и, утерев рот тыльной стороной руки, добавил: – Этот леденец самый вкусный, что я пробовал, после того как закончилось мое детство.
– Этот леденец, увы, был всем, чем мы смогли отблагодарить вас за вашу храбрость. – Голос Долли слегка дрожал от эмоционального, чисто женского возбуждения, казавшегося, по крайней мере для меня, неуместным в данной ситуации. И даже Кэтрин заметила перемену – она с укором взглянула на Долли.
– Не хотите ли отведать кусочек торта? – спросила Кэтрин, решительно вмешиваясь.
– Нет, спасибо, мэм. С меня достаточно. – Судья отстегнул от жилетки золотые часы на цепочке и повесил их на ветвь над головой, часы повисли, как рождественское елочное украшение, и их тикание разносилось по всему пространству нашего дерева, как отчетливое, но тонкое, едва слышное, приглушенное сердцебиение светлячка в траве. – Когда вы слышите, как идет время, день становится длиннее, а я бы предпочел день подлиннее, – с этими словами судья отодвинул назад кучу из убитых белок, устраиваясь поудобнее. – Прямо в голову! Хорошо стреляешь, сынок, – подивился судья, более внимательно поглядев на белок.
Конечно, я не стал приписывать себе чужие достижения и сказал, что это дело рук Райли.
– Райли Хендерсон?! – переспросил судья и рассказал нам, что именно Райли выдал всем наше местопребывание. – А до этого они наверняка заслали телеграмм долларов так на двести, – сообщил он, веселясь от этой мысли. – Я полагаю, что именно все эти деньги и стали причиной того, что Верина слегла, – не унимался он.
Долли нахмурилась:
– Все это их поведение, такое мерзкое и отвратительное, не имело ни капли смысла. Они были настолько взбешены, что, казалось, были готовы убить нас, хотя я и не понимаю, за что и какое отношение имеет ко всему этому Верина – ведь она знала, что мы оставляем ее в покое и уходим. Я даже записку оставила, но если она больна, если это так, господин судья, то ведь мы об этом не знали!
– Не знали! – поддержала Кэтрин.
– Да, с ней не все в порядке, так оно и есть, но Верина не та женщина, чтобы слечь от какой-нибудь пустяковой болячки, что не лечится аспирином. Я помню, когда она затеяла переустройство кладбища, чтобы воздвигнуть что-то вроде мавзолея себе и всем Тальбо, и одна из дам подошла ко мне и сказала, ну не ненормальная ли эта Верина Тальбо, раз носится с этой идеей поставить себе такое надгробие, нет, сказал я, нет! Единственно, что ненормально в этой истории, я сказал, было то, что Верина затеяла потратить деньги на эти вещи при том, что сама она ни на йоту не верила, что вообще когда-либо умрет.
– Мне не совсем нравится, как вы говорите о моей сестре, – вежливо напомнила о своих родственных связях Долли. – Она много работала и заслужила то, что она хочет для себя. Во всем происходящем есть и наша ошибка, и мы подвели ее, и нам не место в ее доме.
Хлопковая жвачка во рту Кэтрин пришла в движение:
– Долли, ты ли это! Или ты стала лицемеркой?! Судья наш друг, и почему бы тебе не рассказать, как Та Самая и тот маленький еврей украли наше лекарство!
Судья обратился к нам за переводом того, что промямлила Кэтрин, но Долли сказала, что слова Кэтрин всего лишь чепуха и вздор, не стоящие того, чтобы их повторять, и, решив покончить с темой, спросила судью, как освежевать белок. Кивнув задумчиво, он повел взглядом вокруг нас, скользнул мимо нас, затем вверх, высматривая что-то в объятой голубым небом, нежно ласкаемой ветерком листве.
– Вполне может быть, что ни для кого из нас нет места, если только мы не знаем втайне, что все-таки оно есть, это место, – где-то, и, если мы находим его и при этом жизнь пролетает мгновенно, но мы все равно находим его, – тогда мы вправе считать, что на нас снизошло благословение. А место это – ваша обитель, – сказал судья, слегка дрожа от волнения, так же дрожа, он произнес еще одно: – И моя…
Тихо и незаметно день перешел в вечерние сумерки. Легкий осенний туман с речки пополз, крадучись, сквозь деревья, а вокруг бледного солнца образовался легкий дымчатый ореол – дальний предвестник зимы.
Но судья не собирался покидать нашу компанию:
– Две женщины и мальчик?! Одни в лесу, во власти ночи? И Джуниус Кэндл со своими дурнями и неизвестно какими намерениями в голове! Нет уж, я остаюсь с вами!
Из всех нас наверняка именно судья Кул чувствовал себя на своем месте, в своей тарелке здесь, на дереве. Было приятно видеть те перемены, которые вдруг произошли в нем за последний час: он почувствовал себя снова мужчиной, а не дряхлеющим пенсионером, более того, он почувствовал себя защитником. Он освежевал белок своим перочинным ножом, тогда как я натаскал сучьев и подготовил костер на земле под деревом для нашей сковороды. И затем судья самолично занялся приготовлением ужина. Долли открыла бутылку с вином: оправданием послужило то, что становилось довольно прохладно.
Блюдо из белок получилось весьма вкусным, их мясо было нежное, и судья, видя наше одобрение, гордо заявил, что нам следовало бы отведать жареного сома в его исполнении. Затем мы выпили вина в тишине, и запах листьев и дыма, исходящий от догорающего костра, будил в нас воспоминания об осенних деньках нашего прошлого, и нет-нет да и вылетал у кого-нибудь из нас глубокий вздох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Для судьи Кула по его возвращении уже как бы и не осталось никаких приемлемых вариантов – политики типа Мэйселфа Толсопа и его клики дорвались до власти – уж они-то никогда не потерпели бы судью Кула на его прежнем месте, заседающего в зале суда. Было грустно видеть судью Кула, еще прекрасно выглядящего мужчину, в костюме с шелковой лентой, вшитой в рукав, и индейской розой в петлице пиджака, уже безработного, шествующего в банк или на почту.
Его дети, благопристойные господа с чопорно поджатыми губами, похожие на близнецов – оба бледные, как аптечный алтей, с водянистыми глазами и круто покатыми плечами, работали в банке. Чарльз Кул-младший, что потерял большую часть волос уже в колледже, стал вице-президентом банка, а самый младший Кул работал старшим кассиром. Ни в чем они не были похожи на своего отца, и разве что единственной чертой, сближавшей отца и сыновей, был тот факт, что они, дети, тоже были женаты на женщинах из Кентукки. Невестки, не мешкая, заняли дом судьи, поделили его на отдельные квартиры с отдельными входами – по новым правилам старый судья должен был жить попеременно то у старшего сына, то у младшего – неудивительно, что ему вдруг захотелось прогуляться в лес.
– Спасибо вам, мисс Долли, – сказал он и, утерев рот тыльной стороной руки, добавил: – Этот леденец самый вкусный, что я пробовал, после того как закончилось мое детство.
– Этот леденец, увы, был всем, чем мы смогли отблагодарить вас за вашу храбрость. – Голос Долли слегка дрожал от эмоционального, чисто женского возбуждения, казавшегося, по крайней мере для меня, неуместным в данной ситуации. И даже Кэтрин заметила перемену – она с укором взглянула на Долли.
– Не хотите ли отведать кусочек торта? – спросила Кэтрин, решительно вмешиваясь.
– Нет, спасибо, мэм. С меня достаточно. – Судья отстегнул от жилетки золотые часы на цепочке и повесил их на ветвь над головой, часы повисли, как рождественское елочное украшение, и их тикание разносилось по всему пространству нашего дерева, как отчетливое, но тонкое, едва слышное, приглушенное сердцебиение светлячка в траве. – Когда вы слышите, как идет время, день становится длиннее, а я бы предпочел день подлиннее, – с этими словами судья отодвинул назад кучу из убитых белок, устраиваясь поудобнее. – Прямо в голову! Хорошо стреляешь, сынок, – подивился судья, более внимательно поглядев на белок.
Конечно, я не стал приписывать себе чужие достижения и сказал, что это дело рук Райли.
– Райли Хендерсон?! – переспросил судья и рассказал нам, что именно Райли выдал всем наше местопребывание. – А до этого они наверняка заслали телеграмм долларов так на двести, – сообщил он, веселясь от этой мысли. – Я полагаю, что именно все эти деньги и стали причиной того, что Верина слегла, – не унимался он.
Долли нахмурилась:
– Все это их поведение, такое мерзкое и отвратительное, не имело ни капли смысла. Они были настолько взбешены, что, казалось, были готовы убить нас, хотя я и не понимаю, за что и какое отношение имеет ко всему этому Верина – ведь она знала, что мы оставляем ее в покое и уходим. Я даже записку оставила, но если она больна, если это так, господин судья, то ведь мы об этом не знали!
– Не знали! – поддержала Кэтрин.
– Да, с ней не все в порядке, так оно и есть, но Верина не та женщина, чтобы слечь от какой-нибудь пустяковой болячки, что не лечится аспирином. Я помню, когда она затеяла переустройство кладбища, чтобы воздвигнуть что-то вроде мавзолея себе и всем Тальбо, и одна из дам подошла ко мне и сказала, ну не ненормальная ли эта Верина Тальбо, раз носится с этой идеей поставить себе такое надгробие, нет, сказал я, нет! Единственно, что ненормально в этой истории, я сказал, было то, что Верина затеяла потратить деньги на эти вещи при том, что сама она ни на йоту не верила, что вообще когда-либо умрет.
– Мне не совсем нравится, как вы говорите о моей сестре, – вежливо напомнила о своих родственных связях Долли. – Она много работала и заслужила то, что она хочет для себя. Во всем происходящем есть и наша ошибка, и мы подвели ее, и нам не место в ее доме.
Хлопковая жвачка во рту Кэтрин пришла в движение:
– Долли, ты ли это! Или ты стала лицемеркой?! Судья наш друг, и почему бы тебе не рассказать, как Та Самая и тот маленький еврей украли наше лекарство!
Судья обратился к нам за переводом того, что промямлила Кэтрин, но Долли сказала, что слова Кэтрин всего лишь чепуха и вздор, не стоящие того, чтобы их повторять, и, решив покончить с темой, спросила судью, как освежевать белок. Кивнув задумчиво, он повел взглядом вокруг нас, скользнул мимо нас, затем вверх, высматривая что-то в объятой голубым небом, нежно ласкаемой ветерком листве.
– Вполне может быть, что ни для кого из нас нет места, если только мы не знаем втайне, что все-таки оно есть, это место, – где-то, и, если мы находим его и при этом жизнь пролетает мгновенно, но мы все равно находим его, – тогда мы вправе считать, что на нас снизошло благословение. А место это – ваша обитель, – сказал судья, слегка дрожа от волнения, так же дрожа, он произнес еще одно: – И моя…
Тихо и незаметно день перешел в вечерние сумерки. Легкий осенний туман с речки пополз, крадучись, сквозь деревья, а вокруг бледного солнца образовался легкий дымчатый ореол – дальний предвестник зимы.
Но судья не собирался покидать нашу компанию:
– Две женщины и мальчик?! Одни в лесу, во власти ночи? И Джуниус Кэндл со своими дурнями и неизвестно какими намерениями в голове! Нет уж, я остаюсь с вами!
Из всех нас наверняка именно судья Кул чувствовал себя на своем месте, в своей тарелке здесь, на дереве. Было приятно видеть те перемены, которые вдруг произошли в нем за последний час: он почувствовал себя снова мужчиной, а не дряхлеющим пенсионером, более того, он почувствовал себя защитником. Он освежевал белок своим перочинным ножом, тогда как я натаскал сучьев и подготовил костер на земле под деревом для нашей сковороды. И затем судья самолично занялся приготовлением ужина. Долли открыла бутылку с вином: оправданием послужило то, что становилось довольно прохладно.
Блюдо из белок получилось весьма вкусным, их мясо было нежное, и судья, видя наше одобрение, гордо заявил, что нам следовало бы отведать жареного сома в его исполнении. Затем мы выпили вина в тишине, и запах листьев и дыма, исходящий от догорающего костра, будил в нас воспоминания об осенних деньках нашего прошлого, и нет-нет да и вылетал у кого-нибудь из нас глубокий вздох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36