Она задохнулась, вздрогнула и сжала кулаки.
– Нет, я изловлю этого попугая, – сказала она, обернувшись к миссис Ленникот. – Изловлю и сверну ему шею.
– Неужели вам приходилось кому-то сворачивать шею? – ужаснулась миссис Ленникот.
Элинор призналась, что шей еще никому не сворачивала, и миссис Л енникот, явно успокоенная, предложила ей войти в дом и поймать попугая.
– Из комнаты мужа, – сказала она, – очень просто можно вылезти через окно на крышу. Он часто об этом вспоминает, когда в доме уж очень шумно, да только крыша крутая, не поставить письменный стол. Он, наверное, еще не проснулся, а то бы он рад был вам услужить.
Тень дома прохладно легла на Элинор, когда, оставляя позади ветер, блеск и юную непорочность утра, она ступила вместе с миссис Ленникот на ступени веранды. Потом было так много сирени в гостиной и она так сильно пахла, что больше Элинор ничего не запомнила, кроме того, что комнату со множеством низких диванчиков тиранически подавлял тре. угольник рояля. Она по-прежнему старалась не дышать и ступать на цыпочках, и ее как бы засасывало в длинную сверкающую воронку порока, в конце которой ей виделся попугай, смутным пятнышком на фоне знакомых небес. Комната выходила на запад, и потому в ней было темно; зато рядом золотой солнечный брус ярко пересекал мозаичный паркет холла. Совсем не так падал солнечный свет через подобную же стеклянную дверь на клеенку миссис Уилсден.
– Вы ведь из этой тесной семейки, да? – спросила миссис Ленникот. – Девочки на велосипедах, такие хорошенькие, и песик, свирепый на вид, вечно за ними гоняется – хотя, я уверена, что милейшая собачка и верный друг, – нет, тут прямо ступеньки, под арку. Я пойду впереди?
Элинор сказала – нет, она не из Филпотов.
– Так много народу на этой улице, правда? Никогда б не подумала, что столько людей живет не в Лондоне. Конечно, видишь дома, но не отдаешь себе отчета, что внутри там жизнь и это не просто так, правда?
Элинор шла следом за скользящим мерцанием платья и благовонным шелестом. Миссис Ленникот была не из таких женщин, которые шуршат юбками. Бархатный ковер неподатливо скрипел под ногами; он ей показался сперва отвратительно скользким. Над лестницей висели гравюры, и Элинор, содрогаясь, отводила от них глаза. В ее броню полетели первые стрелы; она попалась, она была в доме у этих Ленникотов; ей навязали его тени и запахи, и никуда от них было не деться.
Затем наверху открылась дверь, и мистер Ленникот вышел из своей спальни на площадку. Элинор застыла и прижалась спиной к стене; она задела плечом за раму, и картина отчаянно затрепыхалась. Элинор зажмурилась, и в конце сверкающей и неотвратимой воронки дрогнул и поблек попугай. Было страшно. Воронка сжималась вокруг Элинор; ей захотелось сбежать.
– Господи, кто там еще? – закричал мистер Ленникот.
– Это одна девушка пришла забрать попугая, миленький.
– Попугая? – в отчаянии отозвался мистер Ленникот. – Когда это мы завели попугая? И почему ты не заплатила? Куда ты деваешь все деньги? Я же тебе говорил! Достаточно, что за солнечными часами пришли и их отобрали! Мне безразлично, будут ли у тебя солнечные часы, попугаи и ульи, но те, кто за ними приходит, полны праведного негодования, и я…
– Это ее попугай, – сказала миссис Ленникот. – И он на крыше. Идите сюда, – прибавила он, оборачиваясь к Элинор, – и позвольте представить вам моего мужа, мисс… ой, ну что это я!
– Фитч, – прошептала Элинор, и снова язык присох у нее к гортани, и она медленно подняла глаза. Сперва она увидела ноги мистера Ленникота, очень худые, костлявые и поросшие черным волосом ноги. Затем были, казалось, метры и метры схваченной халатом фигуры, длинный шест, слегка изогнутый и вздутый там, где руки входили в карманы; потом был длинный подбородок в синеватом пушке и озабоченное испанистое лицо.
– Чем могу быть полезен? – спросил мистер Ленникот, и зубы его сверкнули.
– Чем он может быть полезен? – спросила миссис Ленникот и с таким порывистым воодушевлением обернулась и наклонилась, что Элинор, поднимавшаяся за нею ступень в ступень, чуть не угодила к ней в объятья. Глаза у миссис Ленникот были той ясной сини, на которую наползает туман, когда они лишены выраженья; они меняли цвет, как вода. В ней были воодушевление и отвлеченность.
Солнце лилось в лестничное окно и подпаляло драконов на мистере Ленникоте; он словно смотрел с церковного витража, и его живописная худоба дополняла иллюзию.
– Можно вылезти по моей водосточной трубе, – сказал он, быстро оценив обстановку, – у меня там чердачное окно и оттуда рукой подать до конька крыши.
Размашистым жестом он потуже запахнулся в халат, решительно затянул пояс, чуть шаркая шлепанцами, вернулся по лестничной площадке к своей двери и распахнул ее перед Элинор.
– Наверное, попугая там уже нет, – сказала она. – Он… Он, наверное, улетел… Он мне сегодня не понадобится, большое спасибо.
– Что вы! Ужасно, если потеряется такой прекрасный попугай! – простонала миссис Ленникот.
– Но как же я…
– Да ну вас, – вдруг произнес глубокий голос мистера Ленникота. – Девушка в ваши годы должна прыгать, как кошка. Нет, послушайте, вам и не придется. Я пойду и поймаю его, а вы высунетесь из окна и его у меня возьмете.
– Надо будет его сунуть во что-нибудь, – сказала миссис Ленникот. – Погодите-ка, я принесу картонку.
Она принесла картонку в пестрых разводах и с какой-то французской фамилией. Картонка была такая большая, что Элинор пришлось обнять ее обеими руками и прижать подбородком, чтоб удержать. Ветер задувал в окно мистера Ленникота; шторы рванулись навстречу, когда, вся напрягшись от ужаса, Элинор шагнула через порог следом за одраконенной спиной и оставила позади миссис Ленникот, лестничную площадку и единственный (кроме смерти) путь к отступлению. В комнате пахло сигаретами и мужскими притирками и был скошенный потолок. Она вспомнила про все эти жуткие книги и еще тесней прижала к себе картонку, не только физически, но и морально на нее опираясь.
Мистер Ленникот, стиснув зубы, держался за подоконник и тянул одну ногу к водосточной трубе. Элинор думала о том, придется ли ей опознавать тело и насколько это ее скомпрометирует. Она не отрываясь смотрела на мистера Ленникота, который, согнувшись вдвое, как воин-индеец, лез по водосточной трубе, пока он не миновал окно и не исчез из виду.
Элинор полегчало, когда миссис Ленникот вошла и села на постель. Она закурила сигарету и сказала, что Черчилль не разобьется, что погода сегодня прелестная, а Черчилль так редко гуляет, и пусть Элинор не волнуется. Они услышали грохот и поняли, что мистер Ленникот уже наверху.
– Может, вы ее подержите, – сказала Элинор, – а я, пожалуй, тоже полезу, раз попугай мой.
1 2 3 4 5
– Нет, я изловлю этого попугая, – сказала она, обернувшись к миссис Ленникот. – Изловлю и сверну ему шею.
– Неужели вам приходилось кому-то сворачивать шею? – ужаснулась миссис Ленникот.
Элинор призналась, что шей еще никому не сворачивала, и миссис Л енникот, явно успокоенная, предложила ей войти в дом и поймать попугая.
– Из комнаты мужа, – сказала она, – очень просто можно вылезти через окно на крышу. Он часто об этом вспоминает, когда в доме уж очень шумно, да только крыша крутая, не поставить письменный стол. Он, наверное, еще не проснулся, а то бы он рад был вам услужить.
Тень дома прохладно легла на Элинор, когда, оставляя позади ветер, блеск и юную непорочность утра, она ступила вместе с миссис Ленникот на ступени веранды. Потом было так много сирени в гостиной и она так сильно пахла, что больше Элинор ничего не запомнила, кроме того, что комнату со множеством низких диванчиков тиранически подавлял тре. угольник рояля. Она по-прежнему старалась не дышать и ступать на цыпочках, и ее как бы засасывало в длинную сверкающую воронку порока, в конце которой ей виделся попугай, смутным пятнышком на фоне знакомых небес. Комната выходила на запад, и потому в ней было темно; зато рядом золотой солнечный брус ярко пересекал мозаичный паркет холла. Совсем не так падал солнечный свет через подобную же стеклянную дверь на клеенку миссис Уилсден.
– Вы ведь из этой тесной семейки, да? – спросила миссис Ленникот. – Девочки на велосипедах, такие хорошенькие, и песик, свирепый на вид, вечно за ними гоняется – хотя, я уверена, что милейшая собачка и верный друг, – нет, тут прямо ступеньки, под арку. Я пойду впереди?
Элинор сказала – нет, она не из Филпотов.
– Так много народу на этой улице, правда? Никогда б не подумала, что столько людей живет не в Лондоне. Конечно, видишь дома, но не отдаешь себе отчета, что внутри там жизнь и это не просто так, правда?
Элинор шла следом за скользящим мерцанием платья и благовонным шелестом. Миссис Ленникот была не из таких женщин, которые шуршат юбками. Бархатный ковер неподатливо скрипел под ногами; он ей показался сперва отвратительно скользким. Над лестницей висели гравюры, и Элинор, содрогаясь, отводила от них глаза. В ее броню полетели первые стрелы; она попалась, она была в доме у этих Ленникотов; ей навязали его тени и запахи, и никуда от них было не деться.
Затем наверху открылась дверь, и мистер Ленникот вышел из своей спальни на площадку. Элинор застыла и прижалась спиной к стене; она задела плечом за раму, и картина отчаянно затрепыхалась. Элинор зажмурилась, и в конце сверкающей и неотвратимой воронки дрогнул и поблек попугай. Было страшно. Воронка сжималась вокруг Элинор; ей захотелось сбежать.
– Господи, кто там еще? – закричал мистер Ленникот.
– Это одна девушка пришла забрать попугая, миленький.
– Попугая? – в отчаянии отозвался мистер Ленникот. – Когда это мы завели попугая? И почему ты не заплатила? Куда ты деваешь все деньги? Я же тебе говорил! Достаточно, что за солнечными часами пришли и их отобрали! Мне безразлично, будут ли у тебя солнечные часы, попугаи и ульи, но те, кто за ними приходит, полны праведного негодования, и я…
– Это ее попугай, – сказала миссис Ленникот. – И он на крыше. Идите сюда, – прибавила он, оборачиваясь к Элинор, – и позвольте представить вам моего мужа, мисс… ой, ну что это я!
– Фитч, – прошептала Элинор, и снова язык присох у нее к гортани, и она медленно подняла глаза. Сперва она увидела ноги мистера Ленникота, очень худые, костлявые и поросшие черным волосом ноги. Затем были, казалось, метры и метры схваченной халатом фигуры, длинный шест, слегка изогнутый и вздутый там, где руки входили в карманы; потом был длинный подбородок в синеватом пушке и озабоченное испанистое лицо.
– Чем могу быть полезен? – спросил мистер Ленникот, и зубы его сверкнули.
– Чем он может быть полезен? – спросила миссис Ленникот и с таким порывистым воодушевлением обернулась и наклонилась, что Элинор, поднимавшаяся за нею ступень в ступень, чуть не угодила к ней в объятья. Глаза у миссис Ленникот были той ясной сини, на которую наползает туман, когда они лишены выраженья; они меняли цвет, как вода. В ней были воодушевление и отвлеченность.
Солнце лилось в лестничное окно и подпаляло драконов на мистере Ленникоте; он словно смотрел с церковного витража, и его живописная худоба дополняла иллюзию.
– Можно вылезти по моей водосточной трубе, – сказал он, быстро оценив обстановку, – у меня там чердачное окно и оттуда рукой подать до конька крыши.
Размашистым жестом он потуже запахнулся в халат, решительно затянул пояс, чуть шаркая шлепанцами, вернулся по лестничной площадке к своей двери и распахнул ее перед Элинор.
– Наверное, попугая там уже нет, – сказала она. – Он… Он, наверное, улетел… Он мне сегодня не понадобится, большое спасибо.
– Что вы! Ужасно, если потеряется такой прекрасный попугай! – простонала миссис Ленникот.
– Но как же я…
– Да ну вас, – вдруг произнес глубокий голос мистера Ленникота. – Девушка в ваши годы должна прыгать, как кошка. Нет, послушайте, вам и не придется. Я пойду и поймаю его, а вы высунетесь из окна и его у меня возьмете.
– Надо будет его сунуть во что-нибудь, – сказала миссис Ленникот. – Погодите-ка, я принесу картонку.
Она принесла картонку в пестрых разводах и с какой-то французской фамилией. Картонка была такая большая, что Элинор пришлось обнять ее обеими руками и прижать подбородком, чтоб удержать. Ветер задувал в окно мистера Ленникота; шторы рванулись навстречу, когда, вся напрягшись от ужаса, Элинор шагнула через порог следом за одраконенной спиной и оставила позади миссис Ленникот, лестничную площадку и единственный (кроме смерти) путь к отступлению. В комнате пахло сигаретами и мужскими притирками и был скошенный потолок. Она вспомнила про все эти жуткие книги и еще тесней прижала к себе картонку, не только физически, но и морально на нее опираясь.
Мистер Ленникот, стиснув зубы, держался за подоконник и тянул одну ногу к водосточной трубе. Элинор думала о том, придется ли ей опознавать тело и насколько это ее скомпрометирует. Она не отрываясь смотрела на мистера Ленникота, который, согнувшись вдвое, как воин-индеец, лез по водосточной трубе, пока он не миновал окно и не исчез из виду.
Элинор полегчало, когда миссис Ленникот вошла и села на постель. Она закурила сигарету и сказала, что Черчилль не разобьется, что погода сегодня прелестная, а Черчилль так редко гуляет, и пусть Элинор не волнуется. Они услышали грохот и поняли, что мистер Ленникот уже наверху.
– Может, вы ее подержите, – сказала Элинор, – а я, пожалуй, тоже полезу, раз попугай мой.
1 2 3 4 5