Райнер проговорил, не спускаясь с верблюда:
— Гляньте, нет ли у него бензина, а то у меня зажигалка перестала работать.
— Значит, все так, как я и думал, — бархатным голосом проговорил врач. — Они узнали о том, что мы набираем людей. Слишком уж приметная у Жоко борода…
— В последний раз советую оставить в покое мою бороду, — резко бросил Жоко. — Сам ничуть не меньше приметен со своими придворными манерами и приторным голосом.
— Вам надо бром принимать, — ответил врач.
— Послушайте, — вмешался один из арабов. — Теперь уже ясно, что след ведет через солончаки. Дорога трудная и опасная, но Азрим знает ее как свои пять пальцев. Если они свернули на нее еще вчера днем, нам их уже не догнать.
— Считают, сволочи, что, если мы бандиты, то можно как угодно нас обманывать! — вспылил Райнер. — Много ли народу в этом самом Марбуке?
— Человек тридцать арабов, если считать с женщинами и детьми. Сторожевой пост из пяти солдат, ну и несколько выздоравливающих легионеров.
— Мы с ними легко справимся! Вперед! — крикнул Гордон.
Один из арабов хотел добить Рансинга, но доктор остановил его.
— Не стоит, сынок, — добродушным голосом проговорил он. — Сам умрет. Достаточно, если ты уведешь его верблюда. Такие несущественные мелочи иногда стоят нескольких лишних лет тюрьмы.
Бандиты тронулись с места, а Рансинг остался лежать ничком, с раскинутыми руками, словно пытаясь обнять Сахару.
Азрим ехал впереди, за ним Эвелин, а замыкал маленький караван профессор. Верблюд, несший бурдюки с водой, был привязан к верблюду профессора коротким поводком, потому что через солончаковое болото вела лишь тропа шириной в каких-нибудь полметра. По временам корка с похожим на всхлипывание звуком трескалась, и из-под нее поднималась белая, тягучая, холодная грязь. Воздух при этом наполнялся отвратительным, удушливым запахом гнили. Говорят, что эти солончаки остались еще от тех времен, когда Сахара была дном моря.
Стояла чудесная лунная ночь. В бледном, призрачном свете солончаки напоминали поверхность замерзшей реки и казались еще безжизненнее и страшнее, чем сама пустыня.
Верблюды упирались, не желая идти дальше. Ноги у них болели от проникавшей в ранки соли, а инстинкт предупреждал о грозящей смертельной опасности.
Азрим то и дело взмахивал палкой, подгоняя лягающихся верблюдов…
Сердце Эвелин тоже сжалось от какого-то зловещего предчувствия.
Ветер срывал и мелкой пылью подымал в воздух крохотные крупинки высохшей соли.
Профессор молчал. Ему ясно было, что программа переменилась, но такие перемены сами уже, кажется, стали частью программы. Вновь они отклонились от намеченного пути. Вновь их преследуют. Теперь уже им не остановиться до самого экватора. И кто знает, при каких обстоятельствах они туда попадут.
Все были уже от головы до ног покрыты отвратительной, холодной, сырой и соленой грязью.
Чуть позже шедший впереди верблюд оступился и с душераздирающим воплем начал барахтаться в болоте. Верблюд профессора чуть не последовал вслед за ним, но, к счастью, у Баннистера оказалось достаточно самообладания, чтобы не спрыгнуть, а изо всех сил натянуть повод и удерживать животное, пока Азрим не пришел к ним на помощь. Затем они вместе занялись спасением провалившегося в болото верблюда.
Верблюд успел погрузиться только по брюхо, так что совместными усилиями его удалось вытащить, при этом, разумеется, спасители не раз проваливались в грязь.
Глаза Эвелин прямо-таки умоляли о прощении, когда Бан-нистер, испачканный вонючей, липкой грязью, выбрался наконец на тропинку.
Профессор, махнув рукой, со вздохом проговорил:
— Гуманизм — трудная штука, мисс Вестон. Не исключено, что я отучусь от него, если такие поездки начнут повторяться слишком часто.
…На рассвете измученные, по уши в грязи они прибыли в Марбук.
В оазисе было всего лишь два здания. Смахивавший на гостиницу глинобитный домик и чуть подальше крашенный суриком блок солдатского дома отдыха. Остальная часть поселка состояла из нескольких арабских шатров.
Пока кипятился чай, немедленно заказанный прибывшими, они поспешили переодеться. После завтрака Эвелин сразу же поднялась из-за стола.
— Я иду прямо в госпиталь, чтобы передать документ воинским властям. Идемте со мной.
Профессор вздохнул.
— Все идти да идти, а тронувшись с места, никогда не знаешь — скоро ли придется присесть снова.
— Сейчас не время для рассуждений, сэр! Идете вы или нет?
— Нет. Все равно больше никуда вы попасть не можете, потому что другого здания здесь просто нет и принадлежит оно, действительно, военным властям. Пешком пустыню не перейти, так что я могу спокойно отпустить вас. А кроме того, я уже и впрямь поверил, что вы ведете честную игру. Сам не знаю, почему я так уверился в этом. Может быть, это Рансинг убедил меня своим рассказом об идиллии в доме на Кингс-роуд. Во всяком случае, я верю вам, мисс Вестон. Хотя бы потому, что с этим конвертом я вручаю в ваши руки и свою честь. Пожалуйста.
Профессор подал девушке сумку с конвертом.
Эвелин бросила на профессора восторженный взгляд.
— Спасибо. Можете быть уверены, что вашу честь я буду беречь так же, как и свою.
— Ну а кроме того… не сердитесь… Мне хотелось бы побриться, — не без страха в голосе проговорил профессор, явно ожидая, что Эвелин будет против. Бог знает, почему этой девушке так хочется, чтобы он отпустил бороду. И действительно, глаза Эвелин сверкнули гневом.
— Ах, так вот откуда такое доверие! Будь у вас лицо чисто выбрито, вы наверняка пошли бы со мной. А так приходится довериться, потому что внешний вид для вас, наверное, еще дороже чести.
Эвелин выбежала, хлопнув дверью. Пусть себе поищет свою бритву! Пусть прогуляется за ней в пустыню! Ей хотелось расплакаться от гнева. И самое ужасное состояло в том, что она все равно любит этого кошмарного педанта.
Баннистер поднялся к себе в комнату. Все было пропитано душным запахом прогретой жгучим солнцем глины. На циновке весело резвились какие-то мелкие твари, а неисчислимые мухи гудели и жужжали, не переставая. Хозяин гостиницы, накурившись гашиша, хрипло напевал какую-то нескончаемую то ли песню, то ли молитву.
Бедная девушка… Проделать такой путь и даже не отдохнуть. Он, мужчина, и то безумно устал. Профессор решил сделать что-нибудь приятное для Эвелин. Пусть порадуется!
Он не станет бриться!
Пусть, вернувшись, она увидит, что не пошел с ней он вовсе не ради того, чтобы побриться. Да, да! Как это ни противно, но он, чтобы доказать свою искренность, останется небритым. Хотя, насколько он знает эту девушку, заслужить ее одобрение можно, по всей вероятности, только отрастив бороду до пояса.
Баннистер решил, что ляжет спать. Разумно, хотя бы потому, что человек никогда не знает весть о каком крайне срочном и долгом путешествии может он услышать, проснувшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Гляньте, нет ли у него бензина, а то у меня зажигалка перестала работать.
— Значит, все так, как я и думал, — бархатным голосом проговорил врач. — Они узнали о том, что мы набираем людей. Слишком уж приметная у Жоко борода…
— В последний раз советую оставить в покое мою бороду, — резко бросил Жоко. — Сам ничуть не меньше приметен со своими придворными манерами и приторным голосом.
— Вам надо бром принимать, — ответил врач.
— Послушайте, — вмешался один из арабов. — Теперь уже ясно, что след ведет через солончаки. Дорога трудная и опасная, но Азрим знает ее как свои пять пальцев. Если они свернули на нее еще вчера днем, нам их уже не догнать.
— Считают, сволочи, что, если мы бандиты, то можно как угодно нас обманывать! — вспылил Райнер. — Много ли народу в этом самом Марбуке?
— Человек тридцать арабов, если считать с женщинами и детьми. Сторожевой пост из пяти солдат, ну и несколько выздоравливающих легионеров.
— Мы с ними легко справимся! Вперед! — крикнул Гордон.
Один из арабов хотел добить Рансинга, но доктор остановил его.
— Не стоит, сынок, — добродушным голосом проговорил он. — Сам умрет. Достаточно, если ты уведешь его верблюда. Такие несущественные мелочи иногда стоят нескольких лишних лет тюрьмы.
Бандиты тронулись с места, а Рансинг остался лежать ничком, с раскинутыми руками, словно пытаясь обнять Сахару.
Азрим ехал впереди, за ним Эвелин, а замыкал маленький караван профессор. Верблюд, несший бурдюки с водой, был привязан к верблюду профессора коротким поводком, потому что через солончаковое болото вела лишь тропа шириной в каких-нибудь полметра. По временам корка с похожим на всхлипывание звуком трескалась, и из-под нее поднималась белая, тягучая, холодная грязь. Воздух при этом наполнялся отвратительным, удушливым запахом гнили. Говорят, что эти солончаки остались еще от тех времен, когда Сахара была дном моря.
Стояла чудесная лунная ночь. В бледном, призрачном свете солончаки напоминали поверхность замерзшей реки и казались еще безжизненнее и страшнее, чем сама пустыня.
Верблюды упирались, не желая идти дальше. Ноги у них болели от проникавшей в ранки соли, а инстинкт предупреждал о грозящей смертельной опасности.
Азрим то и дело взмахивал палкой, подгоняя лягающихся верблюдов…
Сердце Эвелин тоже сжалось от какого-то зловещего предчувствия.
Ветер срывал и мелкой пылью подымал в воздух крохотные крупинки высохшей соли.
Профессор молчал. Ему ясно было, что программа переменилась, но такие перемены сами уже, кажется, стали частью программы. Вновь они отклонились от намеченного пути. Вновь их преследуют. Теперь уже им не остановиться до самого экватора. И кто знает, при каких обстоятельствах они туда попадут.
Все были уже от головы до ног покрыты отвратительной, холодной, сырой и соленой грязью.
Чуть позже шедший впереди верблюд оступился и с душераздирающим воплем начал барахтаться в болоте. Верблюд профессора чуть не последовал вслед за ним, но, к счастью, у Баннистера оказалось достаточно самообладания, чтобы не спрыгнуть, а изо всех сил натянуть повод и удерживать животное, пока Азрим не пришел к ним на помощь. Затем они вместе занялись спасением провалившегося в болото верблюда.
Верблюд успел погрузиться только по брюхо, так что совместными усилиями его удалось вытащить, при этом, разумеется, спасители не раз проваливались в грязь.
Глаза Эвелин прямо-таки умоляли о прощении, когда Бан-нистер, испачканный вонючей, липкой грязью, выбрался наконец на тропинку.
Профессор, махнув рукой, со вздохом проговорил:
— Гуманизм — трудная штука, мисс Вестон. Не исключено, что я отучусь от него, если такие поездки начнут повторяться слишком часто.
…На рассвете измученные, по уши в грязи они прибыли в Марбук.
В оазисе было всего лишь два здания. Смахивавший на гостиницу глинобитный домик и чуть подальше крашенный суриком блок солдатского дома отдыха. Остальная часть поселка состояла из нескольких арабских шатров.
Пока кипятился чай, немедленно заказанный прибывшими, они поспешили переодеться. После завтрака Эвелин сразу же поднялась из-за стола.
— Я иду прямо в госпиталь, чтобы передать документ воинским властям. Идемте со мной.
Профессор вздохнул.
— Все идти да идти, а тронувшись с места, никогда не знаешь — скоро ли придется присесть снова.
— Сейчас не время для рассуждений, сэр! Идете вы или нет?
— Нет. Все равно больше никуда вы попасть не можете, потому что другого здания здесь просто нет и принадлежит оно, действительно, военным властям. Пешком пустыню не перейти, так что я могу спокойно отпустить вас. А кроме того, я уже и впрямь поверил, что вы ведете честную игру. Сам не знаю, почему я так уверился в этом. Может быть, это Рансинг убедил меня своим рассказом об идиллии в доме на Кингс-роуд. Во всяком случае, я верю вам, мисс Вестон. Хотя бы потому, что с этим конвертом я вручаю в ваши руки и свою честь. Пожалуйста.
Профессор подал девушке сумку с конвертом.
Эвелин бросила на профессора восторженный взгляд.
— Спасибо. Можете быть уверены, что вашу честь я буду беречь так же, как и свою.
— Ну а кроме того… не сердитесь… Мне хотелось бы побриться, — не без страха в голосе проговорил профессор, явно ожидая, что Эвелин будет против. Бог знает, почему этой девушке так хочется, чтобы он отпустил бороду. И действительно, глаза Эвелин сверкнули гневом.
— Ах, так вот откуда такое доверие! Будь у вас лицо чисто выбрито, вы наверняка пошли бы со мной. А так приходится довериться, потому что внешний вид для вас, наверное, еще дороже чести.
Эвелин выбежала, хлопнув дверью. Пусть себе поищет свою бритву! Пусть прогуляется за ней в пустыню! Ей хотелось расплакаться от гнева. И самое ужасное состояло в том, что она все равно любит этого кошмарного педанта.
Баннистер поднялся к себе в комнату. Все было пропитано душным запахом прогретой жгучим солнцем глины. На циновке весело резвились какие-то мелкие твари, а неисчислимые мухи гудели и жужжали, не переставая. Хозяин гостиницы, накурившись гашиша, хрипло напевал какую-то нескончаемую то ли песню, то ли молитву.
Бедная девушка… Проделать такой путь и даже не отдохнуть. Он, мужчина, и то безумно устал. Профессор решил сделать что-нибудь приятное для Эвелин. Пусть порадуется!
Он не станет бриться!
Пусть, вернувшись, она увидит, что не пошел с ней он вовсе не ради того, чтобы побриться. Да, да! Как это ни противно, но он, чтобы доказать свою искренность, останется небритым. Хотя, насколько он знает эту девушку, заслужить ее одобрение можно, по всей вероятности, только отрастив бороду до пояса.
Баннистер решил, что ляжет спать. Разумно, хотя бы потому, что человек никогда не знает весть о каком крайне срочном и долгом путешествии может он услышать, проснувшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43