Он не ощущал страха. Только – отвращение и желание, чтобы все скорее кончилось. Кто-то потряс его за плечо. Он оглянулся. Это был Брандис. Он прокричал Майклу на ухо:
– Убивай – или тебя убьют!
В это время перед Майклом внезапно вырос немец. Может быть, потому что Майкл лежал, он показался ему огромным, грузно нависающим, широкоплечим малым с большим бледным лицом, со шрамом над бровью. Майкл вскочил и, не помня себя от страха, выпустил в немца обойму из своего «вальтера». Немец рухнул.
Между тем бронетранспортер с Вайнертом благополучно ускользнул. Увидев это, лейтенант Гефтен приказал выкинуть белый флаг.
Немцы сдавались. Эсэсовцы поспешно сдирали с петлиц эмблемы – две маленькие молнии.
Урс приказал никого не трогать и отрядил часть своей группы, чтобы отвести пленных в партизанский район высоко в горах, недоступный для противника.
Партизаны с трудом оторвали Гельмута от тела его брата.
– Вы не знаете, кого вы убили! – кричал он. – Он святой! Он шел в бой без оружия! Вы убили ангела!
Осборн взял Майкла за руку и сказал снисходительно:
– Ты ловко уложил твоего боша. Для такого растяпы, как ты, это прогресс.
– Сожалею об этом, – сказал Майкл, вырывая руку.
– Брось дуться на меня. И не кривляйся. Ложь тебе не к лицу.
Майкл вспыхнул. Он с трудом подавил в себе желание ударить Осборна. Слезы подступили к его глазам.
– Я не лгу. Я считаю, что ложь и насилие – сестры. Ибо что такое ложь, если не насилие над правдой.
Он резко повернулся и зашагал вдаль.
Осборн, раздосадованный, сказал Урсу, который стоял невдалеке и покуривал трубку, с интересом наблюдая эту сцену между американцами:
– Отправь парня с пленными. Ему нечего делать тут с нами. Он не боец.
– Он боец, – сказал Урс. – Но не в этом суть. Он страстотерпец.
Это слово Урс сказал по-русски.
– Strastoterpiets? – повторил с трудом Осборн. – Что это значит?
– Боюсь, что в английском языке нет равнозначащего понятия. Мученик, что ли… Да нет, не то. Мученик может быть и жертвой насильников. А страстотерпец – это добровольный мученик. Ради идеи. Это человек, принявший на себя страдания для блага близких.
– Добровольный мученик? Что ж, значит, мучения доставляют ему своеобразное наслаждение? Я слышал о таких. Мы их называем мазохисты. Попросту психи.
– О нет! Страстотерпец не испытывает наслаждения. Ему так же больно и тяжко, как любому другому страдающему человеку. Но он идет на эти страдания ради спасения других. Он преодолевает страх перед физическими муками своей духовной силой. Понимаешь?
– Откровенно говоря, нет.
– Так… Что ж, может быть, это наше, чисто русское понятие…
– Да при чем тут русское! Майкл – американец.
Урс огладил бороду и сказал задумчиво:
– Это только подтверждает мое старое убеждение, что русские и американцы похожи друг на друга.
Суматоха среди поваров
Каждое утро, только проснувшись, приподняв над подушкой отекшее лицо с набухшими подглазьями, Гитлер прежде всего осведомлялся:
– Бастонь взята?
Всей силой своего существа он жаждал услышать: «Да! Взята!» Сам того не сознавая, он посылал Йодлю мысленный приказ: «Да! Взята!»
Йодль отвечал, виновато разводя руками – хотя вся его вина в том, что он вынужден сказать фюреру: «Еще нет…» – и уже вследствие этого одного принять на себя часть его гнева.
С помощью хлопотавших вокруг него камердинера Линге и врача Морелля, впрыснувшего ему утреннюю порцию допингового настоя, Гитлер одевался, умывался, брился, не переставая обсуждать положения с Бастонью. Этот люксембургский городок сделался его пунктиком, как два года назад – Сталинград.
– Окружение закончено?
– Почти, мой фюрер.
– «Почти» на войне не бывает, Йодль. Бастонь должна быть блокирована немедленно. Надо захлестнуть американцев этой петлей. Они народ малохольный, быстро выдохнутся и капитулируют. Достаточно ли у Мантейфеля сил для полной осады?
Пока в Йодле боролись царедворец и генштабист и он раздумывал, что в данной ситуации выгоднее ответить, Гитлер сказал:
– Надо поменять местами Пятую и Шестую армии. Зепп Дитрих со своими парнями давно бы вырвался в Бастонь.
Йодля ужаснула эта мысль. Он воскликнул:
– Я узнаю в этом полководческий гений фюрера! Мой долг при этом предупредить, что в данный момент передислоцирование армий не лишено риска.
– Пожалуй, – неохотно согласился Гитлер. – Но кое-что мы можем сделать: например, дадим Мантейфелю две танковые дивизии из Шестой армии. Подготовьте приказ.
Принесли кофе. Кофейник, сахарница и все прочее оставались на подносе. Но чашка с дымящимся кофе была поставлена прямо на сверкавший лаком стол, и притом, как любил Гитлер, точно на круглый след от тех чашек кофе, который вкушал еще Наполеон. Гитлер распорядился этот исторической след не затирать лаком.
Информацию о 5-й армии Йодль приберег на сладкое.
– После взятия Уффализа, – доложил он, – части Пятой армии быстро продвигаются к переправам на Маасе, и сейчас передовой отряд Второй танковой дивизии находится в пяти километрах от Динана.
– Ну а как на это реагирует старый копун Монтгомери? – спросил Гитлер улыбаясь.
– Фельдмаршал Монтгомери… – сказал Йодль.
Иодль не подхватил эпитета, которым Гитлер сопроводил имя Монтгомери, вовсе не из корректности, а потому, что неприличные словечки являлись здесь, в ставке, привилегией одного фюрера. Он считал их проявлением сильной личности. Он вычитал где-то у Сегюра или Стендаля, что и Наполеон не чуждался крепких выражений. Во всяком случае, необузданная натура Гитлера испытывала от этого удовлетворение.
– …фельдмаршал Монтгомери, – сказал Йодль, – как показывают пленные, так напуган нашим наступлением, что решил отходить к Дюнкерку, заслонившись Тридцатым армейским корпусом по реке Маас.
Гитлер засмеялся и в добром настроении распорядился начать прием.
– Кто там сегодня?
– Фельдмаршал Рундштедт и генерал-полковник Гудериан, – ответил адъютант генерал Бургдорф.
– Гудериана.
Бургдорф подавил удивление, вызванное этим нарушением субординации, скользнул к дверям мягкими, кошачьими адъютантскими шажками и через минуту ввел генерала Гудериана.
Все еще под влиянием утешительных известий об успехах 5-й армии, Гитлер приветствовал Гудериана с удивившей того теплотой. Фюрер не очень жаловал этого ершистого генерала. Карьера его была полна резких скачков. Командующий 2-й танковой армией Гудериан был смещен после поражения в России. Фюрер заткнул его в резерв чинов, оттуда выудил на должность генерал-инспектора танковых войск, где он мог пригодиться как опытный специалист. А в 1944 году, после покушения на Гитлера 20 июля, когда выяснилось, что в заговоре замешаны высшие чины армии, такие, как генерал-фельдмаршал Роммель, генерал-фельдмаршал фон Витцлебен, генерал-полковник Бек и ряд других, Гудериан, как непричастный к заговору, после кровавой расправы с заговорщиками был назначен начальником генерального штаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Убивай – или тебя убьют!
В это время перед Майклом внезапно вырос немец. Может быть, потому что Майкл лежал, он показался ему огромным, грузно нависающим, широкоплечим малым с большим бледным лицом, со шрамом над бровью. Майкл вскочил и, не помня себя от страха, выпустил в немца обойму из своего «вальтера». Немец рухнул.
Между тем бронетранспортер с Вайнертом благополучно ускользнул. Увидев это, лейтенант Гефтен приказал выкинуть белый флаг.
Немцы сдавались. Эсэсовцы поспешно сдирали с петлиц эмблемы – две маленькие молнии.
Урс приказал никого не трогать и отрядил часть своей группы, чтобы отвести пленных в партизанский район высоко в горах, недоступный для противника.
Партизаны с трудом оторвали Гельмута от тела его брата.
– Вы не знаете, кого вы убили! – кричал он. – Он святой! Он шел в бой без оружия! Вы убили ангела!
Осборн взял Майкла за руку и сказал снисходительно:
– Ты ловко уложил твоего боша. Для такого растяпы, как ты, это прогресс.
– Сожалею об этом, – сказал Майкл, вырывая руку.
– Брось дуться на меня. И не кривляйся. Ложь тебе не к лицу.
Майкл вспыхнул. Он с трудом подавил в себе желание ударить Осборна. Слезы подступили к его глазам.
– Я не лгу. Я считаю, что ложь и насилие – сестры. Ибо что такое ложь, если не насилие над правдой.
Он резко повернулся и зашагал вдаль.
Осборн, раздосадованный, сказал Урсу, который стоял невдалеке и покуривал трубку, с интересом наблюдая эту сцену между американцами:
– Отправь парня с пленными. Ему нечего делать тут с нами. Он не боец.
– Он боец, – сказал Урс. – Но не в этом суть. Он страстотерпец.
Это слово Урс сказал по-русски.
– Strastoterpiets? – повторил с трудом Осборн. – Что это значит?
– Боюсь, что в английском языке нет равнозначащего понятия. Мученик, что ли… Да нет, не то. Мученик может быть и жертвой насильников. А страстотерпец – это добровольный мученик. Ради идеи. Это человек, принявший на себя страдания для блага близких.
– Добровольный мученик? Что ж, значит, мучения доставляют ему своеобразное наслаждение? Я слышал о таких. Мы их называем мазохисты. Попросту психи.
– О нет! Страстотерпец не испытывает наслаждения. Ему так же больно и тяжко, как любому другому страдающему человеку. Но он идет на эти страдания ради спасения других. Он преодолевает страх перед физическими муками своей духовной силой. Понимаешь?
– Откровенно говоря, нет.
– Так… Что ж, может быть, это наше, чисто русское понятие…
– Да при чем тут русское! Майкл – американец.
Урс огладил бороду и сказал задумчиво:
– Это только подтверждает мое старое убеждение, что русские и американцы похожи друг на друга.
Суматоха среди поваров
Каждое утро, только проснувшись, приподняв над подушкой отекшее лицо с набухшими подглазьями, Гитлер прежде всего осведомлялся:
– Бастонь взята?
Всей силой своего существа он жаждал услышать: «Да! Взята!» Сам того не сознавая, он посылал Йодлю мысленный приказ: «Да! Взята!»
Йодль отвечал, виновато разводя руками – хотя вся его вина в том, что он вынужден сказать фюреру: «Еще нет…» – и уже вследствие этого одного принять на себя часть его гнева.
С помощью хлопотавших вокруг него камердинера Линге и врача Морелля, впрыснувшего ему утреннюю порцию допингового настоя, Гитлер одевался, умывался, брился, не переставая обсуждать положения с Бастонью. Этот люксембургский городок сделался его пунктиком, как два года назад – Сталинград.
– Окружение закончено?
– Почти, мой фюрер.
– «Почти» на войне не бывает, Йодль. Бастонь должна быть блокирована немедленно. Надо захлестнуть американцев этой петлей. Они народ малохольный, быстро выдохнутся и капитулируют. Достаточно ли у Мантейфеля сил для полной осады?
Пока в Йодле боролись царедворец и генштабист и он раздумывал, что в данной ситуации выгоднее ответить, Гитлер сказал:
– Надо поменять местами Пятую и Шестую армии. Зепп Дитрих со своими парнями давно бы вырвался в Бастонь.
Йодля ужаснула эта мысль. Он воскликнул:
– Я узнаю в этом полководческий гений фюрера! Мой долг при этом предупредить, что в данный момент передислоцирование армий не лишено риска.
– Пожалуй, – неохотно согласился Гитлер. – Но кое-что мы можем сделать: например, дадим Мантейфелю две танковые дивизии из Шестой армии. Подготовьте приказ.
Принесли кофе. Кофейник, сахарница и все прочее оставались на подносе. Но чашка с дымящимся кофе была поставлена прямо на сверкавший лаком стол, и притом, как любил Гитлер, точно на круглый след от тех чашек кофе, который вкушал еще Наполеон. Гитлер распорядился этот исторической след не затирать лаком.
Информацию о 5-й армии Йодль приберег на сладкое.
– После взятия Уффализа, – доложил он, – части Пятой армии быстро продвигаются к переправам на Маасе, и сейчас передовой отряд Второй танковой дивизии находится в пяти километрах от Динана.
– Ну а как на это реагирует старый копун Монтгомери? – спросил Гитлер улыбаясь.
– Фельдмаршал Монтгомери… – сказал Йодль.
Иодль не подхватил эпитета, которым Гитлер сопроводил имя Монтгомери, вовсе не из корректности, а потому, что неприличные словечки являлись здесь, в ставке, привилегией одного фюрера. Он считал их проявлением сильной личности. Он вычитал где-то у Сегюра или Стендаля, что и Наполеон не чуждался крепких выражений. Во всяком случае, необузданная натура Гитлера испытывала от этого удовлетворение.
– …фельдмаршал Монтгомери, – сказал Йодль, – как показывают пленные, так напуган нашим наступлением, что решил отходить к Дюнкерку, заслонившись Тридцатым армейским корпусом по реке Маас.
Гитлер засмеялся и в добром настроении распорядился начать прием.
– Кто там сегодня?
– Фельдмаршал Рундштедт и генерал-полковник Гудериан, – ответил адъютант генерал Бургдорф.
– Гудериана.
Бургдорф подавил удивление, вызванное этим нарушением субординации, скользнул к дверям мягкими, кошачьими адъютантскими шажками и через минуту ввел генерала Гудериана.
Все еще под влиянием утешительных известий об успехах 5-й армии, Гитлер приветствовал Гудериана с удивившей того теплотой. Фюрер не очень жаловал этого ершистого генерала. Карьера его была полна резких скачков. Командующий 2-й танковой армией Гудериан был смещен после поражения в России. Фюрер заткнул его в резерв чинов, оттуда выудил на должность генерал-инспектора танковых войск, где он мог пригодиться как опытный специалист. А в 1944 году, после покушения на Гитлера 20 июля, когда выяснилось, что в заговоре замешаны высшие чины армии, такие, как генерал-фельдмаршал Роммель, генерал-фельдмаршал фон Витцлебен, генерал-полковник Бек и ряд других, Гудериан, как непричастный к заговору, после кровавой расправы с заговорщиками был назначен начальником генерального штаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66