Рассказы и очерки -

Лев Славин
Уралец
Случалось ли вам проезжать заставы на военной дороге?
Ближе к фронту, где только что прошли бои, они выглядели попроще. Вместо пестрых щегольских шлагбаумов – свежеобструганные бревна. Вместо нарядных комендатур – наскоро сплетенные шалашики. Мало дорожных знаков, и не успели еще встать на обочинах агитплакаты, начертанные грубой и вдохновенной кистью художников автодорожной службы.
Но регулировщики здесь так же четки и учтиво строги. А оживления тут, пожалуй, побольше, чем на тыловых заставах. Много людей сидело на зеленых откосах по обеим сторонам дороги, дожидаясь попутной машины.
В тыл ехали интенданты, обремененные вечными своими заботами о гигантском чреве армии, офицеры, получившие новое назначение, да легко раненные, следовавшие с оказией в полевой госпиталь.
К фронту люди возвращались из побывки либо командировки. Среди них – несколько старух с остатками уцелевшего добра: цветным лоскутным одеялом, керосиновой лампой без стекла и козой на веревке. Старухи пробирались в родные деревни, только что освобожденные от немца. Лица у них исплаканпые и радостно растерянные. Ободранная коза с жеманными ухватками щипала пыльную траву.
Весь этот народ путешествовал способом, который на военных дорогах назывался «голосование», – слово, родившееся из жеста, каким пешеход поднимал руку, чтобы остановить машину.
Дежурный по заставе, посмотрев мои документы, сказал:
– Не захватите ли одного офицера? Ему туда же…
Через минуту дюжий гвардеец с мешком в руке, покряхтывая, влезал в мою машину.
– Ох, нога моя, ноженька, – пробормотал он.
Этот густой ворчливый бас показался мне знакомым.
Я оглянулся и, увидев комбинацию из седых волос, молодого лица, орлиного носа и круглых очков, воскликнул:
– Денис Черторогов!
– Я самый, – сказал он и крепко пожал мне руку.
– Так, значит, вы… – вскричал я и в смущении замолк.
– Нот, не помер, – прогудел он ободряюще.
Погоны на нем были не солдатские, как когда-то, в бою под Синявином, а лейтенантские. На груди блестели два ордена. В остальном он не переменился: та же повелительная плавность движений, та же величавая замкнутость лица. Посреди ослепительного волчьего оскала – та же темная пустотка на месте зуба, вышибленного некогда кулачным приемом, который у них на Урале называется «салазки».
– Кто же вы теперь?
– Дезертир, – сказал он и засмеялся, – дезертир в обратную сторону.
– Сбежали из госпиталя на передовую?
– Точно. Да что вы так смотрите на меня? Все не верится, что я жив? И то сказать, денек был…
До сих пор у меня в ушах стоит погребальный звон лопат, которыми рыли братскую могилу в промерзшей земле Ладожского побережья. То было в незабвенные дни прорыва ленинградской блокады. На краю могилы лежало длинное тело Черторогова. Да, видно, правду говорят, что на войне не только умирают, но и воскресают.
Я помню и утро того дня, смутный январский рассвет. К штабу батальона подошло пополнение новобранцев. Неподалеку кипел бой за обладание «рабочим поселком № 5». Пушки Волховского фронта не умолкая били по кольцу немецких укреплений. За шестнадцать месяцев осады гитлеровцы довели их до мощи верденских фортов. Новобранцы оторопело смотрели на пылающий горизонт. У иных волнение проявлялось напряженным старанием казаться спокойным. И только один из всех выделялся своей естественной невозмутимостью: это был Денис Черторогов, высокий седоволосый юноша. Крепкие скулы, надменная линия рта, клювоподобный нос и немигающие глаза в черных кругах очков придавали ему общее сходство с большой, сильной птицей.
Он оказался не из разговорчивых. С высоты своего роста он снисходительно и даже словно бы лениво озирал окружающих. С трудом ребята выжали из него несколько слов, из которых явствовало, что седым его мать родила, а глаза он себе испортил сам (или, как он выразился, «собственноручно») неумеренным чтением в университете. Он коротко добавил, что он астроном. На ногах у него были фиолетовые обмотки, доходившие только до икр. Из верхнего витка левой обмотки торчала деревянная обкусанная ложка. Стеганые ватные штаны были усеяны аккуратными заплатками. Стоял мороз, но молодцу, видимо, не было холодно. Взлохмаченная ушанка его была сдвинута на затылок. Да, порядочно пришлось бы пошарить на земле в поисках еще одного астронома с такой малоакадемической внешностью.
Есть в предгорьях Урала соленое озеро Шаркал, которое там называют: Шаркальское морцо. На северном берегу его стоит большое село Черемшаново.
Жители его издревле мастера в разных видах охоты: рыболовы, медвежатники, поимщики диких оленей. Все это народ видный: косая сажень в плечах,, могучая грудная клетка, сапоги номер сорок пять.
Из рода в род переходит здесь телесная мощь, сдержанность речи, угрюмый блеск чуть раскосых глаз и особая, чисто уральская гордость. Подобно куперовским индейцам, исконные черемшановцы почитают непристойным для взрослого мужчины чему-либо удивляться. Излюбленное выражение их в чрезвычайных случаях жизни: «А что ж тут особенного?» – сопровождаемое пренебрежительным пожатием плечами.
Наскучив охотой, утомительным зимним багреньем осетра, пятнадцатилетний Денис ушел в артель, промышлявшую обжигом угля. В характере Дениса была живость, которую, впрочем, можно было обнаружить только на фоне его медлительных земляков. Среди предков Дениса была полька, дочь ссыльного повстанца 1863 года. Она вышла замуж за Вениамина Черторогова, прадеда Дениса. Польская кровинка одарила Дениса птичьим складом лица и припадками мечтательности. Артельщики жили в лесу почти круглый год. Углежжение – тонкое искусство, приемы его составляли наследственную тайну нескольких черемшановских семей. Уголь этот очень ценится на металлургических заводах и идет на выплав высоких сортов стали.
Для мальчишки с воображением жизнь вокруг неугасимых костров («куч», как их там называют) была полна пронзительной поэзии. Звезды сквозь ветви кедров светили Денису с заманчивой силой. Он отметил три алмаза Ориона. Ему хотелось знать, как их зовут. Раз в полгода двое выборных из артели приходили в город получать зарплату для всей ватаги. Как и старатели, они получали ее в золоте. Накупив соли, муки, сала, водки, табаку, спичек и сахару, они снова на полгода исчезали в леса.
Среди этих выборных однажды случилось быть юному Денису. Он не вернулся в лес. Он остался в городе учиться.
Черемшановцы – народ основательный, с устойчивыми нравами. До сих пор много старых слов сохранилось в их живом языке, вроде «топерва», «втуне» или «вертоград». Черемшановца и на слух узнаешь по вопросительному напеву его речи, по неизгладимому его «чо» вместо «что» и т.
1 2 3 4 5