люди предлагают своим небесным владыкам сделать выбор, чтобы раз и навсегда знать, что оставлять себе, а что приносить в жертву богам.
Зевс поначалу похвалил людей, заметив, что хлеб и мясо поделено разумно, с должным уважением к богам, и, разумеется, указал перстом на кучу соломы, где была сложена бычья требуха, а сверху картинно красовалась рогатая голова. И когда сделка была торжественно утверждена, люди разошлись, а боги решили еще отужинать на земной манер. Но тут выяснилось, что добра, которому отдал предпочтение владыка Олимпа, едва хватило на корм воронам и воробьям...
Разгневанный Зевс призвал к себе Гефеста с обоими помощниками - Властью и Насилием. Напомнив им в двух словах обо всех прегрешениях Прометея, он повелел заковать его в кандалы и отправить в мрачный край Скифов, там приковать к скале, нависшей высоко над океаном, чтобы никто из людей не смог увлажнить ему губы или чтобы заплутавший зверь не скрасил ненароком его страшное одиночество.
Гефест принялся уверять Громовержца, что он как раз взялся за работу - делает богу кресло красивей прежнего... Надеялся хоть ненадолго оттянуть наказание, назначенное его благодетелю и другу: может, Прометей успеет за это время умилостивить правителя священной горы... Но Зевс так сердито рявкнул на кузнеца, что тот едва не оглох от раската грома и не ослеп от вспышки молнии. Попятившись от него, кузнец поспешно заковылял в свою мастерскую. Там, отложив в сторону все дела, он принялся ковать первые в истории неба и земли кандалы...
Скованного по рукам Прометея повели к месту чудовищных пыток. Он шел и молча думал свою грустную думу, а Гефесту это молчание, нарушаемое лишь звоном цепей, казалось страшней проклятий. Не охотник до пышных речей, он вдруг разразился безудержным потоком слов. Костыляя рядом со своим опекуном и учителем, он все говорил, говорил:
- Ты не думай, я ведь не только тебя, я и себя на пытку веду... Тебя к скале твоей строптивости прикую, а себя - к своему долгу. Ведь все мы бессильны перед Зевсовой волей.
Прометей продолжал хранить молчание.
- А ведь тебе ничего не стоило попытаться спасти и себя, и меня, - для очистки совести Гефест собирался всю вину свалить на обреченного. - И чего ты вечно артачишься? Сам видишь - я был с тобой заодно, пока мог... Я даже Геру в капкан засунул, - боязливо хихикнул он. - Но всему рано или поздно приходит конец. Ты ведь сам когда-то проговорился, что даже Зевс не вечен. А ему страсть как хотелось бы узнать свое будущее... Голову даю на отсечение, что он согласился бы выслушать тебя. Постой!.. Разогнался, будто на пиршество богов... Давай передохнем чуток. Ты бы поразмыслил хорошенько, а?.. Мне, право, неловко мозолить Зевсу глаза, но я все равно согласен сказать ему, что ты хочешь повиниться и обещаешь предсказать его дальнейшую судьбу. А Власть и Насилие постерегут тебя пока тут...
Прометей, словно не слыша его, растянулся на траве и загляделся на парящего в поднебесье орла: уж не тот ли, что будет терзать его живую плоть?..
- Я знаю, тебе по сердцу люди и ненавистны боги... - продолжал искушать его Гефест. - Но подумай сам, разве людям станет легче оттого, что я прикую тебя к скале? Ведь ты и так сделал для них больше, чем кто иной. Признайся положа руку на сердце - разве люди, ради которых мы с тобой себя не щадили, не открестились бы от отца-матери ради куска амброзии или глотка нектара? Ну, скажи, разве не так? Брось упрямиться, пораскинь умом - ведь и живя на Олимпе можно сделать кое-что нужное... И чего ты на меня так смотришь? Ты что, решил своим молчанием доконать меня? Мол, тебе мучаться, а мне угрызениями совести терзаться, да?
- Оставь, - произнес наконец Прометей. - Вон те двое уши развесили - там, наверху, донесут, что ты пожалел Зевсова врага. Вот кто, пожалуй, и впрямь тебя доконает...
При этих словах один из стражей и в самом деле сказал Гефесту с угрозой:
- Живо делай, что тебе приказано, а не то как бы не пришлось себя пожалеть...
- Разве ж я жалею? Я убедить его хочу, чтобы он у Зевса прощение вымаливал, - испуганно стал оправдываться Гефест. - И я перед богами здорово провинился когда-то, да они надо мной смилостивились. И даже полюбили вроде... Ну да, - обратился он ко второму слуге, - мне жаль Прометея, но я ненавижу его безумную гордыню! Зевс - это Зевс! Не забудьте, кстати, ему это передать...
Уняв таким образом мучивший его страх, Гефест еще раз попытался переубедить Прометея, и тот, не выдержав, сурово произнес:
- Перестань, Гефест. Запомни: ни за что на свете не променяю я муки, которые меня ожидают, на твою рабскую покорность тирану. Пусть лучше буду висеть прикованный цепями к скале, чем ползать на коленях перед Зевсом.
Гефест пристыженно потупился, а потом лишь изредка бросал вслух:
- Проклятое мое ремесло... Лучше бы мне было переломать руки...
Бормоча себе под нос одно и то же, Гефест могучими ударами молота приковал цепями Прометея к скале, Власть подала ему длинное острие, которое кузнец должен был вогнать в тело обреченного титана.
- Будь про-кля-то мое ремесло! Про-кля-тые мои руки!..
По искаженному болью лицу Прометея скользнула презрительная усмешка. Она-то и породила в сердце Гефеста ненависть к мученику, и кузнец, остервенело взмахнув молотом, завершил наконец свою работу.
Когда Власть и Насилие передали Зевсу весь разговор Гефеста с обреченным и сказали, что Прометей знает какую-то тайну про властителя Олимпа, тот послал на землю Гермеса.
Прометею все-таки представился случай удружить богам - ему лишь нужно было рассказать, чего им следует опасаться в будущем. Но он не сделал этого, а лишь вскользь заметил Гермесу, что годы владычества Зевса сочтены. Разъяренный властелин Олимпа приказал огромному горному орлу каждый день терзать бессмертное тело Прометея, клевать его печень.
Гефест же, справившись со своим позорным делом, все надеялся, что жители Олимпа вечно будут помнить об этом и по достоинству оценят его преданность Зевсу. Но вышло как раз наоборот: его красавица жена во всеуслышание заявила, что ей осточертел этот просмоленный калека и она не собирается навлекать позор на столь священное место, как Олимп, и поэтому не хочет иметь от Гефеста никаких детей. Тут и остальные встали на ее сторону, отвернувшись от Гефеста, и тогда Зевс отдал прекрасную Афродиту туполобому и жестокому богу войны Аресу, который, однако, был недурен собой.
Жизнь для Гефеста утратила свои краски, и в горе он подолгу просиживал в кузнице за бутылкой вина. Его увечность стала еще заметнее, и когда он начинал гоняться за юной Афиной Палладой или другой богиней, на Олимпе поднимался такой хохот, что камни срывались с откосов и мощные обвалы сотрясали священную гору. Развеселившимся богам и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день вот так рухнет, провалится в тартарары и весь Олимп.
1 2 3 4 5
Зевс поначалу похвалил людей, заметив, что хлеб и мясо поделено разумно, с должным уважением к богам, и, разумеется, указал перстом на кучу соломы, где была сложена бычья требуха, а сверху картинно красовалась рогатая голова. И когда сделка была торжественно утверждена, люди разошлись, а боги решили еще отужинать на земной манер. Но тут выяснилось, что добра, которому отдал предпочтение владыка Олимпа, едва хватило на корм воронам и воробьям...
Разгневанный Зевс призвал к себе Гефеста с обоими помощниками - Властью и Насилием. Напомнив им в двух словах обо всех прегрешениях Прометея, он повелел заковать его в кандалы и отправить в мрачный край Скифов, там приковать к скале, нависшей высоко над океаном, чтобы никто из людей не смог увлажнить ему губы или чтобы заплутавший зверь не скрасил ненароком его страшное одиночество.
Гефест принялся уверять Громовержца, что он как раз взялся за работу - делает богу кресло красивей прежнего... Надеялся хоть ненадолго оттянуть наказание, назначенное его благодетелю и другу: может, Прометей успеет за это время умилостивить правителя священной горы... Но Зевс так сердито рявкнул на кузнеца, что тот едва не оглох от раската грома и не ослеп от вспышки молнии. Попятившись от него, кузнец поспешно заковылял в свою мастерскую. Там, отложив в сторону все дела, он принялся ковать первые в истории неба и земли кандалы...
Скованного по рукам Прометея повели к месту чудовищных пыток. Он шел и молча думал свою грустную думу, а Гефесту это молчание, нарушаемое лишь звоном цепей, казалось страшней проклятий. Не охотник до пышных речей, он вдруг разразился безудержным потоком слов. Костыляя рядом со своим опекуном и учителем, он все говорил, говорил:
- Ты не думай, я ведь не только тебя, я и себя на пытку веду... Тебя к скале твоей строптивости прикую, а себя - к своему долгу. Ведь все мы бессильны перед Зевсовой волей.
Прометей продолжал хранить молчание.
- А ведь тебе ничего не стоило попытаться спасти и себя, и меня, - для очистки совести Гефест собирался всю вину свалить на обреченного. - И чего ты вечно артачишься? Сам видишь - я был с тобой заодно, пока мог... Я даже Геру в капкан засунул, - боязливо хихикнул он. - Но всему рано или поздно приходит конец. Ты ведь сам когда-то проговорился, что даже Зевс не вечен. А ему страсть как хотелось бы узнать свое будущее... Голову даю на отсечение, что он согласился бы выслушать тебя. Постой!.. Разогнался, будто на пиршество богов... Давай передохнем чуток. Ты бы поразмыслил хорошенько, а?.. Мне, право, неловко мозолить Зевсу глаза, но я все равно согласен сказать ему, что ты хочешь повиниться и обещаешь предсказать его дальнейшую судьбу. А Власть и Насилие постерегут тебя пока тут...
Прометей, словно не слыша его, растянулся на траве и загляделся на парящего в поднебесье орла: уж не тот ли, что будет терзать его живую плоть?..
- Я знаю, тебе по сердцу люди и ненавистны боги... - продолжал искушать его Гефест. - Но подумай сам, разве людям станет легче оттого, что я прикую тебя к скале? Ведь ты и так сделал для них больше, чем кто иной. Признайся положа руку на сердце - разве люди, ради которых мы с тобой себя не щадили, не открестились бы от отца-матери ради куска амброзии или глотка нектара? Ну, скажи, разве не так? Брось упрямиться, пораскинь умом - ведь и живя на Олимпе можно сделать кое-что нужное... И чего ты на меня так смотришь? Ты что, решил своим молчанием доконать меня? Мол, тебе мучаться, а мне угрызениями совести терзаться, да?
- Оставь, - произнес наконец Прометей. - Вон те двое уши развесили - там, наверху, донесут, что ты пожалел Зевсова врага. Вот кто, пожалуй, и впрямь тебя доконает...
При этих словах один из стражей и в самом деле сказал Гефесту с угрозой:
- Живо делай, что тебе приказано, а не то как бы не пришлось себя пожалеть...
- Разве ж я жалею? Я убедить его хочу, чтобы он у Зевса прощение вымаливал, - испуганно стал оправдываться Гефест. - И я перед богами здорово провинился когда-то, да они надо мной смилостивились. И даже полюбили вроде... Ну да, - обратился он ко второму слуге, - мне жаль Прометея, но я ненавижу его безумную гордыню! Зевс - это Зевс! Не забудьте, кстати, ему это передать...
Уняв таким образом мучивший его страх, Гефест еще раз попытался переубедить Прометея, и тот, не выдержав, сурово произнес:
- Перестань, Гефест. Запомни: ни за что на свете не променяю я муки, которые меня ожидают, на твою рабскую покорность тирану. Пусть лучше буду висеть прикованный цепями к скале, чем ползать на коленях перед Зевсом.
Гефест пристыженно потупился, а потом лишь изредка бросал вслух:
- Проклятое мое ремесло... Лучше бы мне было переломать руки...
Бормоча себе под нос одно и то же, Гефест могучими ударами молота приковал цепями Прометея к скале, Власть подала ему длинное острие, которое кузнец должен был вогнать в тело обреченного титана.
- Будь про-кля-то мое ремесло! Про-кля-тые мои руки!..
По искаженному болью лицу Прометея скользнула презрительная усмешка. Она-то и породила в сердце Гефеста ненависть к мученику, и кузнец, остервенело взмахнув молотом, завершил наконец свою работу.
Когда Власть и Насилие передали Зевсу весь разговор Гефеста с обреченным и сказали, что Прометей знает какую-то тайну про властителя Олимпа, тот послал на землю Гермеса.
Прометею все-таки представился случай удружить богам - ему лишь нужно было рассказать, чего им следует опасаться в будущем. Но он не сделал этого, а лишь вскользь заметил Гермесу, что годы владычества Зевса сочтены. Разъяренный властелин Олимпа приказал огромному горному орлу каждый день терзать бессмертное тело Прометея, клевать его печень.
Гефест же, справившись со своим позорным делом, все надеялся, что жители Олимпа вечно будут помнить об этом и по достоинству оценят его преданность Зевсу. Но вышло как раз наоборот: его красавица жена во всеуслышание заявила, что ей осточертел этот просмоленный калека и она не собирается навлекать позор на столь священное место, как Олимп, и поэтому не хочет иметь от Гефеста никаких детей. Тут и остальные встали на ее сторону, отвернувшись от Гефеста, и тогда Зевс отдал прекрасную Афродиту туполобому и жестокому богу войны Аресу, который, однако, был недурен собой.
Жизнь для Гефеста утратила свои краски, и в горе он подолгу просиживал в кузнице за бутылкой вина. Его увечность стала еще заметнее, и когда он начинал гоняться за юной Афиной Палладой или другой богиней, на Олимпе поднимался такой хохот, что камни срывались с откосов и мощные обвалы сотрясали священную гору. Развеселившимся богам и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день вот так рухнет, провалится в тартарары и весь Олимп.
1 2 3 4 5