Так, что не убий, и все тут. Я ни за что не пойду в столовую. Там
психи едят и чавкают. Не уверяйте меня, именно - чавкают и вдобавок
хлюпают. Ага, эврика! Несмотря на разницу в болезнях, шизофрения, там,
паранойя и всякая другая гадость, - у них есть еще одно, вернее два общих
качества. Они все - хлюпики и чавчики. Вот! И я к ним не пойду, я лучше
возьму сухим пайком, имею я, в конце концов, право на сухой. У вас здесь и
так все сухое: закон и персонал обслуживающий. И я требую сухой паек. Нет?
Тогда - голодовка! Только голодовка может убедить вас в том, что личность
- это не тлеющая тварь, а нечто даже значительно большее.
Да! Да! Благодарю! Я и буду голодать на здоровье. Читали историю
КПСС? Нет, старую! Там многие голодали и, заметьте, с успехом. А один
доголодался до самых высоких постов и говорил с грузинским акцентом. Он
уже, правда, умер и тут только выяснилось, что голодовки были напрасны. Но
ведь это почти через 40 лет. Ничего, лучше жить 40 лет на коне, чем без
щита. Я лучше поживу, а потом, уже после смерти, пускай говорят:
- Во, он-де голодал и поэтому умер. Пусть говорят хоть в сумасшедшем
доме. Мне хватит этих 40.
Зовут на прогулку. Там опять они, они - это люди, которых зовут не
иначе, как "больной" и обращаются ласково, до ужаса ласково. Пойду. От
судьбы не уйдешь! Ни от своей, ни от мировой. Тем более, что наши судьбы,
как две большие параллели.
Вот лексикон! Надо запомнить и все встанет на место: мы называемся
"чума", а есть еще "алкоголики". Вот и все. Надо же как просто.
На улице слякоть, гололед. Где-то ругаются шоферы и матерятся
падающие женщины, а мужчины (не падающие) вовсе и не подают им рук, а
стараются рассмотреть цвет белья или, того хуже, ничего не стараются, так
идут и стремятся, не упасть стремятся. Упадешь, и тебя никто не поднимет
сам упал, сам вставай. Закон, вагон, полигон, самогон, ветрогон, алкогон и
просто "гон".
- А вы знаете, я ведь начальник Галактики. Это очень, очень много. А
вы, ну что вы?
- А я - начальник Вселенной.
- Этого не может быть, Галактика - это и есть Вселенная. А тут не
может быть двух начальников одновременно.
- Извините, я позвоню домой. Мария, это я! То же ты? Да? А кефир? Я
не могу без кефира, все кругом смеются, что я без кефира. Жду!
- Так вы утверждаете, что Галактика и Вселенная - одно и то же.
Позвольте заметить вам, что это не так. Это все равно, что, ну...
Галактика - это только завтрак, зато Вселенная это много завтраков, обедов
и ужинов в течении неограниченного времени. И я начальник всего этого, так
что прошу вас отойти и не мешать. Меня ждут дела.
Каждый человек может делать то, что хочет и не хочет его начальник.
Есть такой закон. А если нет начальника, то и закона нет, и человека,
следовательно, нет. Ничего нет. Есть дома, окна, машины, а больше ничего.
Нуль. Один всемирный нуль, как бублик, который никто не съест, потому что
он не бублик вовсе, а нуль. Нуль. Хватит, так нельзя. Врач запретил
мыслить такими громадными категориями. Можно сойти с ума и... тогда
прощай: гололед, метро и пивные, тогда все время одно это: психи, врачи,
телевизор и много завтраков, обедов и ужинов, то есть - Вселенная. Сгинь!
Сгинь! Сгинь! Нечистая сила! Нечистая сила - это грязный Жаботинский. Есть
такое сравнение. Сгинь, грязный Жаботинский.
Вот еще был такой сарай. Двое пили, пили и все пропили с себя и с
окружающих. С окружающих их семей: отцов, матерей, жен, детей. Это с
деток-то! Изверги! Дети-то ведь ручонки тянут, зябнут, есть просят, а им и
во двор-то похулиганить выйти не в чем. А они пропили все в дым, в лоск, в
стельку, в дупель, в усмерть и еще в бабушку твою бога душу (Маяковский).
Душегубы! Словом, вопрос возник, как быть, что пить. Нечего пить, потому
что не на что купить и грабить боязно - дадут по морде и бутылку на сдачу
посуды отберут. Один, который старше и трезвей, говорит: - пошли кровь
сдавать, четверной эффект: уважать будут и три сотни дадут, и четыре.
Пошли. Одному - р-раз иголку в руку и качают, и качают. Насосом в две
руки. Он - хлоп, и в обморок, не вынес равнодушия. Ни тебе уважения и -
трехсот. Оказалось, откачали на сотню. Они две бутылки купили, пьют и
плачут. А друг говорит: - твою кровь пьем, Ваня! Кровь людская не водица,
она - водка, Ваня, водка она - кровь, ничего более.
- А ты всегда, Вася, кровь мою, не водицу пил. Пил и не закусывал.
Кровопиец ты и есть. Сволочь ты и нет тебе моего снисхождения. Получай,
говорит, руку-то поднял, а ударить не может - ослаб. А тот и не слышал
ничего - спал. На сосисках спал и кровь даже не допил. Может пожалел! А?
Когда профессор под охраной дельфина двинулся вперед по коридору,
ведущему в океанариум, пришедший в себя труженик науки хотел было взять на
себя инициативу и уже потянулся даже к кнопке. Вот! Сейчас - одно нажатие
и сработают вмонтированные в мозг электроды раздражения, и идущий сзади
парламентер ощутит приятное покалывание и уснет. И все уснут и можно будет
немного поразмыслить над случившимся, а потом уже бить во все колокола, и
запатентовать, и пресс-конференции, а потом - домик с садом, и уйти в
работу с головой, и - исследовать, исследовать, резать их милых и
смотреть, как они сами вдруг... Мысли эти пронеслись мгновенно, но вдруг
голос, именно голос китообразного пропищал:
- Напрасно стараетесь, профессор. Наша медицина шагнула далеко
вперед, электроды изъяты. Это ваше наследие вспоминается теперь только
из-за многочисленных рубцов на голове и на теле. Идите и не оглядывайтесь.
Они остановились у входа, над которым горела надпись: "Вход воспрещен
посторонним и любопытным", ниже еще одна: "Добро пожаловать!", а уж совсем
внизу мелко: "Наш лозунг - ласка и только ласка, как первый шаг к
взаимопониманию".
Дверь распахнулась и глазам профессора предстало продолжение его
страшного сна. Боже, какое это было продолжение! Весь океанариум кипел,
бурлил и курлыкал. Можно было даже различить отдельные выкрики, что-то
очень агрессивное и на самых высоких нотах. Три полосатых кита - любимцы
города, - которые до того, до случившегося, мирно выполняли балетные па,
поставленные лучшим балетмейстером и любимцем животных одновременно, эти
три кита океанариума, как бы забыв всякие навыки, кувыркались и бились в
стены, но все это весело и как-то даже ожесточенно весело.
Все дельфины-белобочки сбились в кучу и, громко жестикулируя, нет,
жестикулировать, собственно, им нечем, громко крича, на чистом
человеческом языке, ругали его, профессора, страшными словами, обзывали
"мучителем людей", то есть дельфинов, а кто-то даже вспомнил Освенцим и
крикнул:
1 2 3 4 5 6 7