Но скоро перед нами открывается
Медуэйский вход, его военные корабли на причале, выстроившиеся в ряд, длинный деревянный мол Порт-Виктории с его группой низеньких строений, -словно наспех раскинутый лагерь первых поселенцев на необитаемом берегу. Знаменитые барки Темзы темными гроздьями сидят на воде, напоминая издали птиц, плавающих на пруду. На широком просторе большого морского лимана движение в этом мировом порту кажется незначительным и беспорядочным. Оно растекается тонкими струями кораблей, которые вереницами уходят на восток по разным судоходным каналам. Место, откуда каналы расходятся, отмечено Норским маяком. Каботажные суда плывут к северу; суда дальнего плавания уходят на восток с отклонением к югу, мимо Дюн, на край света. Там, где берега Темзы снова расходятся и тонут в серой дымной дали, безбрежное море принимает торговый флот, славные корабли, которые Лондон с каждым приливом отправляет в широкий мир. Один за другим проходят они мимо Эссекского берега. Как туго нанизанные бусы четок, которые перебирает купец-судохозяин, молясь о большом барыше, скользят они друг за другом вперед, в открытое море. А в это время из-за морского горизонта, замыкающего устье Темзы между Орфордским носом и Северным мысом, на взморье показываются в одиночку и группами суда, вернувшиеся из плавания. Все они сходятся к Нору, к живому красному пятнышку на тускло-коричневом и сером фоне, где берега Темзы бегут вместе на запад, ровные и низкие, как края огромного канала. Морской плес у Темзы прямой, и когда Ширнесс остается позади, берега ее кажутся необитаемыми -- только в одном месте мелькнет мимо кучка домов (это Саутенд), да тут и там виднеются одинокие деревянные пристани, где суда, везущие керосин, выгружают свой опасный груз, и нефтяные цистерны, низенькие и круглые, с куполообразными крышками, высятся над береговой полосой, напоминая хижины какого-нибудь среднеафриканского селения -- вернее, модели таких хижин, отлитые из железа. Окаймленная черными и блестящими озерками грязи, тянется на много миль болотистая равнина. А в глубине, на заднем плане, встает страна, замыкая кругозор сплошными лесистый склонами, которые вдали образуют как бы непрерывный крепостной вал, поросший кустарником.
Через некоторое время за излучиной Нижнего Плеса уже ясно видны группы заводских труб, которые высятся над рядами приземистых цементных заводов в Грейсе и Гринхизе. Темнея на фоне ослепительного заката, они спокойно дымят и говорят о труде, промышленности, торговле,-- как пальмовые рощи на берегах далеких коралловых островов говорят нам о щедром изобилии, о красоте и богатстве тропической природы. Дома Грейвсенда теснятся на берегу беспорядочно, словно они свалились сюда как попало с вершины холма, который виден за ними. Здесь кончается плоский Кентский берег.
Перед несколькими молами стоит на причале целая флотилия буксирных пароходов. Когда подходишь с моря, то прежде всего виден шпиль церкви. Пленяя какой-то задумчивой прелестью, чистотой и красотой линий, парит он над хаосом человеческих жилищ. Но на другом, плоском, Эссекском берегу, над излучиной реки, высится бесформенное заброшенное красное здание, огромное нагромождение кирпича со множеством окон и шиферной крышей, неприступное, как склоны Альп. Это чудовищное здание, самое высокое и массивное на много миль вокруг, похоже на гостиницу или многоквартирный дом (все квартиры пустуют), изгнанный сюда, в поле, с какой-нибудь улицы в Западном Кенсингтоне. А неподалеку, на молу, окруженном камнями и деревянными сваями, белая мачта прямая, как соломинка, перекрещенная реей, похожей издали на вязальную иглу, сторожит массивные ворота доков, и на ней -- сигнальный флаг и воздушный шар. Из-за рядов рифленого железа выглядывают верхушки мачт и трубы пароходов. Это вход в Тильбюрийский док, самый новый из всех лондонских доков и самый близкий к морю.
Между толчеей грейвсендских домов и уродливой кучей кирпича на Эссекском берегу судно попадает в цепкие объятия Темзы. То неуловимое впечатление пустынности, какое бывает в открытом море, сопровождает нас до Нижнего Плеса, а затем сразу пропадает за первой излучиной. В воздухе больше не ощущаешь острого привкуса соли. Исчезло и ощущение того неограниченного простора вокруг, который открывается за порогом песчаных отмелей пониже Нора.
Волны морские проносятся мимо Грейвсенда, расшвыривая большие причальные буи, поставленные вдоль берега. Но тут свободе их конец -покоренные людьми, они используются этими вечными тружениками для их нужд, затей, изобретений. Верфи, пристани, затворы доков, лестницы набережных непрерывно следуют друг за другом до самого Лондонского моста, и шум работ на реке наполняет воздух грозным бормотаньем никогда не утихающей бури.
Темзу, такую красивую в верхнем течении и такую широкую в нижнем, здесь у Грейвсенда теснят кирпич, известка, камень, почерневшие бревна, закопченное стекло и ржавое железо. Ее загромождают мрачные барки, ее секут весла и судовые винты, она перегружена судами, вся увешана якорными цепями, покрыта тенью от стен, замкнувших ее русло в отвесное ущелье, в котором от дыма и пыли стоит туман.
Эта часть Темзы от Лондонского моста до Альбертовых доков так же похожа на берега других речных портов, как чаща девственного леса на сад: один вырос сам, другой насажен руками людей. Темза здесь напоминает джунгли -так пестра и непроходима беспорядочная масса зданий на берегу, расположенных без всякого плана, как будто выросли они тут случайно из брошенных кем-то семян. Подобно густой заросли кустарника и ползучих растений, укрывающей безмолвную глубину дикого леса, эта масса зданий заслоняет недра Лондона, где кипит бесконечно разнообразная и шумная жизнь. В других речных портах картина иная, они целиком видны с реки: набережные -- как широкие прогалины, улицы -- как просеки в густом лесу. Я говорю о тех речных портах, где мне пришлось побывать: Антверпене, например, Нанте, Бордо, даже о старом Руане, где по ночам вахтенные на судах, облокотясь на леера, жадно разглядывают витрины магазинов и сверкающие огнями кафе, наблюдают, как входят люди в оперный театр и позднее выходят оттуда. А в Лондоне, самом большом и самом старом речном порту, открытые набережные не занимают и сотни ярдов в его береговой полосе. Непроглядно темен и неприступен ночью, как лес, лондонский порт, здесь можно увидеть только одну сторону жизни мира, и только одна категория людей тяжко трудится на этом конце Темзы. Неосвещенные стены как будто поднялись из грязи, на которой лежат вытащенные на берег барки. А узкие переулки, сбегающие к берегу, похожи на тропинки с разрытой землей и сломанными кустами -- тропинки на берегах тропических рек, которыми дикие звери ходят на водопой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Медуэйский вход, его военные корабли на причале, выстроившиеся в ряд, длинный деревянный мол Порт-Виктории с его группой низеньких строений, -словно наспех раскинутый лагерь первых поселенцев на необитаемом берегу. Знаменитые барки Темзы темными гроздьями сидят на воде, напоминая издали птиц, плавающих на пруду. На широком просторе большого морского лимана движение в этом мировом порту кажется незначительным и беспорядочным. Оно растекается тонкими струями кораблей, которые вереницами уходят на восток по разным судоходным каналам. Место, откуда каналы расходятся, отмечено Норским маяком. Каботажные суда плывут к северу; суда дальнего плавания уходят на восток с отклонением к югу, мимо Дюн, на край света. Там, где берега Темзы снова расходятся и тонут в серой дымной дали, безбрежное море принимает торговый флот, славные корабли, которые Лондон с каждым приливом отправляет в широкий мир. Один за другим проходят они мимо Эссекского берега. Как туго нанизанные бусы четок, которые перебирает купец-судохозяин, молясь о большом барыше, скользят они друг за другом вперед, в открытое море. А в это время из-за морского горизонта, замыкающего устье Темзы между Орфордским носом и Северным мысом, на взморье показываются в одиночку и группами суда, вернувшиеся из плавания. Все они сходятся к Нору, к живому красному пятнышку на тускло-коричневом и сером фоне, где берега Темзы бегут вместе на запад, ровные и низкие, как края огромного канала. Морской плес у Темзы прямой, и когда Ширнесс остается позади, берега ее кажутся необитаемыми -- только в одном месте мелькнет мимо кучка домов (это Саутенд), да тут и там виднеются одинокие деревянные пристани, где суда, везущие керосин, выгружают свой опасный груз, и нефтяные цистерны, низенькие и круглые, с куполообразными крышками, высятся над береговой полосой, напоминая хижины какого-нибудь среднеафриканского селения -- вернее, модели таких хижин, отлитые из железа. Окаймленная черными и блестящими озерками грязи, тянется на много миль болотистая равнина. А в глубине, на заднем плане, встает страна, замыкая кругозор сплошными лесистый склонами, которые вдали образуют как бы непрерывный крепостной вал, поросший кустарником.
Через некоторое время за излучиной Нижнего Плеса уже ясно видны группы заводских труб, которые высятся над рядами приземистых цементных заводов в Грейсе и Гринхизе. Темнея на фоне ослепительного заката, они спокойно дымят и говорят о труде, промышленности, торговле,-- как пальмовые рощи на берегах далеких коралловых островов говорят нам о щедром изобилии, о красоте и богатстве тропической природы. Дома Грейвсенда теснятся на берегу беспорядочно, словно они свалились сюда как попало с вершины холма, который виден за ними. Здесь кончается плоский Кентский берег.
Перед несколькими молами стоит на причале целая флотилия буксирных пароходов. Когда подходишь с моря, то прежде всего виден шпиль церкви. Пленяя какой-то задумчивой прелестью, чистотой и красотой линий, парит он над хаосом человеческих жилищ. Но на другом, плоском, Эссекском берегу, над излучиной реки, высится бесформенное заброшенное красное здание, огромное нагромождение кирпича со множеством окон и шиферной крышей, неприступное, как склоны Альп. Это чудовищное здание, самое высокое и массивное на много миль вокруг, похоже на гостиницу или многоквартирный дом (все квартиры пустуют), изгнанный сюда, в поле, с какой-нибудь улицы в Западном Кенсингтоне. А неподалеку, на молу, окруженном камнями и деревянными сваями, белая мачта прямая, как соломинка, перекрещенная реей, похожей издали на вязальную иглу, сторожит массивные ворота доков, и на ней -- сигнальный флаг и воздушный шар. Из-за рядов рифленого железа выглядывают верхушки мачт и трубы пароходов. Это вход в Тильбюрийский док, самый новый из всех лондонских доков и самый близкий к морю.
Между толчеей грейвсендских домов и уродливой кучей кирпича на Эссекском берегу судно попадает в цепкие объятия Темзы. То неуловимое впечатление пустынности, какое бывает в открытом море, сопровождает нас до Нижнего Плеса, а затем сразу пропадает за первой излучиной. В воздухе больше не ощущаешь острого привкуса соли. Исчезло и ощущение того неограниченного простора вокруг, который открывается за порогом песчаных отмелей пониже Нора.
Волны морские проносятся мимо Грейвсенда, расшвыривая большие причальные буи, поставленные вдоль берега. Но тут свободе их конец -покоренные людьми, они используются этими вечными тружениками для их нужд, затей, изобретений. Верфи, пристани, затворы доков, лестницы набережных непрерывно следуют друг за другом до самого Лондонского моста, и шум работ на реке наполняет воздух грозным бормотаньем никогда не утихающей бури.
Темзу, такую красивую в верхнем течении и такую широкую в нижнем, здесь у Грейвсенда теснят кирпич, известка, камень, почерневшие бревна, закопченное стекло и ржавое железо. Ее загромождают мрачные барки, ее секут весла и судовые винты, она перегружена судами, вся увешана якорными цепями, покрыта тенью от стен, замкнувших ее русло в отвесное ущелье, в котором от дыма и пыли стоит туман.
Эта часть Темзы от Лондонского моста до Альбертовых доков так же похожа на берега других речных портов, как чаща девственного леса на сад: один вырос сам, другой насажен руками людей. Темза здесь напоминает джунгли -так пестра и непроходима беспорядочная масса зданий на берегу, расположенных без всякого плана, как будто выросли они тут случайно из брошенных кем-то семян. Подобно густой заросли кустарника и ползучих растений, укрывающей безмолвную глубину дикого леса, эта масса зданий заслоняет недра Лондона, где кипит бесконечно разнообразная и шумная жизнь. В других речных портах картина иная, они целиком видны с реки: набережные -- как широкие прогалины, улицы -- как просеки в густом лесу. Я говорю о тех речных портах, где мне пришлось побывать: Антверпене, например, Нанте, Бордо, даже о старом Руане, где по ночам вахтенные на судах, облокотясь на леера, жадно разглядывают витрины магазинов и сверкающие огнями кафе, наблюдают, как входят люди в оперный театр и позднее выходят оттуда. А в Лондоне, самом большом и самом старом речном порту, открытые набережные не занимают и сотни ярдов в его береговой полосе. Непроглядно темен и неприступен ночью, как лес, лондонский порт, здесь можно увидеть только одну сторону жизни мира, и только одна категория людей тяжко трудится на этом конце Темзы. Неосвещенные стены как будто поднялись из грязи, на которой лежат вытащенные на берег барки. А узкие переулки, сбегающие к берегу, похожи на тропинки с разрытой землей и сломанными кустами -- тропинки на берегах тропических рек, которыми дикие звери ходят на водопой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48