— Клянусь утесами Карниолии! ты также опоздал, дружок! — вскричал он, завидя другой люгер, показавшийся на горизонте и быстро приближающийся. — Вы подбираетесь, как два гончих пса, которые обходят в кустарнике лань, но гончие тяжелы и неповоротливы, а лань легка и хитра. Клянусь голубыми глазами! Охота уже начинается, вот и в рог трубят.
То был пушечный выстрел, с каким один из люгеров выметывал свой флаг. При этом неожиданном громе несчастный монах сделал судорожный прыжок, приподнял робко голову из-за перил, и, приметив два сторожевых судна, проворно опустил ее и поспешил в кубрик, поминутно крестясь.
Хитано безмолвно подошел к компасу, поставил его по направлению румба, вычислил изменение ветра, подумал немного, потом взял золотой свисток, подвешенный к его поясу, издал три резких звука, и одним скачком вспрыгнул на сетку.
По этому сигналу восемнадцать негров безмолвно вышли на палубу. Едва раздался второй свисток, как тартана укрепила райну, оснастила бушприт и фок-мачту, подняла стаксели, и уже окаянный держался за румпель. Два люгера подходили с двух сторон, и лишь только приблизились к тартане на пушечный выстрел, как эта последняя переменила галс, прошла неустрашимо между своими неприятелями, дав залп, и понеслась на полных парусах к мысу Toppe. Этот неимоверный маневр мог быть выполнен только судном, самым легким и быстроходным; и потому прежде, чем два люгера успели войти в румб, Хитано лавировал уже за мысом, скрывавшим его от глаз неискусных испанцев, которые, потеряв ветер, были еще заняты обрасопкою парусов. На этом месте жители Санта-Марии потеряли их из виду.
На ружейный выстрел от основания этого мыса возвышалась цепь огромных гранитных утесов, которые, выступая в море, образовали собою крутые берега узкого протока, извивавшегося между ними и подошвой горы, и имели весьма затруднительный вход, по причине опасного прибоя валов о подводные камни.
Хитано был так привычен к этим подводным камням, что без опасения пустился в проток, и, проплыв его с непостижимым искусством, приказал свернуть все паруса, и ослабить ванты, сложить мачты, которые не были постоянно утверждены в своих гнездах, но стояли в пазах так, что в несколько минут тартана, мало погружавшаяся в воду, стала плоской как плашкоут, и совершенно скрылась за утесами, ограждавшими канал со стороны моря.
Там свисток окаянного снова раздался, но в два разных приема, со странными изменениями звука.
Вдруг послышался шум весел, мерно рассекавших воду, и из-за обломка скалы показалась тартана, совершенно сходная с тартаной Хитано. На корме ее находился юноша приятной наружности и с гладким подбородком, столь удивившим цирюльника Флореса. Окаянный подал ему знак, который, казалось, он понял; ибо, пока был закрыт от ветра высотой мыса, то тянулся бечевой вдоль утесов; достигнув же другой оконечности пролива, ловко миновав множество подводных рифов, он вошел под ветер, распустил паруса, и выплыл из протока в то время, как два испанских люгера обходили только мыс. Едва они приметили эту новую тартану, как усилили паруса и устремились за нею, полагая, что преследуют по-прежнему самого Хитано.
— Вы лихие охотники, — говорил последний, сидя спокойно на корме. «Лань от вас увернулась, вы сбились с пути и, между тем как этот пыжик будет удальски крейсировать, чтобы утомить и завлечь вас подальше, лань сложит богатые ткани Венеции, сталь Англии и медь Германии, заключенные в ее недрах. Итак, вперед! Ату его! И при этой звезде, начинающей зажигаться, да будет и моя в эту ночь счастливой звездой, ибо солнце заходит».
Действительно, уже солнце клонилось к западу, и море и небеса, сливаясь на пламенном горизонте, составляли собою один обширный огненный круг. Поверхность волн сверкала под длинными золотыми отблесками, которые угасали в тенях, отбрасываемых огромными утесами берега. Долго видно было, как тартана с удивительной легкостью маневрировала, уклоняясь от люгеров. Она порой свертывала свои в половину красные паруса и становилась поперек валов. Тогда волна покрывала ее белой пеной, которая, ниспадая дождем, блистала разноцветными оттенками радуги, и, казалось, окружала ее венцом пурпурным и лазурным. И там, коварная, ожидала своих неприятелей, пускаясь по влечению струи.
Потом, когда они приближались к ней, встрепенувшись, она вступала под ветер, расширяла свои паруса, как большие пурпурные крылья, и оставляла далеко позади себя тяжелые испанские люгера, которые напрасно надеялись ее настигнуть.
То переменив галс, и покрывшись вдруг разноцветными флагами и флюгерами, она сама бежала на сторожевые суда. Те тотчас разделялись, чтобы поставить ее между двух огней, и деятельно готовились к битве. Но она, как непостоянная и прихотливая кокетка, возвращалась на прежний путь, держалась круче ветру, и погружалась в волны света, которыми пламенела атмосфера, приводя таким образом в отчаяние почтенную береговую стражу, не перестававшую делать бесполезные покушения. Наконец, она воспользовалась всем преимуществом своего хода и устройства, чтобы утомить два люгера и до наступления ночи завлечь их далеко от места, где Хитано намерен был произвести выгрузку.
Проклятая столь хорошо выполнила свои поручения, что мало-помалу три судна покрылись паром, углубились в густой туман, и когда солнце отбрасывало только бледный и красноватый свет и звезды начинали сверкать, то суда эти совсем пропали из виду.
В эту минуту Хитано, склонившись на передний борт своей тартаны, прислушивался внимательно к мерному шуму, глухо раздававшемуся, как бы от поступи многих лошадей.
— Наконец, вот и они! — вскричал он.
ГЛАВА V
Богохульство
N'est-du done rien qu'un moine pleureur?
J. Janin, Confession.
Одна только узкая тропинка, пробившаяся в скале, пролегала с вершины горы Toppe, образуя множество изворотов. Наклон спуска был от нее не слишком крут, но надлежало употребить довольно много времени, чтобы достичь берега.
На конце этой тропинки показался человек верхом, которого едва можно было различить при бледном свете сумерек. Он остановился, по-видимому, посоветовался с минуту со своими спутниками, вероятно, скрытыми за находившимися вблизи алоями, потом бросил вверх зажженную цигарку, которая описала легкую огненную борозду.
Когда такой же сигнал поднялся с тартаны, этот человек стал продолжать свой путь верхом с двенадцатью испанцами, которые продвигались осторожно вперед посреди бесчисленных скатов этой трудной дороги. Одни из них имели на себе сомбреро, другие — головные сетки или простые пестрые платки, концы которых развевались по плечам. Но у всех были те загорелые лица, те черты, грубо обозначенные, наконец, тот недоверчивый вид, отличающий тамошних контрабандистов, промышляющих по берегам Андалузии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45