Зверь - 3
Наталья ИГНАТОВА
ВРАГОВ ВЫБИРАЙ САМ
ПЕРВАЯ ЗАПОВЕДЬ
Я буду сниться тебе после смерти,
Под маской желтого шелка.
Я очень тихо сыграю на флейте,
И очень недолго.
А ты пытайся в какой-то ответ
Интерпретировать звуки.
(Я очень тихо играю на флейте.
На грани слуха).
А на востоке восходит коллапс.
Пойдем посмотрим украдкой;
Чтоб не увидел случайно кто нас,
Несу я флейту в сухих птичьих лапках.
Играю музыку с легкой гнильцой,
Сбивая дыхание;
Под желтой маской упрятав лицо,
Под желтой тканью.
Не зная нот, подбираю на слух
Мелодию вивисекций,
На грязном каменном страшном полу
Усевшись с флейтой чудесной.
Шелк, шелк, лицо мое скрой,
Оставив глаз угольки.
Коллапс восходит черной звездой,
И бездны его глубоки.
Я прячу в себе такую же тьму
Под маской желтого шелка,
Лицо собрав себе самому
Из костяных осколков.
Я мифологию вновь воссоздам,
Маску подставив югу.
Слушай, как по антарктическим льдам
Пробиралась тайком Кали-Юга.
День Гнева
То ли архитекторы насмотрелись фантастических фильмов, то ли подобная планировка отвечала их собственным представлениям о том, как должны выглядеть помещения стендов и полигонов для испытания прыжковых двигателей, независимо от этого Мастиф готов был придушить что создателей фильмов, что строителей.
Уже четыре с лишним минуты он шел по совершенно одинаковым, бесприютным и мрачным коридорам, отличая один переход от другого лишь по номерам, написанным на стенах светящейся краской.
В шлемофоне осторожным шелестом проносились голоса с периферии:
– Где он сейчас?
– Коридор 12 D, между переходами 8 и 14..
Надо сказать, по поводу нумерации переходов у Мастифа тоже накопилось много тихих незлобивых слов.
Однако все слова он оставил на потом. Если это самое «потом» случится когда-нибудь. А сейчас он молча крался вдоль скучной, выкрашенной в серо-зеленый цвет стены, прогонял в памяти карту здания и одну за другой обезвреживал засевшие здесь группы Провозвестников.
Путь получался коротким, но довольно извилистым. О безопасности же не шло и речи. Кто знает, какая сволочь засела на дороге. Тут ведь за любым поворотом целый взвод бойцов разместить можно. А еще растяжки…
Мастиф замер, на полшага не дойдя до очередной. Осторожно перешагнул и отправился дальше. Разминированием займутся специалисты. Опять же потом.
И все с тем же условием: если это «потом» наступит. А вообще-то он был в отпуске…
ПРОБУЖДЕНИЕ
Старик сидел в глубоком кресле и, недовольно хмурясь, в который уже раз перечитывал письмо. Послание доставил сегодня утром донельзя уставший голубь. Птица была накормлена, напоена и сейчас отсыпалась в большой клетке, соседствуя с парой своих собратьев. А старик читал. И ворчал в седые усы:
– Сопряженные точки… Идеальное взаимостояние… А я говорю, аберрация… да, и буду настаивать. Третья?.. Да хоть бы и сотая, ведь надо же учитывать периоды… Это вам не математика, это – наука. А мы, как дети, как… как я не знаю… маги.
К слову сказать, именно магом старик и был. Но именовать себя предпочитал ученым. Дела мира, из которого пришло письмо, не особенно его интересовали, дела же мира, в коем он обитал, не нуждались ни в чьем вмешательстве. Потому что никто, кроме него, здесь не жил.
И вот, пожалуйста, письмо: полоска шелка, исписанная очень мелким, разборчивым почерком: «…рассеянное Солнце сфокусируется в зодиакальной линзе в момент прохождения Псевдоблизнецов в отраженном Сатурне через шлейф Марса…», и длинная цепочка чисел и символов. Профессору Илясу Фортуне вновь удалось рассчитать момент «идеального взаимостояния», возможность какового единодушно отрицалась и практикующими астрологами, и специалистами по постзодиакальной стереометрии.
Они отрицали, а профессор считал себе. Трижды его расчеты подтверждались, и у старого мага, близоруко перечитывающего послание, не было оснований сомневаться в том, что Фортуна и в этот раз окажется прав. Но это-то ничего, это пожалуйста: почтенный профессор вновь утер нос надутым ослам из академии, и старик готов был искренне поздравить учителя при ближайшей личной встрече.
Недоволен же он был тем, что теоретические выкладки нуждались в практическом подтверждении. А практика, увы, была делом весьма и весьма хлопотным, особенно с точки зрения отшельника, давным-давно удалившегося от мирской суеты.
Старик бросил письмо на мраморную столешницу. Потянулся, кряхтя, и поднялся на ноги с неожиданной для его преклонных лет живостью.
– И все-таки говорить о системе рано. Да, господин профессор, я настаиваю. Шесть ложнолунных фаз до и после перигея…
Он прошел в изрядно захламленную комнату, служившую, очевидно, сразу и спальней и столовой, а иногда, судя по пятнам на деревянном полу, еще и кухней. Или лабораторией? Кто их, магов, поймет? Взял с табурета возле кровати магическую книгу и побрел обратно к креслу и клетке с голубями.
– И кто, скажите, компенсирует расход материалов? Ему легко распоряжаться, а у меня что, драконьи пещеры? Если каждые сто лет пересчитывать взаимостояние, камней не напасешься.
Маг продолжал ворчать, пока открывал книгу, пока возился, устраиваясь поудобнее, пока листал страницы в поисках нужных формул, а когда нашел, разом замолчал, строго выпрямился в кресле и, пошарив рукой, вытащил из воздуха три крупных необработанных алмаза:
– Экспериментальный пробой номер пять дробь одиннадцать, – произнес старик совсем другим голосом, звонким и спокойным.
Сухие коричневые пальцы в порошок растерли один из камней.
В неуютной, просторной комнате потемнело: погасли пронизывавшие пыльный воздух солнечные лучи. В открытые окна, низко пригнувшись, глянуло черное, без единой звезды, ночное небо.
Второй алмаз рассыпался белым порошком, и стена, обшитая темными от времени деревянными панелями, растаяла, обнажив поросший мхом и белесыми травинками серый камень. Широко размахнувшись, старик бросил третий алмаз прямо в шершавый бок скалы, вспыхнула и погасла в темноте яркая радуга, мох сгорел, задымилась трава. Как глыба льда под жарким солнцем, скала начала подтаивать, слезиться прозрачной влагой. Маг вернулся к книге и занялся настоящим волшебством.
Белым по синему – ровные строчки заклинаний, чеканные буквы и пылающие черви магических символов, книга гудела чуть слышно, иногда начинала трещать и похрустывать, а страница принималась мерцать, и медлили проявиться новые слова. Тогда скрюченные пальцы загребали из воздуха целые пригоршни драгоценных камней, сухие ладони перемалывали самоцветы в муку, и магия творилась своим чередом, в мягком гудении, в льющемся из книги неярком голубоватом свете.
Серый камень стал неясной тенью, более темной, чем ночная тьма в комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156