Он был поражен.
— Ко мне! Вы придете ко мне?
— Это не стеснит вас?
— Стеснит? Меня? Ах, боже мой!
— Ну что ж, если вы ничего не имеете против, — во вторник?
— Во вторник, в среду, в четверг, в любой день, когда хотите.
— Тогда во вторник, в четыре. Решено?
— Вы добрая, вы очень добрая!
— Погодите. Только при одном условии.
— При условии? Какие еще условия! Я согласен на все. Ведь вы прекрасно знаете, что я на все готов, при условии или без условия.
— Я предпочитаю условие.
— Хорошо.
— Вы не знаете, о чем идет речь.
— Все равно. Все, что хотите.
— Да выслушайте сначала, упрямец!
— Говорите.
— Вы ничего не будете менять у себя в квартире, понимаете? Ничего. Все остается точно в таком же виде, как сейчас.
Лицо у Кристофа вытянулось. Он был подавлен.
— Ах, это против правил!
Она рассмеялась.
— Вот видите, что значит слишком быстро соглашаться! Но ведь вы обещали.
— Зачем вам это нужно?..
— Потому что я хочу видеть вас дома таким, каким вы бываете ежедневно, когда не ждете меня.
— Но все-таки позвольте мне…
— Ничего. Я ничего не позволю.
— По крайней мере…
— Нет, нет, нет, нет. И слышать не желаю. Или я совсем не приду, если вы это предпочитаете…
— Вы прекрасно знаете, что я соглашусь на все, только бы вы пришли.
— Тогда решено?
— Да.
— Даете слово?
— Да, тиран.
— Добрый тиран?
— Добрых тиранов не существует; есть тираны, которых любят, и тираны, которых ненавидят.
— А я и то и другое вместе, не так ли?
— О нет, вы принадлежите к числу первых!
— Все равно это обидно.
В назначенный день она пришла. Кристоф, с присущей ему щепетильной честностью, не посмел тронуть ни одного клочка бумаги в своем безалаберном жилище: в противном случае он считал бы, что совершил подлость. Но он переживал муки ада. Ему было стыдно: что подумает его подруга? Он ждал ее с мучительным нетерпением. Она была точна — опоздала только минут на пять. Она поднялась по лестнице своим уверенным, неторопливым шагом Он стоял за дверью и тотчас же отпер ей. Грация была одета просто и элегантно. Сквозь вуалетку Кристоф видел ее спокойные глаза. Они подали друг другу руки и поздоровались вполголоса; она была молчаливее, чем обычно, он, неловкий и взволнованный, не произносил ни слова, чтобы не выдавать своего смущения. Он попросил ее войти, забыв сказать заранее заготовленную фразу, извиниться за беспорядок в комнате. Она села на лучший стул, — он подле нее.
— Вот мой рабочий кабинет.
Это все, что он нашелся сказать ей.
Наступило молчание. Грация не спеша, с доброй улыбкой, осмотрелась. Она тоже была несколько смущена, хотя и пыталась скрыть это. (Впоследствии она рассказала ему, что еще девочкой вздумала как-то пойти к нему, но, дойдя до самой двери, побоялась позвонить.) Ее поразил унылый и неуютный вид квартиры: узкая и темная передняя, полное отсутствие комфорта, бросающаяся в глаза бедность обстановки; у нее сжалось сердце; она преисполнилась нежности и сострадания к своему старому другу, который, несмотря на огромную работу, пережив столько невзгод и достигнув известности, не был избавлен от материальных забот. И в то же время ее забавляло полное пренебрежение Кристофа к уюту, которое обнаружила эта пустая комната: ни ковра, ни картины, ни одной безделушки, ни кресла — никакой мебели, кроме стола, трех жестких стульев и рояля, зато везде вперемежку с книгами валялись листы рукописи — на столе, под столом, на паркете, на стульях (она улыбнулась, видя, как честно он сдержал данное слово).
Несколько мгновений спустя Грация спросила у Кристофа:
— Вы здесь работаете? (Она указала на то место, где сидела.)
— Нет, — сказал он, — там.
Он ткнул пальцем в самый темный угол комнаты, где стоял низкий стул, повернутый спиной к свету. Не говоря ни слова, она направилась туда и со свойственной ей грацией опустилась на стул. Несколько минут они молчали, не зная, что сказать. Кристоф поднялся и подошел к роялю. Он играл, импровизировал в течение получаса; он чувствовал присутствие подруги, и безграничное счастье переполняло его сердце; закрыв глаза, он играл чудесные вещи, и тут она постигла красоту этой комнаты, окутанной божественной гармонией; она слушала голос любящего и страдающего сердца, и ей казалось, что оно бьется в ее собственной груди.
Когда оборвались последние созвучия, он с минуту еще сидел неподвижно у рояля; затем обернулся, услышав дыхание подруги, — она плакала. Грация встала и подошла к нему.
— Благодарю, — прошептала она, взяв его за руку.
Ее губы слегка дрожали. Она закрыла глаза. Он сделал то же. Несколько секунд они стояли, держась за руки, и время для них остановилось…
Она открыла глаза и, чтобы избавиться от смущения, попросила:
— Не покажете ли вы мне другую комнату?
Обрадованный возможностью скрыть свое волнение, он распахнул дверь в соседнюю комнату и тотчас же устыдился Там стояла узкая и жесткая железная кровать.
(Позже, когда он сказал Грации, что никогда не вводил любовниц в свой дом, она насмешливо заметила:
— Нисколько не сомневаюсь; для этого нужно быть очень храброй женщиной.
— Почему?
— Чтобы спать на вашей кровати.)
В комнате стоял деревенский комод, на стене висела маска Бетховена, а над кроватью в дешевеньких рамках — фотографии матери Кристофа и его друга Оливье. На комоде стояла карточка Грации, когда ей было пятнадцать лет. Он увидел ее в Риме и вытащил из альбома. Он признался ей в этом и попросил прощения. Взглянув на фотографию, она спросила:
— Вы меня узнаете здесь?
— Узнаю и помню такой.
— Которую же из двух вы любите больше?
— Вы всегда одна и та же. Я вас всегда люблю одинаково. Я узнаю вас везде. Даже на тех карточках, где вы совсем маленькая. Вы не представляете себе, какое я испытываю волнение, когда вижу в этой оболочке всю вашу душу. Это лучшее доказательство того, что вы вечны. Я любил вас еще до вашего рождения и буду любить после…
Он умолк. Глубоко взволнованная, она ничего не ответила. Когда они вернулись в рабочую комнату и он показал ей своего друга — растущее перед окном деревцо, на котором чирикали воробьи, — она сказала:
— А теперь знаете, что мы сделаем? Слегка закусим. Я принесла чай и пирожные, — я была уверена, что у вас ничего нет. Я принесла еще кое-что. Дайте-ка мне ваше пальто.
— Мое пальто?
— Да, да, давайте.
Она достала из сумочки иголку и нитки.
— Что вы собираетесь делать?
— Как-то я заметила там две пуговицы, судьба которых беспокоит меня. Где они теперь?
— Верно, я еще не собрался их пришить. Это так скучно!
— Бедный мальчик! Давайте пальто!
— Мне стыдно.
— Ступайте приготовьте чай.
Чтобы ни на минуту не разлучаться со своей подругой, он принес в комнату маленький чайник и спиртовку. Она шила, искоса насмешливо наблюдая за его неловкими движениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101