Рассказы –

Курт Воннегут
2BR02B

Все было просто великолепно.
Не было ни тюрем, ни трущоб, ни приютов для умалишенных, ни калек, ни бедности, ни войн.
Все болезни были побеждены. Как и старость.
Смерть, за исключением несчастных случаев, была добровольной авантюрой.
Население Соединенных Штатов было стабилизировано на отметке сорок миллионов душ.
Одним прекрасным утром мужчина по имени Эдвард К. Велинг, мл., ожидал в Родильной Больнице Чикаго, когда его жена благополучно разрешится от бремени. В комнате ожидания он был единственный счастливый отец. Немного людей появлялось теперь на свет.
Велингу было пятьдесят шесть — сущий юнец для популяции, где средний возраст равнялся ста двадцати девяти годам.
Рентгенографическое исследование показало, что у его жены будет тройня. Это должны были быть его первенцы.
Молодой Велинг сидел в кресле, сгорбившись и обхватив голову руками. Он выглядел настолько помятым, настолько бесцветным и неподвижным, будто стремился стать почти невидимым. Его маскировка была безупречной, так как вид у комнаты ожидания тоже был деморализованный и неопрятный. Стулья и пепельницы были отодвинуты от стен. Пол был застелен защитной пленкой, выпачканной краской и усеянной строительным мусором.
В комнате шел ремонт. Комната должна была стать мемориалом, восславляющим человека, добровольно решившего умереть.
Старик лет примерно двухсот сидел на стремянке и с сардонической ухмылкой рисовал фреску, которая ему не нравилась. В старые времена, когда люди старели зримо, ему дали бы на вид лет тридцать пять. Именно так далеко зашло его старение, пока лекарство от старения не было найдено.
Фреска, над которой он работал, изображала очень ухоженный сад. Мужчины и женщины в белом, доктора и медсестры, вскапывали землю, сажали саженцы, опрыскивали жуков, удобряли почву. Мужчины и женщины в пурпурной одежде выдергивали сорняки, рубили те деревья, которые были старыми и хилыми, сгребали граблями опавшие листья, относили отходы к мусоросжигателям.
Никогда, никогда — даже в средневековой Голландии или древней Японии — никогда еще сад не выглядел более строгим, не находился в более заботливых руках. Каждое растение получало ровно столько плодородной почвы, света, воды, воздуха и питательных веществ, сколько ему было необходимо.
Приближаясь, по коридору шел санитар, напевая вполголоса популярную песенку:
Целовать меня не хочешь, крошка,
Так зачем мне этот мир печальный,
Мне другая пусть поможет
Поцелуй послать прощальный.
Ты любви моей не хочешь,
Что же делать мне, скажи
Разве к пурпурной девчонке
На свидание пойти.
Санитар взглянул на фреску и на художника. «Прямо как настоящий», — сказал он, — «Я почти представил, что я там, в саду».
«А что мешает вам думать, что вы там?» — сказал художник. Он саркастически улыбнулся. «Называется Счастливый Сад Жизни, знаете ли».
«Доктор Хитц вышел хорошо», — кивнул санитар в сторону картины.
Он имел в виду одну из мужских фигур в белом, чья голова принадлежала доктору Бенджамину Хитцу, главному акушеру больницы. Хитц был ослепительно привлекательным мужчиной.
«Много лиц еще надо вставить», — сказал санитар. Он хотел сказать, что у многих фигур на фреске вместо лиц было пустое место. Все пустые места должны были быть заполнены важными лицами либо из персонала госпиталя, либо из чикагского офиса Федерального Бюро Прекращения Жизни.
«Здорово, наверно, уметь рисовать картины, которые получаются похоже», — сказал санитар. На лице художника появилась презрительная гримаса. «Думаете, я горжусь этой пачкотней? Думаете, это отражает мои представления о том, на что похожа жизнь?» «А на что похожа жизнь?» Художник повел рукой в направлении грязной пленки на полу. «Вот хороший пример того, на что она похожа», — сказал он. «Вставьте это в раму, и у вас будет картина в сто раз более честная, чем эта».
«Да вы просто брюзгливая старая курица, а?» — сказал санитар.
«Это что, преступление?» — сказал художник.
«Если вам здесь не нравится, дедуля, то, как говорится, ту би ор нот ту би…» — санитар закончил свою мысль, назвав легко запоминающийся телефонный номер, по которому звонили те, кто больше не хотел жить.
Номер был 2ВR02B.
Это был телефонный номер учреждения, среди множества игривых прозваний которого были и «Автомат», и «Страна Птиц», «Консервный Завод» и «Кошачья Корзинка», и «Вошедавка», и «Легкий Выход», и «До Свиданья, Мама», и «Счастливый Хулиган», «Поцелуй-ка Меня», и «Счастливый Пьер», и «Дустовое Мыло», «Бдительный Миксер», «Не Плачь», и «К Чему Тревога?» «Быть иль не быть» был телефонным номером муниципальных газовых камер Федерального Бюро Прекращения Жизни.
Художник показал нос санитару. «Когда я решу, что пора уходить», — сказал он, — «это будет не в Вошедавке».
«Сделай сам, а?» — сказал санитар. «Хлопот не оберешься, дедуля. Почему бы хоть чуть-чуть не подумать о тех, кому придется прибираться за вами?» Художник грязно выругался, выразив тем самым свое безразличие к превратностям судьбы тех, кто его переживет. «Этот мир справится и не с такими хлопотами, если хотите знать мое мнение», сказал он.
Санитар засмеялся и пошел дальше.
Велинг, ожидающий отец, пробормотал что-то, не поднимая головы. Потом он замолчал вновь.
Грубоватая, грозного вида женщина в туфлях на шпильках широкими шагами вошла в комнату. Ее туфли, чулки, плащ военного покроя, сумка и шапочка — все были пурпурного цвета, того самого пурпурного цвета, который художник назвал цветом «грозди винограда в Судный День».
На медальоне ее пурпурного вещмешка был оттиснут символ Службы Технического Обслуживания Федерального Бюро Прекращения Жизни — орел, сидящий на турникете.
Волос на лице у женщины было многовато, в сущности, это было не что иное, как усики.
Забавно, но у всех служительниц газовых камер, неважно, какими бы милыми и женственными они не были при поступлении на службу, у всех у них в течение пяти лет непременно появлялись усики.
«Я правильно пришла?» — спросила она у художника.
«Многое будет зависеть от того, зачем вы пришли», — сказал он. «Вы вроде бы не готовитесь вот-вот стать матерью?» «Мне сказали, я должна позировать для какой-то картины», — сказала она. «Мое имя Леора Моч». Она подождала.
«И вы мочите людей», — сказал он.
«Что?» — сказала она.
«Не обращайте внимания», — сказал он.
«Это действительно прекрасная картина», — сказала она. «Похоже на рай или что-то вроде этого».
«Что-то вроде этого», — сказал художник. Он вынул список с фамилиями из кармана спецовки. «Моч, Моч, Моч», — сказал он, просматривая список. «Ага — вот и вы. Вам выпала честь быть увековеченной на этой картине. Выбирайте любое безликое тело, и я приставлю к нему вашу голову.
1 2 3