»
«Ах, оставь!» — смеялась я еще громче.
«L'amour sans phrase», — все повторяла я, оставаясь наедине с собой.
Любовь, любовь — ничего другого для меня тогда просто не существовало, это единственное, ради чего стоило жить. Я любила так страстно, что буквально сгорала от любви.
Я чувствовала, как день за днем эта любовь делала меня красивей, здоровей, моложе, заставляла светиться, давала мне совершенно неожиданное жизненное восприятие, делала меня мудрой, жизнерадостной, бесконечно гордой собой. Боже ты мой, раньше, вплоть до сегодняшнего дня, я была всего-навсего по-стариковски умным ребенком, пока не ощутила, что значит быть по-настоящему юной.
Я всегда получала удовольствие от книжных знаний, но теперь поняла, что все они только средство, а отнюдь не цель, это, если можно так выразиться, оружие в жизненной борьбе, оно помогает жить, а вот любовь — это сама жизнь.
Я ощущала себя такой сильной и уверенной, что у меня не было ни малейших сомнений ни в своей любви, ни в любви Отто. Я ощущала потребность любить и быть любимой, в этом, наверное, мужчины никогда не поймут меня. Да, насколько все же я была права, относясь с отвращением к этой примитивной бабьей болтовне о «взаимопонимании» — ведь многим женщинам просто хочется, чтобы мужчина был как бы часовщиком, который постоянно приводил бы в движение их куриные сумасбродные мозги и тратил бы свое время на удовлетворение их тщеславия.
Ах, все эти «непонятые женщины», которые кружат головы целой толпе поклонников, а потом, когда их сердце окончательно зачерствеет, начинают искать какого-то «взаимопонимания».
Я тогда очень хорошо понимала Отто, даже сама не осознавала, насколько хорошо понимала, каков он есть на самом деле. И отнюдь не требовала от него того, чего он не мог бы мне дать.
Он вырос отнюдь не среди каких-то там малокровных кабинетных людей, обитающих в душных комнатах, сплошь заставленных мебелью красного дерева, среди вышитых тетушками подушечек; его отец был торговец лесом, и сам он предприниматель до мозга костей, спортсмен и любитель вольной жизни на природе; и лес, в котором я искала перемены пейзажей и игры света, для него такая же естественная исконная среда обитания, как для другого детская комната. Войдя в мою жизнь, Отто принес в нее солнечное тепло и порыв свежего ветра, и я стряхнула с себя книжную пыль и выбежала навстречу стихии.
Вряд ли можно было сыскать другого такого мужчину, который более нежно и бережно обращался бы с молодой девушкой, влюбленной в него, чем Отто обращался со мной, даже тогда, когда мы оба теряли голову. И так продолжалось все годы, которые мы были вместе.
Если бы он хоть на минуту задумался о том, что между нами нет достаточного взаимопонимания, он бы с готовностью пошел мне навстречу с той искренней добросовестностью, на которую способен только он, мой Отто. Но в то время он никак не вмешивался в мои дела. Просто восхищался всеми моими увлечениями — интересом к женскому вопросу, просвещению народа и прочему, — все это было для него так естественно. Он восхищался моей «удивительной интеллигентностью», так же как восхищался всем, что ему было дорого в этом мире, — детьми, мной, Хенриком, домом, садом.
Впоследствии меня стало раздражать его неизменное слепое восхищение всем тем, что он считал принадлежащим ему; но в то время я была права, видя только одно: как он искренен в своей наивной радости.
Порой он не был способен понять что-либо, и суждения его бывали резки и ограниченны. Но ведь это был добрый, здоровый, сильный человек, а таким людям всегда свойственно судить поверхностно, не пытаясь проникнуть глубоко. Сейчас я отношусь ко многому гораздо снисходительней, просто потому, что чувствую себя соучастницей. Когда же я была молода и совсем неопытна, я судила строже.
Век живи, век учись — но, Господи, если бы ты мог избавить нас от этого. Все понять — значит все простить, но, Боже, избавь меня от тех, кто способен прощать все на свете. Подобная терпимость — самообман, и за нее мы прячемся, когда жизнь скручивает нас в бараний рог, и мы успеваем натворить такого, чего стыдились бы в лучшие времена. А быть может, у нас просто не хватает мужества и напора прожить жизнь по-своему. Вот мы и начинаем занижать свои претензии, но в конце концов человек и получает в этой жизни в соответствии со своими требованиями. Существует всегда один прямой путь к блаженству, а юность бескомпромиссна, и если она чего-то стоит, то идет напролом. Потом, с годами, человек начинает видеть разные пути в жизни, но порой и они кажутся ему схожими — и он не решается идти ни одним из них. Рассуждать о терпимости, понимании могут лишь те, кто уже более не способен ни на что в жизни; только прямолинейность и напор имеют значение, а они присущи только юности.
20 июля 1902 г.
Сегодня я впервые отпустила своих мальчиков от себя: совсем одних, они отправлены погостить к тете Хелене. Какие они были милые в своих новеньких синеньких «нурфолковских» курточках со множеством кармашков, которые я им сшила.
Посадив их на поезд, мы с Ингрид поехали к Отто. Я решила повезти к нему нашу дочурку, ведь она просто прелесть. К тому же она тоже заслужила путешествие, раз уж ей не разрешили ехать вместе с братьями. Я надела на нее розовое платьице, а ее блестящие темно-рыжие кудряшки украсила двумя красными бантиками. Вся она такая хорошенькая, ну прямо воздушное пирожное, невозможно оторваться, глядя на ее белую шейку, обрамленную воротничком платья, на алый ротик и огромные ореховые глаза.
Мы сидели с Отто на скамейке в парке, а она резвилась возле нас. Муж был на редкость бодр сегодня.
Никогда окружающий пейзаж не казался мне таким прекрасным. Быть может, потому что наконец светило солнце — это ужасное лето с нескончаемыми дождями любого здорового сделает больным. Перед нами высились огромные зеленые склоны холмов, спускающихся к фиорду; внизу был город; гряда невысоких холмов словно пыталась ограничить пространство, но оно все равно оставалось незамкнутым. Сегодня фиорд весь блестел серебром, и все кругом было подернуто легкой дымкой…
Мы с Отто сидели рядом, прижавшись друг к другу, он обнимал меня, и мы оба были погружены в какое-то одновременное грустное и сладостное забытье.
«Я не перестаю верить, что мы снова будем вместе, — произнес Отто, — с каждым днем я чувствую себя все лучше. Заживем опять по-прежнему, все вместе, Марта».
Я тоже верила в это. У меня есть мой муж, мои дорогие дети, и впереди меня ждет счастье и благополучие. Конечно же, не избежать множества трудностей и испытаний после выздоровления Отто — ну и что из этого, да для меня будет просто счастьем иметь возможность работать, Господь знает, как я могу работать ради моих родных и любимых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
«Ах, оставь!» — смеялась я еще громче.
«L'amour sans phrase», — все повторяла я, оставаясь наедине с собой.
Любовь, любовь — ничего другого для меня тогда просто не существовало, это единственное, ради чего стоило жить. Я любила так страстно, что буквально сгорала от любви.
Я чувствовала, как день за днем эта любовь делала меня красивей, здоровей, моложе, заставляла светиться, давала мне совершенно неожиданное жизненное восприятие, делала меня мудрой, жизнерадостной, бесконечно гордой собой. Боже ты мой, раньше, вплоть до сегодняшнего дня, я была всего-навсего по-стариковски умным ребенком, пока не ощутила, что значит быть по-настоящему юной.
Я всегда получала удовольствие от книжных знаний, но теперь поняла, что все они только средство, а отнюдь не цель, это, если можно так выразиться, оружие в жизненной борьбе, оно помогает жить, а вот любовь — это сама жизнь.
Я ощущала себя такой сильной и уверенной, что у меня не было ни малейших сомнений ни в своей любви, ни в любви Отто. Я ощущала потребность любить и быть любимой, в этом, наверное, мужчины никогда не поймут меня. Да, насколько все же я была права, относясь с отвращением к этой примитивной бабьей болтовне о «взаимопонимании» — ведь многим женщинам просто хочется, чтобы мужчина был как бы часовщиком, который постоянно приводил бы в движение их куриные сумасбродные мозги и тратил бы свое время на удовлетворение их тщеславия.
Ах, все эти «непонятые женщины», которые кружат головы целой толпе поклонников, а потом, когда их сердце окончательно зачерствеет, начинают искать какого-то «взаимопонимания».
Я тогда очень хорошо понимала Отто, даже сама не осознавала, насколько хорошо понимала, каков он есть на самом деле. И отнюдь не требовала от него того, чего он не мог бы мне дать.
Он вырос отнюдь не среди каких-то там малокровных кабинетных людей, обитающих в душных комнатах, сплошь заставленных мебелью красного дерева, среди вышитых тетушками подушечек; его отец был торговец лесом, и сам он предприниматель до мозга костей, спортсмен и любитель вольной жизни на природе; и лес, в котором я искала перемены пейзажей и игры света, для него такая же естественная исконная среда обитания, как для другого детская комната. Войдя в мою жизнь, Отто принес в нее солнечное тепло и порыв свежего ветра, и я стряхнула с себя книжную пыль и выбежала навстречу стихии.
Вряд ли можно было сыскать другого такого мужчину, который более нежно и бережно обращался бы с молодой девушкой, влюбленной в него, чем Отто обращался со мной, даже тогда, когда мы оба теряли голову. И так продолжалось все годы, которые мы были вместе.
Если бы он хоть на минуту задумался о том, что между нами нет достаточного взаимопонимания, он бы с готовностью пошел мне навстречу с той искренней добросовестностью, на которую способен только он, мой Отто. Но в то время он никак не вмешивался в мои дела. Просто восхищался всеми моими увлечениями — интересом к женскому вопросу, просвещению народа и прочему, — все это было для него так естественно. Он восхищался моей «удивительной интеллигентностью», так же как восхищался всем, что ему было дорого в этом мире, — детьми, мной, Хенриком, домом, садом.
Впоследствии меня стало раздражать его неизменное слепое восхищение всем тем, что он считал принадлежащим ему; но в то время я была права, видя только одно: как он искренен в своей наивной радости.
Порой он не был способен понять что-либо, и суждения его бывали резки и ограниченны. Но ведь это был добрый, здоровый, сильный человек, а таким людям всегда свойственно судить поверхностно, не пытаясь проникнуть глубоко. Сейчас я отношусь ко многому гораздо снисходительней, просто потому, что чувствую себя соучастницей. Когда же я была молода и совсем неопытна, я судила строже.
Век живи, век учись — но, Господи, если бы ты мог избавить нас от этого. Все понять — значит все простить, но, Боже, избавь меня от тех, кто способен прощать все на свете. Подобная терпимость — самообман, и за нее мы прячемся, когда жизнь скручивает нас в бараний рог, и мы успеваем натворить такого, чего стыдились бы в лучшие времена. А быть может, у нас просто не хватает мужества и напора прожить жизнь по-своему. Вот мы и начинаем занижать свои претензии, но в конце концов человек и получает в этой жизни в соответствии со своими требованиями. Существует всегда один прямой путь к блаженству, а юность бескомпромиссна, и если она чего-то стоит, то идет напролом. Потом, с годами, человек начинает видеть разные пути в жизни, но порой и они кажутся ему схожими — и он не решается идти ни одним из них. Рассуждать о терпимости, понимании могут лишь те, кто уже более не способен ни на что в жизни; только прямолинейность и напор имеют значение, а они присущи только юности.
20 июля 1902 г.
Сегодня я впервые отпустила своих мальчиков от себя: совсем одних, они отправлены погостить к тете Хелене. Какие они были милые в своих новеньких синеньких «нурфолковских» курточках со множеством кармашков, которые я им сшила.
Посадив их на поезд, мы с Ингрид поехали к Отто. Я решила повезти к нему нашу дочурку, ведь она просто прелесть. К тому же она тоже заслужила путешествие, раз уж ей не разрешили ехать вместе с братьями. Я надела на нее розовое платьице, а ее блестящие темно-рыжие кудряшки украсила двумя красными бантиками. Вся она такая хорошенькая, ну прямо воздушное пирожное, невозможно оторваться, глядя на ее белую шейку, обрамленную воротничком платья, на алый ротик и огромные ореховые глаза.
Мы сидели с Отто на скамейке в парке, а она резвилась возле нас. Муж был на редкость бодр сегодня.
Никогда окружающий пейзаж не казался мне таким прекрасным. Быть может, потому что наконец светило солнце — это ужасное лето с нескончаемыми дождями любого здорового сделает больным. Перед нами высились огромные зеленые склоны холмов, спускающихся к фиорду; внизу был город; гряда невысоких холмов словно пыталась ограничить пространство, но оно все равно оставалось незамкнутым. Сегодня фиорд весь блестел серебром, и все кругом было подернуто легкой дымкой…
Мы с Отто сидели рядом, прижавшись друг к другу, он обнимал меня, и мы оба были погружены в какое-то одновременное грустное и сладостное забытье.
«Я не перестаю верить, что мы снова будем вместе, — произнес Отто, — с каждым днем я чувствую себя все лучше. Заживем опять по-прежнему, все вместе, Марта».
Я тоже верила в это. У меня есть мой муж, мои дорогие дети, и впереди меня ждет счастье и благополучие. Конечно же, не избежать множества трудностей и испытаний после выздоровления Отто — ну и что из этого, да для меня будет просто счастьем иметь возможность работать, Господь знает, как я могу работать ради моих родных и любимых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21