Все мы выпили.
— На чем я остановился? — спросил Плешак.
— На том, как ты вышел из отеля «Мак-Алистер», — сказал один из летчиков. — Во всей твоей красоте и ужасе. Не ломайся ты, Плешак. Как это ни странно, мы хотим тебя послушать.
— Я расскажу, — пообещал Плешак, — но прежде надо еще выпить шампанского. — Он допил свой стакан, когда пили за него.
— Этак он, пожалуй, уснет, — сказал другой летчик. — Не наливай ему больше полстакана.
Плешак проглотил и полстакана.
— Я расскажу, — сказал он, — только налейте еще.
— Слушай, Плешак, говори толком все как было. У тебя несколько дней не будет машины, а нам завтра летать, нам не только интересно, но и нужно знать, как все было.
— Я подал рапорт, — сказал Плешак. — Можете почитать на аэродроме. Там есть копия.
— Не ломайся, Плешак. Рассказывай.
— Ну и расскажу, — сказал Плешак. Он похлопал глазами, потом сказал Элу: — Здорово, товарищ Санта-Клаус. Сейчас расскажу. А вы, товарищи, слушайте.
И он рассказал.
— Все было непередаваемо и прекрасно, — сказал Плешак и отпил из стакана.
— А ты без предисловий, — сказал кто-то из летчиков.
— Я испытал глубокие чувства, — сказал Плешак. — В высшей степени глубокие чувства. Чувства чистейшей воды.
— Пошли, ребята, — сказал какой-то летчик. — От розовой плеши толку не добьешься. Или еще раз сыграй.
— Добьешься, — сказал другой. — Он еще прогревал мотор.
— Меня критикуют? — спросил Плешак. — И это благодарность Республики!
— Послушай, Санта-Клаус, — сказал Эл. — А как все-таки это было?
— И это вы спрашиваете меня? — воскликнул Плешак. — Вы задаете вопросы мне? Да вы были когда-нибудь в деле, товарищ?
— Нет, — сказал Эл. — А брови я подпалил, когда брился.
— Не кипятитесь, — сказал Плешак. — Я расскажу этот неописуемый и прекрасный эпизод. Я ведь, знаете, не только летчик, но и писатель.
И он мотнул головой в подтверждение своих слов.
— Он пишет в меридианский «Аргус». Без перерыва. Его никак не могут остановить.
— У меня талант, — сказал Плешак. — Талант свежего и оригинального описания. У меня есть газетная вырезка. Я ее потерял, там так и сказано. Вот я хочу вам все описать.
— Ладно. Ну и как все это было?
— Товарищи, — сказал Плешак. — Это неописуемо. — Он протянул стакан.
— Ну, что я говорил, — сказал кто-то из летчиков. — Двух слов связать не может. Он и за месяц не протрезвится.
— Ты, — сказал Плешак, — несчастная ты козявка. Слушай! После разворота я поглядел вниз и вижу — он дымит и все-таки тянет по курсу, прямо к горам. Но быстро теряет высоту, и я нагнал и дал сверху еще раз. Ведомые были еще со мной, он вильнул и задымил еще пуще. А потом люк раскрылся, и там как в доменной печи, а потом они стали вываливаться. Я сделал переворот через крыло, отвалил, сделал «горку», а сам смотрю назад и вниз, как они выбираются, словно из топки, как барахтаются, как раскрываются парашюты, будто большие красивые вьюнки, а «юнкерс» пылает — такого я никогда не видел — и штопорит, а под ним четыре парашюта, красивые такие и медленно плывут в небе, а один вдруг загорелся и стал падать быстрее, и я следил за ним, а тут пули, а за ними «фиаты», пули и «фиаты».
— Да ты правда писатель, — сказал один из летчиков. — Это тебе надо написать для «Воздушных асов». Но ты скажи по-человечески, что же случилось?
— Странно, — сказал Плешак. — Я же и говорю. И знаешь, без шуток, это было зрелище. Я до того ни разу не сбивал трехмоторного «юнкерса», и я счастлив.
— Мы все счастливы, Плешак. Но ты расскажи, как это было на самом деле.
— Ладно, — сказал Плешак. — Вот только выпью и расскажу.
— Как вы их встретили?
— Мы были в левом эшелоне построения, потом зашли слева и ударили из всех четырех пушек, почти вплотную. Прежде чем отвалить, повредили еще три. «Фиаты» держались выше, прикрываясь солнцем. И они спикировали, только когда я остался один любоваться зрелищем.
— А что же, ведомые тебя бросили?
— Нет. Я сам виноват. Загляделся. Ну они и проскочили. Нет такого строя, чтобы можно было любоваться парадом. Надеюсь, они догнали эскадрилью и пристроились. Не знаю. Об этом не спрашивайте. Я устал. Был душевный подъем. А теперь я устал.
— Спать тебе хочется, вот что. Вдрызг пьян, вот и клонит ко сну.
— Просто я устал, — сказал Плешак. — Имею я право устать? А если мне захочется спать, имею я право спать? Как по-твоему, Санта-Клаус? — обратился он к Элу.
— Само собой, — сказал Эл. — Конечно, имеете право. Мне самому спать хочется. Ну, как, будете еще играть?
— Нам надо доставить его в Алькалу и самим надо там быть, — сказал один из летчиков. — А что, вы в проигрыше?
— Небольшом, — сказал Эл.
— Хотите отыграться? — спросил летчик.
— Ставлю тысячу, — сказал Эл.
— Держу, — сказал летчик. — Говорят, платят вам не густо.
— Не густо, — сказал Эл.
Он положил бумажку в тысячу песет на пол, потряс кости в сжатых ладонях так, что они застучали, и резко кинул их на пол. Выпало один и один.
— Еще раз? — спросил летчик, поднимая с полу бумажку и глядя на Эла.
— Не стоит, — сказал Эл и поднялся.
— Может, ссудить деньгами? — спросил летчик и посмотрел на него с любопытством.
— Мне они ни к чему, — сказал Эл.
— Сейчас нам надо спешить на аэродром, — сказал летчик. — Но как-нибудь на днях сыграем еще. Притащим Фрэнка и других и сразимся. Может выйти хорошая партия. Вас не подвезти?
— Да, можем подбросить по дороге, — предложил другой.
— Не надо, — сказал Эл, — я пешком. Это ведь в конце улицы.
— Ну, а мы поехали. Кто знает ночной пароль?
— Шофер, наверно, знает. Он справлялся еще вечером.
— Пошевеливайся, Плешак. Эх ты соня, пьянчуга несчастный!
— Это я-то? — сказал Плешак. — Я кандидат в воздушные асы Народной армии.
— Чтобы стать асом, надо сбить десяток. Даже считая итальянцев. А у тебя только один.
— Он не итальянец, — сказал Плешак. — Это был немец. И ты поглядел бы, как он полыхал. Ад кромешный!
— Волоки его, — сказал летчик. — Он опять сочиняет для своего меридианского журнала. Ну, до свиданья. Спасибо за гостеприимство.
Они распрощались и ушли. Я дошел с ними до площадки. Лифт уже не работал, и я поглядел, как они спускались по лестнице. Двое вели Плешака под руки, а он медленно кивал головой. Теперь-то его действительно развезло.
Те двое, с которыми я снимал фильм, все еще возились в своей комнате над испорченным киноаппаратом. Это была тонкая, утомительная для глаз работа, и когда я спросил:
— Как вы думаете, удастся наладить? — тот, что был ростом побольше, сказал:
— Да, конечно. А как же иначе? Сейчас вытачиваю деталь, которая сломалась.
— Кто там был? — спросил другой. — Никак не оторвешься от этого проклятого ремонта.
— Летчики-американцы, — сказал я. — И один старый знакомый, он теперь танкист.
— Весело было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83