— Ладно, — сказал я. Мы вернулись обратно той же дорогой, пересекли открытую равнину и добрались до деревьев, у которых ждала Мама. — Ну что, видели его?
— Нет, — ответил я. — Но слышали рев три или четыре раза.
— Страшно было?
— Самую малость, только под конец. Но с каким удовольствием я пристрелил бы его, сказать невозможно.
— Ох, как я рада, что вы вернулись! — сказала она. Я вытащил из кармана словарь и составил фразу на ломаном суахили. Для этого нужно было отыскать слово «нравиться».
— М'Кола нравится симба?
Теперь М'Кола снова обрел способность улыбаться, и китайские усики по углам его рта задвигались.
— Хапана, — сказал он и помахал рукой у себя перед носом. — Хапана!
«Хапана» означает «нет».
— Попробуем убить куду? — предложил я.
— Хорошо, — с чувством ответил М'Кола на суахили. — Лучше. Много лучше. Тендалла, да, да. Тендалла.
Однако мы не видели ни одного самца куду, пока стояли здесь лагерем, и через два дня двинулись в Бабати, а оттуда в Кондоа и через всю страну к Хандени, на побережье.
Мне и прежде не по душе был этот лагерь, проводники, да и самая местность. У меня создалось впечатление, что вся лучшая дичь в этих краях уже перебита. Нам было известно, что здесь водятся куду и принц Уэльский застрелил антилопу как раз близ этого лагеря, но в нынешнем сезоне здесь уже побывали три охотничьи экспедиции, да и местные жители тоже охотятся-они якобы защищают свои посевы от бабуинов, но при встрече с африканцем, вооруженным мушкетом, кажется странным, что он преследует бабуинов за десять миль от своей шамбы, до самых холмов, где обитают куду. Я решительно стоял за то, чтобы ехать дальше и попытать счастья в другом месте, около Хандени, где никто из нас еще не бывал.
— Ну, что ж, едем, — согласился Старик. Новое место оказалось подлинной находкой. Куду то и дело пробегали через открытые поляны, а мы сидели и ждали, пока появятся еще более крупные, и били их на выбор. К тому же по соседству водились черные антилолы, и мы решили, что первый, кто убьет самца куду, отправится за ними. Я торжествовал, Карл тоже приободрился в этой новой, сказочной местности, где непуганые звери оказались такими доверчивыми, что нам просто совестно было стрелять их. Едва рассвело, мы тронулись в путь без носильщиков, которые должны были снять лагерь и следовать за нами на двух грузовиках. Добравшись до Бабати, мы остановились в маленькой гостинице над озером, где пополнили свой запас консервов и выпили холодного пива. Затем мы повернули к югу. Дорога была хорошая, ровная, она пролегала через лесистые холмы, над бескрайними масайскими степями и дальше прямиком через плантации, где высохшие, сморщенные старухи и старики гнули спины на маисовых полях; одна за другой убегали назад пыльные мили, и наконец, миновав выжженную солнцем долину, где ветер вздымал на нашем пути тучи песка, мы доехали до немецкого гарнизонного городка Кандоа-Иранджи, где под деревьями белели красивые домики. Мы велели М'Кола дожидаться грузовиков на перекрестке, поставили свою машину в тень и отправились на военное кладбище, намереваясь затем нанести визит местным властям; но был час завтрака, и, не желая никого беспокоить, мы обошли содержавшееся в образцовом порядке живописное кладбище, где мертвецам не лучше и не хуже, чем во всяком другом месте, выпили пива в тени дерева, — здесь было так прохладно после нестерпимого солнечного жара, от которого тяжестью наливались шея и плечи, — а потом, отдохнув, сели в машину и выехали на дорогу, чтобы вместе с грузовиками двинуться на восток, к новым местам.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Места эти были для нас совсем новые, но в них проступали черты древнейших стран. Мы ехали по уступам скал, узкой тропой, исхоженной караванами и скотом, и бездорожье каменной осыпи подымалось между двумя рядами деревьев, уходя в горы. Все здесь было удивительно похоже на Арагон, и я только тогда поверил, что мы не в Испании, когда вместо вьючных мулов нам повстречались туземцы, человек десять, — все с непокрытыми головами, босые, одежда их состояла из куска белой материи, собранной у плеча наподобие тоги.
Но вот мы разминулись с ними, и высокие деревья вдоль тропы, извивающейся по скалистым выступам, — это снова Испания, и будто я опять еду верхом-сзади лошадь и спереди лошадь, и мне страшно смотреть, как на крупе у передней мерзостно копошится мошкара. Точно таких мошек мы находили здесь на львах. В Испании, когда эта гадость заползала тебе за шиворот, чтобы убить ее, приходилось снимать рубашку. Какая-нибудь одна-единственная проникнет под воротник, поползет вниз по спине, потом переберется под мышку, оттуда на живот, к пупку, под брючный пояс, и-плоская, никак ее не раздавишь-ускользает от твоих пальцев с такой ловкостью и быстротой, что с ней не сладишь, пока не разденешься догола. Глядя тогда на мошкару, копошащуюся у лошади под хвостом, зная по себе, что это за мука, я испытывал такой ужас, равного которому не припомню за всю свою жизнь, если не считать дней, проведенных в больнице с переломом правой руки-открытый перелом между плечом и локтем, кисть вывернута, бицепсы пропороты насквозь, и обрывки мяса гниют, пухнут, лопаются и, наконец, истекают гноем. Один на один с болью, пятую неделю без сна, я вдруг подумал однажды ночью; каково же бывает лосю, когда попадаешь ему в лопатку и он уходит подранком; и в ту ночь я испытал все это за него-все, начиная с удара пули и до самого конца, и, будучи в легком бреду, я подумал, что, может, так воздается по заслугам всем охотникам. Потом, выздоровев, я решил: если это и было возмездие, то я претерпел его и, по крайней мере, отныне отдаю себе отчет в том, что делаю. Я поступал так, как поступили со мной. Меня подстрелили, меня искалечили, и я ушел подранком. Я всегда ждал, что меня что-нибудь убьет, не одно, так другое, и теперь, честное слово, уже не сетовал на это. Но, так как отказываться от своего любимого занятия мне не хотелось, я решил, что буду охотиться до тех пор, пока смогу убивать наповал, а как только утеряю эту способность, тогда и охоте конец. Если ты совсем молодым отбыл повинность обществу, демократии и прочему и, не давая себя больше вербовать, признаешь ответственность только перед самим собой, на смену приятному, ударяющему в нос запаху товарищества к тебе приходит нечто другое, ощутимое, лишь когда человек бывает один. Я еще не могу дать этому точное определение, но такое чувство возникает после того, как ты честно и хорошо написал о чем-нибудь и беспристрастно оцениваешь написанное, а тем, кому платят за чтение и рецензии, не нравится твоя тема, и они говорят, что все это высосано из пальца, и тем не менее ты непоколебимо уверен в настоящей ценности своей работы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54