Рассказы -
Густав Майринк
Черная дыра
Вначале были слухи; из уст в уста проникали они в культурные центры Запада из Азии и были довольно бессвязны: якобы в Сиккиме, южнее Гималаев, какие-то совершенно необразованные паломники-полуварвары, так называемые госаины, открыли нечто поистине фантастическое.
Английских газет, выходящих в Индии, слухи не миновали, однако русская пресса была информирована явно лучше, впрочем, люди сведущие ничего удивительного в этом не находили, ибо, как известно, индийский Сикким брезгливо сторонится всего английского.
Видимо, поэтому весть о загадочном открытии проникла в Европу окольным путем Петербург – Берлин. После демонстрации феномена ученые круги Берлина обуяло нечто весьма напоминавшее пляску св. Витта. Огромный зал, в стенах которого зачитывались раньше исключительно солидные научные доклады, был переполнен.
В середине, на подиуме, стояли два индийских экспериментатора: госаин Деб Шумшер Джунг с изможденным лицом, разрисованным священным белым пеплом, и темнокожий браман Раджендралаламитра – тонкий хлопковый шнур, знак кастовой принадлежности, пересекал его грудь слева направо.
На свисавших с потолка проволоках на высоте человеческого роста были укреплены стеклянные химические колбы, содержавшие какую-то белесую пудру. Как пояснил переводчик – легко взрывающееся вещество, по-видимому какое-то йодистое соединение.
Госаин приблизился к одной из колб – аудитория замерла, – обернул горлышко сосуда тонкой золотой цепочкой и закрепил концы на висках у брамана. Затем отступил, воздел руки и забормотал заклинательные мантры своей секты.
Две аскетические фигуры застыли словно статуи. Подобную неподвижность можно наблюдать только у арийских азиатов во время религиозных медитаций.
Черные глаза брамана были фиксированы на колбе. Публика сидела как завороженная.
Многие закрывали глаза либо отводили в сторону, так как были уже на грани обморока. Зрелище таких окаменелых фигур всегда оказывает действие почти гипнотическое: кое-кто уже осведомлялся шепотом у соседа, не кажется ли тому, что лицо брамана временами как бы окутывается туманом.
Однако это была иллюзия, туманом казался священный знак тилика на темной коже индуса – большое темное U; этот символ хранителя Вишну верующие рисуют на лбу, на груди и на руках.
Внезапно в колбе сверкнула искра, и пудра взорвалась. Мгновение стоял дым, потом в сосуде возник индийский ландшафт красоты неописуемой. Браман спроецировал свои мысли!
Это был Тадж-Махал под Агрой, волшебный дворец Великого Могола Аурунгжеба, в котором тот тысячелетие назад велел заточить своего отца.
Купол какой-то голубоватой снежной белизны – по сторонам стройные минареты – был той величественной красоты, которая повергает людей ниц, его отражение плавало в бесконечном водном пути, искрящемся в обрамлении сонных кипарисов.
Картина рождала смутную тоску по утраченной родине, забытой в глубоком сне вечно странствующей души.
В зале – смятение, изумление, вопросы. Колбу открепили и пустили по рукам.
Как пояснил переводчик, такой пластический мысленный снимок, благодаря колоссальной несокрушимой силе воображения Раджендралаламитры, фиксируется на месячный срок. Проекции же европейских мозгов по продолжительности и богатству красок не могут идти ни в какое сравнение.
Экспериментировали много, и то браман, то кто-либо из авторитетнейших ученых мужей закреплял на висках золотую цепочку.
Собственно, отчетливо были видны только мысленные снимки математиков, а вот умы юридических светил дали весьма странные результаты. Однако всеобщее изумление и покачивание головами было вызвано проекцией, явленной ь результате напряженнейшей мысленной работы знаменитого профессора, специалиста по внутренним болезням, советника врачебной управы Маульдрешера. Тут даже церемонные азиаты пооткрывали рты: в экспериментальной колбе попеременно возникали то какое-то невероятное месиво из маленьких кусочков весьма непотребного цвета, то полупереваренный конгломерат из неподдающихся, определению сгустков и каких-то объедков.
– Смахивает на салат по-итальянски, – насмешливо заметил один теолог, однако сам весьма предусмотрительно предпочел от участия в экспериментах воздержаться.
– Или на студень, – подал кто-то голос с задних рядов.
Переводчик же подчеркнул, что настоящий студень получается тогда, когда пытливая естественнонаучная мысль пускается в размышления о первоосновах материи.
В объяснения природы феномена – как и каким образом – индусы не вдавались. «Как-нибудь позже… позже», – отвечали они на ломаном немецком.
Через два дня в другой европейской метрополии состоялась повторная демонстрация аппарата, на сей раз публичная.
Вновь затаенное дыхание публики и крики изумления, когда мысленная энергия брамана материализовала изображение чудесной тибетской крепости Таклакот.
Далее последовали маловразумительные мысленные снимки городских знаменитостей.
Однако теперь медицинское сословие на все уговоры «думать в бутылку» лишь презрительно усмехалось.
Но вот приблизилась группа офицеров, и все сразу расступились. Ну, само собой разумеется!..
– Густль, может, и ты бы разок поднатужился? – спросил своего приятеля лейтенант с напомаженным затылком.
– Я – я нет, пусть штафирки думают.
– И все же я па-апрошу, па-апрошу кого-нибудь из господ… – надменно потребовал майор.
Вперед выступил капитан:
– Вот что, толмач, а можно мне вообразить что-нибудь эдакое, идэальное?
– Да, но что конкретно, господин капитан? – («Ну-ну, поглядим на этого пижона-идеалиста», – послышалось из толпы.)
– Я… – начал капитан, – ну… я хотел бы подумать о предписаниях офицерской чести!
– Гм. – Переводчик потер подбородок. – Гм… я… мне кажется, господин капитан, гм… что кристальной твердости кодекса чести… гм… этим бутылочкам, пожалуй, не выдержать.
Вперед протиснулся обер-лейтенант:
– Позвольте-ка мне, приятель.
– Верно, правильно, пустите Качмачека, – загомонили все сразу. – Вот кто настоящий мыслитель.
Обер-лейтенант приложил цепочку к голове.
– Прошу вас, – переводчик смущенно подал ему платок, – пожалуйста: помада изолирует.
Госаин Деб Шумшер Джунг в красной набедренной повязке, с набеленным лицом встал позади офицера. Внешность его была еще более устрашающей, чем в Берлине.
Он воздел руки.
Пять минут…
Десять минуг – ничего.
От напряжения госаин стиснул зубы. Пот заливал глаза.
Есть! Наконец. Правда, пудра на взорвалась, но какой-то черный бархатный шар, величиной с яблоко, свободно парил в бутылке.
– Тару мыть надо, – смущенно усмехнулся офицер и поспешно ретировался со сцены.
1 2