Очки, ежик темных волос на крупной голове, неторопливость движений придавали ему вид добродушного увальня, обреченного быть в компаниях на вторых ролях: молчать, когда все говорят, помогать хозяйке накрывать на стол, безропотно брести в дежурный магазин за кончившимся хлебом, лимонадом или водкой, чтобы потом, когда остальные гости будут пьяно топтаться под музыку в полумраке комнаты, сидеть в углу у торшера и разглядывать в семейном альбоме фотографии голеньких младенцев. Да, листать альбом, приглядывать за хозяйским дитем, отправленным в кроватку, и сажать упившегося любимчика компании в такси, ссужая его деньгами без всякой надежды на отдачу.
Но стоило Медведеву скинуть пиджак, чтобы откликнуться на просьбу хозяйки и принести из коридора массивное кресло для опоздавшего гостя, как выявлялись расчетливая скупость движений, ухватистость рук и мощь торса -та, которую природа щедро отпустила человеку в юности, позаботившись, чтобы маршрутный лист биографии снабжал его в молодые годы достойными занятиями: работать топором, пилой, лопатой, носить на спине мешки, валить лес, замешивать бетон в дощатом коробе, класть кирпичные стены, вытягивать засевшие в липкой грязи машины, копать траншеи "от забора и до обеда", выходить на ринг в полутяже, играть центральным защитником в институтской футбольной команде, разгружать ночами вагоны с бочковой селедкой и говяжьими тушами, вздернутыми на крюки и искрящимися инеем в вагоне-рефрижераторе, где стоит морозный туман и лампочки тускло светят желтыми кольцами. Медведев весело вносил кресло, бибикая гостям, чтобы они расступились, и опускал его с высоты своего роста плавно и точно, как подъемный кран мог бы опустить табуреточку.
Его молчаливость в жарких спорах иногда принималась незнакомыми людьми за робость и непонимание происходящего. Тихий голос, которым он вдруг начинал говорить, казался спорящим признаком неуверенности, желания уйти от неприятного разговора, все сгладить и уступить. Так и случилось несколько лет назад в маленькой югославской деревушке, куда Медведев пробрался по собственной воле, поверив институтскому приятелю, казаку-разбойнику, что он едет помогать России, и о чем он впоследствии не любил вспоминать.
Приятель, Федор, курировал, как он выражался, некие поставки нашим добровольцам, и Медведев, напросившись в эту поездку, сидел тогда за дощатым столом в ночном саду вместе с тремя переговорщиками в качестве спонсора процесса, что частично соответствовало действительности -- пять тысяч долларов он отдал Федору еще до поездки -- на бинты, медикаменты и питание для братьев-казачков.
Ругаться стали после первой же чарки. Над столом висела тусклая желтая лампа, о ее стекло нудно билась мошкара, Федор поливал казачков матом, требовал отчетов, возврата каких-то сумм, грозил доложить куренному атаману, пристукивал кулаком по столу, Медведев молчал, понимая, что дело грязное, и когда два быстроглазых мужичка переглянулись, нехорошо заулыбались, закивали головами, он понял, что скоро их будут бить, а то и убивать -- два автомата были приставлены к чинаре. Как бы по нужде он пошел, пошатываясь, к темной изгороди сада, снял с нее верхнюю жердь, подержал в руках, оглядел, словно проверяя, достаточно ли она ровна для известной лишь ему цели, и неспешно двинулся к столу. Казачки посмотрели на него искоса и хмуро -- то ли перепил этот молчаливый увалень и решил почудить, то ли наладить чего собрался. Один из них, сидевший ближе к чинаре, все же мягко потянулся к "акаэму", а второй, отложив нож и вилку, двинул руку за спину, к кобуре. Федор булькающим голосом еще поучал казачков, но его глаза уже белели от страха, и он заносил ногу над скамейкой, чтобы выскочить из-за стола. Медведев махнул увесистой жердиной, вжикнул теплый ночной воздух, хрустнуло, и тот, чьи пальцы уже схватили ствол автомата, влетел головой в чинару. Вторым посвистом и хрустом вышибло из-за стола рвущего из кобуры пистолет. Медведев нагнулся за очками и услышал, как из того, что лежал под чинарой, с ровным зудением что-то сочится. Он быстро надел очки -- стекла оказались в порядке -- и увидел, как темнеет в паху камуфляжная форма лежавшего. Федор схватил со скамейки сумку, оглянулся на темный дом, в котором жили бурые от возраста старик со старухой и было слышно, как скребется и скулит за дверью собака, и метнулся к воротам: "Уходим!"
Они возвращались в Питер неделю -- через Киев и Минск, и по мере приближения к дому удаль и отвага Федора в рассказах о наказании жуликоватых казачков возрастали, а участие Медведева-Медведя стало сводиться к заурядному размахиванию колом над морально поверженным противником. Получалось, что Федор зычным голосом поставил их на место, они уже готовы были вернуть зажиленное и принять положенное наказание, но тут перепивший Медведев влез с дрыном и все скомкал.
Согласие новой знакомой заглянуть в зимний писательский монастырь с кельями-номерами не удивило Медведева. Неестественней было бы жеманство: "Нет-нет, спасибо", дескать, -- "В номера? За кого вы меня принимаете?" Его озадачила собственная авантажность. "Зачем? Сколько вам лет, дядя?" -витали в воздухе вопросы, но Медведев успокаивал себя мыслью, что ничего особенного не произойдет, в ответ на ее белый трехэтажный дом он лишь немного похвастается тем, как живут писатели. Его спутница вовсе не похожа на женщину, мечтающую упасть в объятия первого встречного. Все идет достойно, без намеков и недосказанностей.
Оксана держалась просто, по-свойски рассказывала о своем житье в Чехии, и он подумал, что эту дружескую простоту следует сохранить, если они еще увидятся до отъезда...
Пока они пробирались зигзагом узких коротких улиц к холму, Оксана рассказала, что у нее пять сувенирных магазинов в Праге, был тигровый боксер Чарли, вывезенный из Белоруссии и растерзанный местными собаками на деревенской собачьей свадьбе, есть старший брат Игорь, на которого сейчас оставлена вся коммерция, и есть желание тихо понежиться на солнце, выспаться на целый год вперед, поесть фруктов, купаться, бродить по городу, снова купаться, слушать в баре отеля классическую музыку и не думать о прибыли, закупках и налогах.
Улочка круто взбежала вверх, сжалась, ссутулилась, стала темной, позади остались дома с плоскими крышами, по правую руку потянулось бетонное ограждение, дохнул прохладой темный обрыв, на дне которого белела коробка растущего дома. "Секунды три можно лететь и подводить итоги жизни", -весело сказал Медведев, чтобы спутница не боялась, но тут же понял, что сморозил глупость; ветер прошелестел листвой, гавкнула и пустилась наутек собака, обитавшая во дворе старого домика на склоне холма (оттуда иногда приходила девочка с пирожными на подносе и предлагала купить их к вечернему чаю), они прошли в арку дома, напоминавшего декорации усадьбы, разоренной мужиками, и наконец Медведев вывел Оксану на просторную террасу, где в золотых лучах подсветки готовился взмыть в темноту опрятный двухэтажный дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Но стоило Медведеву скинуть пиджак, чтобы откликнуться на просьбу хозяйки и принести из коридора массивное кресло для опоздавшего гостя, как выявлялись расчетливая скупость движений, ухватистость рук и мощь торса -та, которую природа щедро отпустила человеку в юности, позаботившись, чтобы маршрутный лист биографии снабжал его в молодые годы достойными занятиями: работать топором, пилой, лопатой, носить на спине мешки, валить лес, замешивать бетон в дощатом коробе, класть кирпичные стены, вытягивать засевшие в липкой грязи машины, копать траншеи "от забора и до обеда", выходить на ринг в полутяже, играть центральным защитником в институтской футбольной команде, разгружать ночами вагоны с бочковой селедкой и говяжьими тушами, вздернутыми на крюки и искрящимися инеем в вагоне-рефрижераторе, где стоит морозный туман и лампочки тускло светят желтыми кольцами. Медведев весело вносил кресло, бибикая гостям, чтобы они расступились, и опускал его с высоты своего роста плавно и точно, как подъемный кран мог бы опустить табуреточку.
Его молчаливость в жарких спорах иногда принималась незнакомыми людьми за робость и непонимание происходящего. Тихий голос, которым он вдруг начинал говорить, казался спорящим признаком неуверенности, желания уйти от неприятного разговора, все сгладить и уступить. Так и случилось несколько лет назад в маленькой югославской деревушке, куда Медведев пробрался по собственной воле, поверив институтскому приятелю, казаку-разбойнику, что он едет помогать России, и о чем он впоследствии не любил вспоминать.
Приятель, Федор, курировал, как он выражался, некие поставки нашим добровольцам, и Медведев, напросившись в эту поездку, сидел тогда за дощатым столом в ночном саду вместе с тремя переговорщиками в качестве спонсора процесса, что частично соответствовало действительности -- пять тысяч долларов он отдал Федору еще до поездки -- на бинты, медикаменты и питание для братьев-казачков.
Ругаться стали после первой же чарки. Над столом висела тусклая желтая лампа, о ее стекло нудно билась мошкара, Федор поливал казачков матом, требовал отчетов, возврата каких-то сумм, грозил доложить куренному атаману, пристукивал кулаком по столу, Медведев молчал, понимая, что дело грязное, и когда два быстроглазых мужичка переглянулись, нехорошо заулыбались, закивали головами, он понял, что скоро их будут бить, а то и убивать -- два автомата были приставлены к чинаре. Как бы по нужде он пошел, пошатываясь, к темной изгороди сада, снял с нее верхнюю жердь, подержал в руках, оглядел, словно проверяя, достаточно ли она ровна для известной лишь ему цели, и неспешно двинулся к столу. Казачки посмотрели на него искоса и хмуро -- то ли перепил этот молчаливый увалень и решил почудить, то ли наладить чего собрался. Один из них, сидевший ближе к чинаре, все же мягко потянулся к "акаэму", а второй, отложив нож и вилку, двинул руку за спину, к кобуре. Федор булькающим голосом еще поучал казачков, но его глаза уже белели от страха, и он заносил ногу над скамейкой, чтобы выскочить из-за стола. Медведев махнул увесистой жердиной, вжикнул теплый ночной воздух, хрустнуло, и тот, чьи пальцы уже схватили ствол автомата, влетел головой в чинару. Вторым посвистом и хрустом вышибло из-за стола рвущего из кобуры пистолет. Медведев нагнулся за очками и услышал, как из того, что лежал под чинарой, с ровным зудением что-то сочится. Он быстро надел очки -- стекла оказались в порядке -- и увидел, как темнеет в паху камуфляжная форма лежавшего. Федор схватил со скамейки сумку, оглянулся на темный дом, в котором жили бурые от возраста старик со старухой и было слышно, как скребется и скулит за дверью собака, и метнулся к воротам: "Уходим!"
Они возвращались в Питер неделю -- через Киев и Минск, и по мере приближения к дому удаль и отвага Федора в рассказах о наказании жуликоватых казачков возрастали, а участие Медведева-Медведя стало сводиться к заурядному размахиванию колом над морально поверженным противником. Получалось, что Федор зычным голосом поставил их на место, они уже готовы были вернуть зажиленное и принять положенное наказание, но тут перепивший Медведев влез с дрыном и все скомкал.
Согласие новой знакомой заглянуть в зимний писательский монастырь с кельями-номерами не удивило Медведева. Неестественней было бы жеманство: "Нет-нет, спасибо", дескать, -- "В номера? За кого вы меня принимаете?" Его озадачила собственная авантажность. "Зачем? Сколько вам лет, дядя?" -витали в воздухе вопросы, но Медведев успокаивал себя мыслью, что ничего особенного не произойдет, в ответ на ее белый трехэтажный дом он лишь немного похвастается тем, как живут писатели. Его спутница вовсе не похожа на женщину, мечтающую упасть в объятия первого встречного. Все идет достойно, без намеков и недосказанностей.
Оксана держалась просто, по-свойски рассказывала о своем житье в Чехии, и он подумал, что эту дружескую простоту следует сохранить, если они еще увидятся до отъезда...
Пока они пробирались зигзагом узких коротких улиц к холму, Оксана рассказала, что у нее пять сувенирных магазинов в Праге, был тигровый боксер Чарли, вывезенный из Белоруссии и растерзанный местными собаками на деревенской собачьей свадьбе, есть старший брат Игорь, на которого сейчас оставлена вся коммерция, и есть желание тихо понежиться на солнце, выспаться на целый год вперед, поесть фруктов, купаться, бродить по городу, снова купаться, слушать в баре отеля классическую музыку и не думать о прибыли, закупках и налогах.
Улочка круто взбежала вверх, сжалась, ссутулилась, стала темной, позади остались дома с плоскими крышами, по правую руку потянулось бетонное ограждение, дохнул прохладой темный обрыв, на дне которого белела коробка растущего дома. "Секунды три можно лететь и подводить итоги жизни", -весело сказал Медведев, чтобы спутница не боялась, но тут же понял, что сморозил глупость; ветер прошелестел листвой, гавкнула и пустилась наутек собака, обитавшая во дворе старого домика на склоне холма (оттуда иногда приходила девочка с пирожными на подносе и предлагала купить их к вечернему чаю), они прошли в арку дома, напоминавшего декорации усадьбы, разоренной мужиками, и наконец Медведев вывел Оксану на просторную террасу, где в золотых лучах подсветки готовился взмыть в темноту опрятный двухэтажный дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40