Дверей у всех четырех шкафов давно уже не было, из чего можно заключить, что все сто процентов команды не испытывали в шкафах никакой нужды.
Оконца были маленькие и мутные. Вопрос о том, кто должен их мыть, поднимался не раз, но никто не соглашался на работу, всякий отмахивался от нее, сваливая ее на другого, что вызывало всегда длительную ругань. Да и стоило ли чистить одно окошко, когда в другом было выбито стекло и пустое место заклеено газетной бумагой? Поэтому-то в кубрике всегда, даже при самом ярком солнечном свете, стоял мистический полумрак. Окна, выходившие на палубу, не разрешалось открывать ночью, потому что свет, падавший из кубрика, мешал вахтенному на мостике. Вследствие этого воздух в кубрике был необычайно спертый. Ни одна струя свежего воздуха, ни малейший сквознячок не нарушали его застывшей неподвижности.
Каждый день кубрик выметал кто-нибудь из нас, кто застревал в грязи и не мог вытащить ног или потерял иголку или пуговицу. Один раз в неделю кубрик затоплялся соленой водой, и это мы называли уборкой и чисткой. У нас не было ни мыла, ни соды, ни швабры. Откуда их было взять? Компания нам их не давала. У команды не было даже мыла для стирки белья. Мы почитали себя счастливыми, если имели в кармане кусочек мыла, которым могли время от времени вымыть свое закопченное лицо. Упаси бог оставить где-нибудь этот кусочек мыла. Будь он даже не больше булавочной головки, его непременно кто-нибудь нашел бы, присвоил и никогда не вернул бы.
Грязь лежала всюду таким толстым слоем и так присохла, что понадобился бы топор, чтобы ее вырубить. Если бы у меня хватило силы, я взялся бы за эту работу. Не из повышенного чувства чистоплотности – я очень скоро потерял его на «Иорикке», – нет, я имел в виду чисто научные цели. Я был глубоко убежден, и это убеждение живет во мне и до сих пор, что не будь я так утомлен и соскобли я верхние слои этой грязи, я, несомненно, нашел бы в низших пластах монеты финикийского происхождения. А какие сокровища нашлись бы в более глубоких слоях – боюсь даже и подумать. Может быть, там лежали обрезанные ногти прапредка, Неандертальского первобытного человека, эти ногти, которые уже так долго и так тщетно разыскиваются и имеют такое колоссальное значение для выяснения вопроса, слыхал ли пещерный человек о мистере Генри Форде из Детройта и умел ли он высчитать, сколько долларов зарабатывает мистер Рокфеллер в секунду, когда чистит свои синие очки; ведь университеты могут рассчитывать на частную поддержку только в том случае, если соглашаются взять на себя часть рекламы.
Выходя из кубрика, надо было пройти темный, до смешного узкий коридор. Напротив нашего кубрика был другой кубрик, очень похожий на наш, но еще грязнее и темнее, еще более затхлый. Один конец коридора вел на палубу, другой к бункерной яме. Не доходя бункерной ямы по обеим сторонам коридора были расположены маленькие каморки, предназначенные для плотника, боцмана и машиниста, которые состояли в унтер-офицерском чине и имели свои собственные каюты для того, чтобы не дышать одним воздухом с простыми матросами, так как это могло бы повредить их авторитету.
Бункерная яма вела к двум каморкам; в одной из них были сложены корабельные припасы и цепи, другая же носила название «каюты ужасов». Ни один человек на «Иорикке» не бывал в этой каюте и даже в нее не заглядывал. Она всегда была наглухо заперта. Когда однажды, я уже не помню по какому поводу, кто-то спросил о ключе от этой каюты, обнаружилось, что никто не знает, где находится ключ. Офицеры утверждали, что ключ у шкипера. Шкипер же клялся своей жизнью и своими еще не родившимися детьми, что у него нет ключа и что он категорически запрещает кому бы то ни было открывать каюту, а тем более в нее входить. У каждого шкипера свои причуды. У нашего было их много, и между прочим одна очень существенная: он никогда не осматривал наших помещений, что по уставу обязан был делать еженедельно. Он обосновывал свою причуду тем, что может сделать это и на будущей неделе, что сегодня как раз он не хочет портить себе аппетита и, кроме того, не успел сделать еще отметку на карте о местонахождении корабля.
XXV
Но когда-то люди проникли в эту каюту и видели все, что в ней таилось. Этих людей уже не было на «Иорикке», их тотчас же убрали с корабля, как только стало известно, что они осмелились проникнуть в запретную каюту. Но их рассказы об этой каюте сохранились на «Иорикке». Такие рассказы долго живут на корабле, даже при увольнении всей команды, особенно же в тех случаях, когда корабль на несколько месяцев уходит в сухой док.
Экипаж может покинуть корабль. Рассказы же не покидают его никогда. Рассказы, которые корабль услышал, сохраняются в нем навсегда. Они проникают в железо, в дерево, в койки, в трюмы, в угольные ямы, в котельное помещение. И там в ночные часы корабль пересказывает их своим товарищам-матросам слово в слово, точнее даже, чем если бы они были напечатаны.
И рассказы о «каюте ужасов» сохранились на корабле. Оба матроса, проникшие в нее, видели там множество человеческих скелетов. Сколько их было, они в оцепенении не могли сосчитать. Да это и трудно было бы сделать, потому что скелеты развалились и смешались. Но их было очень много. Вскоре же удалось выяснить, кто были эти скелеты или, точнее, кому они первоначально принадлежали. Скелеты эти были все, что осталось от прежних членов экипажа «Иорикки», которых съели огромнейшие, величиной с большую кошку, крысы. Этих сверхъестественных крыс видели на корабле несколько раз, когда они шмыгали из дыр страшной каюты.
Почему эти несчастные жертвы были отданы на съедение крысам, оставалось долгое время невыясненным. Ходившие по этому поводу слухи сводились, в сущности, к одному. Эти несчастные люди пострадали из-за того, что компания «Иорикки» хотела снизить путевые расходы и повысить дивиденды владельцев «Иорикки». Когда кто-нибудь из команды, высаживаясь в гавани, осмеливался просить плату за сверхурочную работу, которая ему полагалась по договору, его без всяких рассуждений бросали в «каюту ужасов».
У шкипера не было иного выхода. Выплата жалованья и расчет производились в гавани. Там шкипер не мог выбросить за борт человека, требующего свои сверхурочные. Портовые власти могли бы заметить это и наложили бы на шкипера штраф за засорение гавани. Властям этим было безразлично, что бы он ни сделал с матросом в открытом море, они следили только за чистотой воды в гавани. Если бы шкипер просто прогнал матроса с корабля, то матрос пошел бы в полицию или к консулу или в какой-нибудь союз моряков и шкиперу пришлось бы уплатить ему за сверхурочную работу. Во избежание этого человека запирали в «каюту ужасов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73