– Это на пятьдесят рублей? На что же я буду жить с дочерью? Подумали вы об этом? – раздраженно бросила Болховская.
– Я, кажется, не легкомысленный человек, и знаете, сколько мне приходится обо всем думать. Вы не должны быть на меня в претензии. Я и без того смотрел сквозь пальцы, когда вы поздно являлись на службу… И уже не раз слышал из-за вас замечания председателя.
– Да ведь я с работой не опаздывала. Работала дома.
– А меня могли обвинить, что я покровительствую вам. Пожалуй, скажут, что пользуюсь особенным вашим благоволением.
– Это каким? – проговорила, рассмеявшись, Александра Николаевна, взглядывая на широкое, сияющее и тупое лицо с лысиной, которое остряки в правлении находили похожим на колено.
– Кажется, понятно. Женщины не лишают меня своего особенного внимания.
И с победоносным видом Уржумцев прибавил:
– Я не виноват, что нравлюсь женщинам и внушаю им мечты, полные чар, неги и блаженства.
При всей подавленности, тревоге и страхе за будущее, Александра Николаевна расхохоталась как сумасшедшая в лицо Уржумцеву.
– Что вы находите смешного? Вы приходите по службе и, кажется, могли бы понимать служебные отношения, – строго и внушительно проговорил Уржумцев.
Болховская расхохоталась еще больше.
– Напрасно вы смеетесь. Я не имею чести вам нравиться? Конечно, дело вкуса… Но я мог бы вам доказать, что имею полное основание нравиться женщинам. Они хорошо меня знают и любят не ради одной только души. Разве вы не понимаете, что такое любовь? Это не одна только душа, а нечто совершенно особенное. Прочтете, Александра Николаевна, я пишу в свободное время серьезную статью о любви.
– Да, вы, кажется, не раз рассказывали об этом интересном предмете барышням правления… С меня довольно.
– Да вы что сердитесь, Александра Николаевна? Я не сержусь, что не нравлюсь вам, и прошу верить, что я должен был послать вам письмо об увольнении без каких-либо особых намерений.
– Еще бы смели! – высоко поднимая голову, проговорила Александра Николаевна и, едва поклонившись, вышла из кабинета.
IV
В тот же день Александра Николаевна опять пришла в правление.
Она все еще надеялась, что ее оставят на службе.
Уржумцев мог испугаться протеста сослуживцев. Они могли бы за нее заступиться. Ведь должны же они были возмутиться поведением Уржумцева и могли бы показать ему его несправедливость.
Многие из барышень выражали Александре Николаевне участие, но оно казалось далеко не искренним. Молчали и молодые люди.
Только Ардалион Иванович, старенький помощник бухгалтера, любивший сильно запивать, при встрече с Александрой Николаевной значительно и крепко пожал ей руку и сказал:
– Говорили с Уржумцевым?
– Говорила…
– Одумался?
– Нет, сегодня совсем ухожу.
– Мерзавец! – проговорил старенький помощник бухгалтера и куда-то исчез.
Через пять минут он уже вернулся, значительно раскрасневшийся, и вошел к Уржумцеву.
– Извините, Василий Васильевич… мне два слова.
– Что вам?
– Ведь Александра Николаевна – отличная работница. Другой такой не найдем, и дело хорошо знает, и не из лодарниц-барышень. Нам же будет труднее, если вместо Болховской вы нам дадите какую-нибудь хорошенькую цацу.
– Это не мое дело… Председатель…
– Ну, положим, Василий Васильевич, все зависит от вас. Скажите председателю, – он и отменит свое решение.
– Да вы что? Влюблены, что ли, в Болховскую? Так вы и похлопочите для нее о другом месте. А у нас не благотворительное учреждение.
– То-то для многих барышень благотворительное… Хотя бы для ваших двух кузин… А порядочную работницу гонят.
– Прошу вас не читать мне нотаций.
– Какие нотации? Просто мы по-свински сделали. И попадем в газеты. И поделом…
Уржумцев очень боялся газет и испуганно спросил:
– Это кто же может написать такую пасквиль?
– Да хоть бы и я? Вы думаете, нечего рассказать? Очень даже много, – вызывающе сказал Ардалион Иванович.
– Вы, верно, закусывали? – с презрительной усмешкой сказал Уржумцев.
– И закусывал и выпил. А мне обидно, хотя я за Александрой Николаевной не ухаживал. Я ведь не так нравлюсь женщинам, как вы.
Уржумцев знал, что Ардалион Иванович был знающий и отличный служака, и им дорожил и председатель правления, и его хорошо знал один из крупных акционеров, имевший большое влияние на правление и особенно на председателя. Все знали, что старенький помощник выпивает, но на это смотрели сквозь пальцы. И Уржумцев, слегка понижая тон, сказал:
– Я попрошу председателя… Только вряд ли… А на газеты мне наплевать… Мало ли врут.
– Так вы, Василий Васильевич, решительно гоните Болховскую?..
– Повторяю, я ни при чем.
– Ну что ж, ловко! Верно, какую-нибудь цацу определите? А я с цацой служить не хочу и пойду объясняться к председателю… Пойду еще закусывать и не побоюсь… И без вашего правления найду место!..
С этими словами старенький помощник бухгалтера вышел из кабинета и в комнате, где сидели барышни, громко воскликнул:
– Барышни, Болховскую выгнали! Довольно подло с ней сделали!
Никто не отвечал. Глаза у всех были опущены. Только одна из самых любопытных спросила:
– Ардалион Иванович, вы, наверное, знаете, кто вместо Болховской?
– Верно, к вам новая барышня… И будет стрелять глазами еще лучше вас.
– И ошиблись, милый Ардалион Иванович, – внезапно сказала только что вошедшая Александра Николаевна.
– А кто?
– Да вот этот самый Стрижов, который так ухаживает за «фруктом». Мне только что кассир сказал… Ведь это правда, Сергей Александрович? – обратилась она к молодому человеку с ласковыми глазами.
Тот вспыхнул и обиженно проговорил:
– Я ни при чем, Александра Николаевна.
– Но, однако, вы назначены на мое место?
– Да… Мне только что сказал Уржумцев.
– И знали, что меня выгоняют?
– Хорош товарищ! – воскликнул старенький помощник бухгалтера, и скулы на его лице задвигались. – А вы, Александра Николаевна, не думайте, что все здесь такие же свиньи. Я вот выпил и не хочу быть свиньей. Уйдете вы – и я уйду.
Сконфуженный молодой человек как будто не слыхал, что ему сказал выпивший Ардалион Иванович, и, наклонив голову, усердно защелкал счетами.
Несколько минут в комнате царило молчание.
Вскоре в комнате словно затрещала стайка канареек. Барышни бросили работу и стали болтать о том, действительно ли вместо барышни будет назначен Сергей Александрович.
– Верно, дадут больше жалованья, чем нам, – заметила барышня в красной хорошенькой блузке.
– Это бессовестно! Наша комната для барышень.
Но вдруг все барышни притихли. Защелкали костяшки. Вошел Уржумцев. Обратившись к Стрижову, он сказал:
– Пока займите место Болховской. Александра Николаевна уходит от нас.
– И я ухожу, освободится и еще место.
1 2 3