Только высшие интересы сводят людей воедино…
Иосифу сделалось стыдно и за знаменитого поэта, и за себя, не помнившего ни строчки его стихов.
Когда пение окончилось и музыканты опустили инструменты, к столику подошел, недвусмысленно покачиваясь, их соотечественник.
Светился благородный лоб, опушенный сединами, мерцающие глаза, казалось, излучали свет и в то же время были прозрачны: что-то еще виделось в их глубине, но Иосиф боялся выказать свое любопытство.
— Как бы велика ни была трагедия, — сказал доктор Шубов, не глядя на поэта, — благородный человек не имеет права поступаться достоинством. Если у человека нет воли бороться за справедливый мир, а примириться с существующим он не может, надо найти более достойный выход, нежели стакан плебейского зелья.
— Господа, господа, — глухо возразил поэт. — Не осуждайте меня… Я показывал, как мы проплясали свою мечту, свою Россию… Мы не нашли пути к народу, а стало быть, и к себе. Кто это понял? Никто, никто. — И, подняв глаза к потолку, сжимая у груди белые руки, поэт произнес: — «Тот дьявол проклятый, который в Отчизне разбил наши жизни!»
Словно споткнувшись, он поглядел по сторонам и пошел прочь неверными, слабыми шагами.
— Им не откроется знание, которое приоткрывается тебе, Иосиф… Они звали перемены, они жаждали перемен, маясь от своей пустоты, но были слишком ленивы, слишком доверчивы и в самый ответственный момент передоверили судьбу в чужие руки. — Доктор Шубов вздохнул и покачал головой. — Люди верят тому, что чаще повторяется. Они верят демагогам, второстепенному, а не главному: куда идти? как жить? для чего?.. Начинать надо с общего идеала жизни, то есть с обозримой цели. Лишь когда она определена и уяснена, можно решить для себя вопрос о смысле жизни. Все остальные вопросы — подчиненные. Есть ли польза спорить по конкретным проблемам торговли, или производства, или школьного преподавания, пока мы не представляем, как должна выглядеть экономическая и духовная модель жизни, которая отвечает нашему внутреннему миру?
«Мы счастливы, когда нас понимают. Но разве меньшее счастье, когда мы понимаем людей и жизнь?» — подумал Иосиф и вспомнил внезапно о последних секундах своей жизни в общине. Он тащил негодяя к створу плотины, уже хорошо виднелась квадратная чаша рыбопитомника, а от жилого корпуса, чуть скрытого березовой рощей, бежали люди…
— Что случилось с общиной? Негодяй затопил ее?
— Нет, — нахмурясь, сказал доктор Шубов, — подлость не способна разрушить разумное, если за ним — хорошо организованный коллектив. Она разрушает только постройки разрозненных людей или брошенного ими на произвол судьбы государства… Ты гордишься пробудившимися от сна… Но скажи, разве община беспроблемна?
— Я мало видел, — смутился Иосиф.
— По косточке, отпечатавшейся в куске угля, настоящий ученый воссоздает облик живого существа… Предмет твоей мысли всегда должен иметь четкие очертания. Все неопределенно только у тех, кто слаб духом. И прежде всего мечта. Напротив, у сильных она имеет плотность реальности.
— Мне кажется, — сказал Иосиф, — в общине — все те же проблемы, которые извечно волнуют людей: взаимоотношения между собой, связь с природой, семья, дети, их воспитание и образование, досуг, труд, личное совершенство, общий и индивидуальный смысл жизни… Главное — что общинники могут разумно решать все свои проблемы, тогда как при другой организации жизни между желанием человека и его трудом все время стоит банда лукавых посредников.
Доктор Шубов постучал ножом о вилку, глянув туда, где пела новая певичка.
— Ты пойдешь дальше меня, — сказал он. — Так и должно быть, если учатся всерьез. Беда, что нас всерьез не учили, делая прислужниками ничтожных знаний, тогда как мы имеем право быть их полными хозяевами… Ничто не оправдывает людей. Во всякое время они в состоянии открывать и защищать правду…
Появился официант с подносом. Ловко расставил кушанья, пожелал приятного аппетита и… вдруг Иосиф увидел, что это никакой не официант, а все тот же «князь тьмы».
— Ты понял? — подмигнув, сказал доктор, когда он отошел. — Не притрагивайся к пище, давай выбираться отсюда. Сначала ты, потом я…
Иосиф встал и пошел к выходу. Он был еще в коридоре, когда в зале поднялась суматоха: завизжали женщины, хлопнуло несколько револьверных выстрелов, зазвенела разбитая посуда.
— Шнель, шнель, майн либер Аугустин! — прокричал доктор Шубов, пробегая со своей тростью под мышкой. — Филистеры никогда не уразумеют, зачем к их рогам привязывают веревки!..
Волосатые руки настигли Иосифа на улице, где пахло дождем, печеным хлебом и гиацинтами, выставленными в горшках на чугунную решетку балкона в доме напротив.
Он беспокоился о докторе, которого окружила толпа разъяренных мужчин в черных фраках. Выставив кулаки, они подступали к доктору, а он, беспечно смеясь, защищался тростью. Но вот подбежали полицейские с овчаркой. Оскалив пасть, овчарка бросилась на доктора, но он сунул ей трость в зубы, взмахнул руками и — взмыл в воздух, все выше и выше. Облик его, теряя очертания, превратился в сгусток дыма, дым медленно рассеивался, а толпа все стояла разинув рот, и овчарка бегала среди толпы, держа в зубах коричневую трость…
— По-видимому, это был обыкновенный шарлатан! — сказал прохожий в котелке другому прохожему, пузатому господину в бакенбардах. — Я наблюдаю зрелище уже шесть минут с четвертью. — Он щелкнул крышкой серебряных часов и спрятал их в карман жилета.
Иосиф засмеялся. Не глупые суждения поразили его, — открытие, что он бессмертен. Что отныне он может жить в любом веке, в любом литературном или музыкальном сочинении, в любом чувстве, в любой картине природы, оставаясь жить посреди своего времени, исполняя его долги. «Знающий истину — вечен, сколько бы лет ни прожил. Печатью небес отмечен, он в век обращаться может…»
Его куда-то тащили. Но он не боялся. Какую беду могли причинить ему, защищенному энергетическим полем истины?
С нарастающим грохотом приближался экипаж. Лошади, кося глазами, мчались, будто испуганные бесом. Взмахнули руки — швырнули связанного Иосифа на мокрый булыжник. Над ним мелькнул круп вороного коня, поднятое копыто нацелилось в грудь, огромное колесо с железными ободьями пришлось как раз поперек туловища…
13
— Разве можно спокойно жить, когда все пространство судьбы ограничено домом, двором, деревней, районом или даже эпохой? — усмехнувшись, сказал доктор Шубов. — Человек приходит в мир для того, чтобы успеть прожить жизнь всего человечества. Непосильная задача? Ничуть не бывало. Культура человечества существует не ради книг или театров, не ради музеев или выставочных залов. Культура существует только для того, чтобы наполнить душу человека светом эпох, потому что ведь и тьма эпох, сгущаясь все плотнее, сопровождает каждый шаг его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Иосифу сделалось стыдно и за знаменитого поэта, и за себя, не помнившего ни строчки его стихов.
Когда пение окончилось и музыканты опустили инструменты, к столику подошел, недвусмысленно покачиваясь, их соотечественник.
Светился благородный лоб, опушенный сединами, мерцающие глаза, казалось, излучали свет и в то же время были прозрачны: что-то еще виделось в их глубине, но Иосиф боялся выказать свое любопытство.
— Как бы велика ни была трагедия, — сказал доктор Шубов, не глядя на поэта, — благородный человек не имеет права поступаться достоинством. Если у человека нет воли бороться за справедливый мир, а примириться с существующим он не может, надо найти более достойный выход, нежели стакан плебейского зелья.
— Господа, господа, — глухо возразил поэт. — Не осуждайте меня… Я показывал, как мы проплясали свою мечту, свою Россию… Мы не нашли пути к народу, а стало быть, и к себе. Кто это понял? Никто, никто. — И, подняв глаза к потолку, сжимая у груди белые руки, поэт произнес: — «Тот дьявол проклятый, который в Отчизне разбил наши жизни!»
Словно споткнувшись, он поглядел по сторонам и пошел прочь неверными, слабыми шагами.
— Им не откроется знание, которое приоткрывается тебе, Иосиф… Они звали перемены, они жаждали перемен, маясь от своей пустоты, но были слишком ленивы, слишком доверчивы и в самый ответственный момент передоверили судьбу в чужие руки. — Доктор Шубов вздохнул и покачал головой. — Люди верят тому, что чаще повторяется. Они верят демагогам, второстепенному, а не главному: куда идти? как жить? для чего?.. Начинать надо с общего идеала жизни, то есть с обозримой цели. Лишь когда она определена и уяснена, можно решить для себя вопрос о смысле жизни. Все остальные вопросы — подчиненные. Есть ли польза спорить по конкретным проблемам торговли, или производства, или школьного преподавания, пока мы не представляем, как должна выглядеть экономическая и духовная модель жизни, которая отвечает нашему внутреннему миру?
«Мы счастливы, когда нас понимают. Но разве меньшее счастье, когда мы понимаем людей и жизнь?» — подумал Иосиф и вспомнил внезапно о последних секундах своей жизни в общине. Он тащил негодяя к створу плотины, уже хорошо виднелась квадратная чаша рыбопитомника, а от жилого корпуса, чуть скрытого березовой рощей, бежали люди…
— Что случилось с общиной? Негодяй затопил ее?
— Нет, — нахмурясь, сказал доктор Шубов, — подлость не способна разрушить разумное, если за ним — хорошо организованный коллектив. Она разрушает только постройки разрозненных людей или брошенного ими на произвол судьбы государства… Ты гордишься пробудившимися от сна… Но скажи, разве община беспроблемна?
— Я мало видел, — смутился Иосиф.
— По косточке, отпечатавшейся в куске угля, настоящий ученый воссоздает облик живого существа… Предмет твоей мысли всегда должен иметь четкие очертания. Все неопределенно только у тех, кто слаб духом. И прежде всего мечта. Напротив, у сильных она имеет плотность реальности.
— Мне кажется, — сказал Иосиф, — в общине — все те же проблемы, которые извечно волнуют людей: взаимоотношения между собой, связь с природой, семья, дети, их воспитание и образование, досуг, труд, личное совершенство, общий и индивидуальный смысл жизни… Главное — что общинники могут разумно решать все свои проблемы, тогда как при другой организации жизни между желанием человека и его трудом все время стоит банда лукавых посредников.
Доктор Шубов постучал ножом о вилку, глянув туда, где пела новая певичка.
— Ты пойдешь дальше меня, — сказал он. — Так и должно быть, если учатся всерьез. Беда, что нас всерьез не учили, делая прислужниками ничтожных знаний, тогда как мы имеем право быть их полными хозяевами… Ничто не оправдывает людей. Во всякое время они в состоянии открывать и защищать правду…
Появился официант с подносом. Ловко расставил кушанья, пожелал приятного аппетита и… вдруг Иосиф увидел, что это никакой не официант, а все тот же «князь тьмы».
— Ты понял? — подмигнув, сказал доктор, когда он отошел. — Не притрагивайся к пище, давай выбираться отсюда. Сначала ты, потом я…
Иосиф встал и пошел к выходу. Он был еще в коридоре, когда в зале поднялась суматоха: завизжали женщины, хлопнуло несколько револьверных выстрелов, зазвенела разбитая посуда.
— Шнель, шнель, майн либер Аугустин! — прокричал доктор Шубов, пробегая со своей тростью под мышкой. — Филистеры никогда не уразумеют, зачем к их рогам привязывают веревки!..
Волосатые руки настигли Иосифа на улице, где пахло дождем, печеным хлебом и гиацинтами, выставленными в горшках на чугунную решетку балкона в доме напротив.
Он беспокоился о докторе, которого окружила толпа разъяренных мужчин в черных фраках. Выставив кулаки, они подступали к доктору, а он, беспечно смеясь, защищался тростью. Но вот подбежали полицейские с овчаркой. Оскалив пасть, овчарка бросилась на доктора, но он сунул ей трость в зубы, взмахнул руками и — взмыл в воздух, все выше и выше. Облик его, теряя очертания, превратился в сгусток дыма, дым медленно рассеивался, а толпа все стояла разинув рот, и овчарка бегала среди толпы, держа в зубах коричневую трость…
— По-видимому, это был обыкновенный шарлатан! — сказал прохожий в котелке другому прохожему, пузатому господину в бакенбардах. — Я наблюдаю зрелище уже шесть минут с четвертью. — Он щелкнул крышкой серебряных часов и спрятал их в карман жилета.
Иосиф засмеялся. Не глупые суждения поразили его, — открытие, что он бессмертен. Что отныне он может жить в любом веке, в любом литературном или музыкальном сочинении, в любом чувстве, в любой картине природы, оставаясь жить посреди своего времени, исполняя его долги. «Знающий истину — вечен, сколько бы лет ни прожил. Печатью небес отмечен, он в век обращаться может…»
Его куда-то тащили. Но он не боялся. Какую беду могли причинить ему, защищенному энергетическим полем истины?
С нарастающим грохотом приближался экипаж. Лошади, кося глазами, мчались, будто испуганные бесом. Взмахнули руки — швырнули связанного Иосифа на мокрый булыжник. Над ним мелькнул круп вороного коня, поднятое копыто нацелилось в грудь, огромное колесо с железными ободьями пришлось как раз поперек туловища…
13
— Разве можно спокойно жить, когда все пространство судьбы ограничено домом, двором, деревней, районом или даже эпохой? — усмехнувшись, сказал доктор Шубов. — Человек приходит в мир для того, чтобы успеть прожить жизнь всего человечества. Непосильная задача? Ничуть не бывало. Культура человечества существует не ради книг или театров, не ради музеев или выставочных залов. Культура существует только для того, чтобы наполнить душу человека светом эпох, потому что ведь и тьма эпох, сгущаясь все плотнее, сопровождает каждый шаг его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65