Входишь в чье-то положение?
Федор Михайлович продолжал медленно идти по тротуару, а Георгий Никанорович - крепкий, коренастый и одновременно легкий - шел рядом и не умолкал:
- Хандришь все? Копаешься в себе? Запомни, ипохондрики мало живут!
- А я с тобой в этом не собираюсь состязаться.
- Ну, бывай… Мне пора. Горисполком вызывает! - Он похлопал учителя твердой загорелой рукой по спине. - Так заходи… Жду!
Федор Михайлович ничего не ответил, и ярко начищенные стремительные туфли Карпова полетели дальше.
- Как он быстро ходит! - сказала Оля. - Как молодой.
- Ну и что с того? - ответил Одик и задумался.
- А что такое ипохондрик? - спросила вдруг Оля.
- Кто плохо ходит, - мгновенно придумал Одик. - Медленно, как вот сейчас идет Федор Михайлович. Но это ничего не значит.
- А-а… - протянула Оля.
Они по-прежнему шли за учителем.
Когда он стал у небольшого книжного магазина с пыльным окном, продавщица что-то крикнула ему, и он вошел внутрь.
- Подождем? - сказала Оля.
Они присели на каменный барьер у огромной веерной пальмы с лохматым стволом. Федор Михайлович вышел очень скоро.
В руках у него была раскрытая книга. Не та, что была зажата под мышкой, а другая, с черной обложкой, перечеркнутой белыми молниями.
Он на ходу читал ее.
- Пошли, - шепнул Одик, и они двинулись за ним.
С учителем здоровались, как заметил Одик, не приезжие, не отдыхающие, а местный, коренной люд. Федор Михайлович, не отрывая от страниц глаз, отвечал и даже называл имя-отчество или только имя встречного.
- А может, он не совсем нормальный? - спросил Одик.
- Ну да! - обиделась Оля. - Тогда ты - вообще псих… С тобой мальчики и знаться не хотят, а с ним…
- Хватит! - оборвал ее Одик. - Вспомнила!
Они шли за учителем по пятам, шли неотступно и осторожно заглядывали ему в лицо. Он читал. Переходя дорогу, он лишь на миг оторвался от книги и снова углубился.
- Что он читает? - спросила сестра.
- "Альберт Эйнштейн", - шепнул Одик.
- А-а, как же! Знаю, - сказала Оля. - Это его кино - "Броненосец Потемкин". Старое, без звука… По телевизору показывали.
- Сказала! Кино-то Эйзенштейна!
Вдруг об асфальт что-то громко стукнулось - книга! Федор Михайлович по-прежнему шел и читал. Оля нагнулась и схватила книгу. Одик тотчас вырвал ее у сестры, погрозил пальцем и подбежал к учителю.
- Федор Михайлович, вы потеряли!
Учитель поднял голову, сунул книгу под мышку и посмотрел на Одика.
- Спасибо… Где это я тебя видел? Не с экспедицией подводников?
- Да, это был я, - сказал Одик, смутился и отступил в тень платана, но тут вперед нахально выскочила Оля.
- А что они там ищут все?
- О, это только у них можно узнать, и мне не говорят.
Может быть, Одик с сестрой и узнали бы что-нибудь новое, но помешал мотоциклист с черными бачками. Он проезжал мимо, приостановил возле них машину и упер ногу в остроносой туфле в край тротуара.
- Привет, Михалыч! Жив-здоров?
- Как видишь.
У мотоциклиста было блестящее, крепкощекое лицо.
- Еще вызывают? - спросил он. - Смотри, они умеют мстить.
- Ехал бы ты, Павел, своей дорогой.
Но мотоциклист и не думал уезжать. В глазах его светилось любопытство и участие.
- Не опознал? От тебя ведь все зависит - мог и забыть их лица, не днем было дело… Мог ведь забыть?
- Не мог.
- И напрасно. Ничего тебя, Михалыч, не научило. Помнишь, в школе…
- Ну, всего. - Федор Михайлович пошел дальше и уткнулся в книгу.
"Опять эти секретные разговоры, - подумал Одик. - Кто это ему все грозит? Кого он должен опознать? И что было в школе?" И здесь его мысль внезапно перекинулась на другое: а умеет он играть в преферанс? Конечно, умеет. Должен уметь. Но и все же трудно было представить его на солнцепеке, озабоченного, с веером обтрепанных карт в руке.
Голова Одика пухла, тяжелела от вопросов и догадок…
Все это было вчера. Вчера, когда он думал, что уже почти подружился с ребятами, особенно с Катраном, и что у него начнется теперь другая жизнь.
Но сегодня мечта его рухнула. И все из-за Ильки, из-за его идиотской шутки.
Когда Одик вернулся домой, мама спросила:
- Ну куда тебя все носит? То от дома отойти боялся, а то…
- Да никуда меня не носит, - ответил Одик и хотел уже рассказать про амфору, про ребят и Федора Михайловича, но от одной мысли о том, чем все это кончилось, у него совсем испортилось настроение, и он не рассказал. Не могу же я весь день валяться на раскаленных камнях и смотреть, как ты вяжешь, а папа дуется в свой преферанс.
- Скажите пожалуйста! - блеснула глазами мама, и Одику показалось, что она осталась довольна им.
Вечером отец сказал маме:
- А тут ничего, правда?
- Ничего… Совсем ничего! - ответила мама. - Впервые за столько лет отдыхаю. И Одик с Олей, по-моему, не скучают… Одно вот беспокоит меня: явится его сын - найдем ли что-нибудь подходящее?
- Но Георгий Никанорович обещал.
- А если только из вежливости? Теперь ведь все больше и больше народу приезжает сюда. Самый сезон. Скоро и студенты нахлынут… Что тогда делать будем!
- Ай! - сказал отец. - Не хочу на отдыхе ломать голову. Как-нибудь уладится… Он ведь порядочный человек и не мог бросать слова на ветер…
"Много вы знаете о нем", - подумал Одик, но вслух ничего не сказал. И еще больше помрачнел.
Мальчишки и Федор Михайлович не выходили у него из головы.
Интересно, склеится амфора или нет?
Глава 11
"В АМФОРАХ МЫ НЕ НУЖДАЕМСЯ"
Амфора склеивалась.
Комната, где жил Миша, звенела от голосов. Его отец был на службе - в отделении местного госбанка; его мать, старшая сестра из санатория нефтяников, принимала отдыхающих в процедурном кабинете, и мальчишкам никто не мешал. Илька, стараясь делать это незаметно пристально оглядывал комнату: на стене висела большая карта Черного моря, исчерченная красными линиями, утыканная флажками возле Скалистого, который и назван-то не был, а лишь был отмечен микроскопической точкой, словно муха ее посадила. Под картой стоял Мишин столик, а на нем - навалом разных пыльных обтрепанных книг, сложенных карт и схем; книги стопками лежали и под столом. У двери громоздился синий потертый диван, посреди комнаты - широченный овальный стол и тяжелые, с засаленной обивкой стулья; в углу виднелся приемник, и не маленький, транзисторный, какие сейчас у всех, а громадный, ламповый, давно вышедший из моды, с поцарапанным корпусом и неуклюжей ручкой настройки.
"Неважно живут, - подумал Илька. - Обстановочку давно пора менять… А гонору сколько! Или из-за этой вот исчерченной карты на стене? Тоже мне, великий исследователь Черного моря…"
Миша между тем разостлал на столике старый белый халат матери, висевший на гвоздике у окна, и осторожно достал из сумки куски амфоры.
- Что это? - Катран дотронулся до чего-то твердого, черно-коричневого, вроде смолы, на донце амфоры и поднес палец к носу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Федор Михайлович продолжал медленно идти по тротуару, а Георгий Никанорович - крепкий, коренастый и одновременно легкий - шел рядом и не умолкал:
- Хандришь все? Копаешься в себе? Запомни, ипохондрики мало живут!
- А я с тобой в этом не собираюсь состязаться.
- Ну, бывай… Мне пора. Горисполком вызывает! - Он похлопал учителя твердой загорелой рукой по спине. - Так заходи… Жду!
Федор Михайлович ничего не ответил, и ярко начищенные стремительные туфли Карпова полетели дальше.
- Как он быстро ходит! - сказала Оля. - Как молодой.
- Ну и что с того? - ответил Одик и задумался.
- А что такое ипохондрик? - спросила вдруг Оля.
- Кто плохо ходит, - мгновенно придумал Одик. - Медленно, как вот сейчас идет Федор Михайлович. Но это ничего не значит.
- А-а… - протянула Оля.
Они по-прежнему шли за учителем.
Когда он стал у небольшого книжного магазина с пыльным окном, продавщица что-то крикнула ему, и он вошел внутрь.
- Подождем? - сказала Оля.
Они присели на каменный барьер у огромной веерной пальмы с лохматым стволом. Федор Михайлович вышел очень скоро.
В руках у него была раскрытая книга. Не та, что была зажата под мышкой, а другая, с черной обложкой, перечеркнутой белыми молниями.
Он на ходу читал ее.
- Пошли, - шепнул Одик, и они двинулись за ним.
С учителем здоровались, как заметил Одик, не приезжие, не отдыхающие, а местный, коренной люд. Федор Михайлович, не отрывая от страниц глаз, отвечал и даже называл имя-отчество или только имя встречного.
- А может, он не совсем нормальный? - спросил Одик.
- Ну да! - обиделась Оля. - Тогда ты - вообще псих… С тобой мальчики и знаться не хотят, а с ним…
- Хватит! - оборвал ее Одик. - Вспомнила!
Они шли за учителем по пятам, шли неотступно и осторожно заглядывали ему в лицо. Он читал. Переходя дорогу, он лишь на миг оторвался от книги и снова углубился.
- Что он читает? - спросила сестра.
- "Альберт Эйнштейн", - шепнул Одик.
- А-а, как же! Знаю, - сказала Оля. - Это его кино - "Броненосец Потемкин". Старое, без звука… По телевизору показывали.
- Сказала! Кино-то Эйзенштейна!
Вдруг об асфальт что-то громко стукнулось - книга! Федор Михайлович по-прежнему шел и читал. Оля нагнулась и схватила книгу. Одик тотчас вырвал ее у сестры, погрозил пальцем и подбежал к учителю.
- Федор Михайлович, вы потеряли!
Учитель поднял голову, сунул книгу под мышку и посмотрел на Одика.
- Спасибо… Где это я тебя видел? Не с экспедицией подводников?
- Да, это был я, - сказал Одик, смутился и отступил в тень платана, но тут вперед нахально выскочила Оля.
- А что они там ищут все?
- О, это только у них можно узнать, и мне не говорят.
Может быть, Одик с сестрой и узнали бы что-нибудь новое, но помешал мотоциклист с черными бачками. Он проезжал мимо, приостановил возле них машину и упер ногу в остроносой туфле в край тротуара.
- Привет, Михалыч! Жив-здоров?
- Как видишь.
У мотоциклиста было блестящее, крепкощекое лицо.
- Еще вызывают? - спросил он. - Смотри, они умеют мстить.
- Ехал бы ты, Павел, своей дорогой.
Но мотоциклист и не думал уезжать. В глазах его светилось любопытство и участие.
- Не опознал? От тебя ведь все зависит - мог и забыть их лица, не днем было дело… Мог ведь забыть?
- Не мог.
- И напрасно. Ничего тебя, Михалыч, не научило. Помнишь, в школе…
- Ну, всего. - Федор Михайлович пошел дальше и уткнулся в книгу.
"Опять эти секретные разговоры, - подумал Одик. - Кто это ему все грозит? Кого он должен опознать? И что было в школе?" И здесь его мысль внезапно перекинулась на другое: а умеет он играть в преферанс? Конечно, умеет. Должен уметь. Но и все же трудно было представить его на солнцепеке, озабоченного, с веером обтрепанных карт в руке.
Голова Одика пухла, тяжелела от вопросов и догадок…
Все это было вчера. Вчера, когда он думал, что уже почти подружился с ребятами, особенно с Катраном, и что у него начнется теперь другая жизнь.
Но сегодня мечта его рухнула. И все из-за Ильки, из-за его идиотской шутки.
Когда Одик вернулся домой, мама спросила:
- Ну куда тебя все носит? То от дома отойти боялся, а то…
- Да никуда меня не носит, - ответил Одик и хотел уже рассказать про амфору, про ребят и Федора Михайловича, но от одной мысли о том, чем все это кончилось, у него совсем испортилось настроение, и он не рассказал. Не могу же я весь день валяться на раскаленных камнях и смотреть, как ты вяжешь, а папа дуется в свой преферанс.
- Скажите пожалуйста! - блеснула глазами мама, и Одику показалось, что она осталась довольна им.
Вечером отец сказал маме:
- А тут ничего, правда?
- Ничего… Совсем ничего! - ответила мама. - Впервые за столько лет отдыхаю. И Одик с Олей, по-моему, не скучают… Одно вот беспокоит меня: явится его сын - найдем ли что-нибудь подходящее?
- Но Георгий Никанорович обещал.
- А если только из вежливости? Теперь ведь все больше и больше народу приезжает сюда. Самый сезон. Скоро и студенты нахлынут… Что тогда делать будем!
- Ай! - сказал отец. - Не хочу на отдыхе ломать голову. Как-нибудь уладится… Он ведь порядочный человек и не мог бросать слова на ветер…
"Много вы знаете о нем", - подумал Одик, но вслух ничего не сказал. И еще больше помрачнел.
Мальчишки и Федор Михайлович не выходили у него из головы.
Интересно, склеится амфора или нет?
Глава 11
"В АМФОРАХ МЫ НЕ НУЖДАЕМСЯ"
Амфора склеивалась.
Комната, где жил Миша, звенела от голосов. Его отец был на службе - в отделении местного госбанка; его мать, старшая сестра из санатория нефтяников, принимала отдыхающих в процедурном кабинете, и мальчишкам никто не мешал. Илька, стараясь делать это незаметно пристально оглядывал комнату: на стене висела большая карта Черного моря, исчерченная красными линиями, утыканная флажками возле Скалистого, который и назван-то не был, а лишь был отмечен микроскопической точкой, словно муха ее посадила. Под картой стоял Мишин столик, а на нем - навалом разных пыльных обтрепанных книг, сложенных карт и схем; книги стопками лежали и под столом. У двери громоздился синий потертый диван, посреди комнаты - широченный овальный стол и тяжелые, с засаленной обивкой стулья; в углу виднелся приемник, и не маленький, транзисторный, какие сейчас у всех, а громадный, ламповый, давно вышедший из моды, с поцарапанным корпусом и неуклюжей ручкой настройки.
"Неважно живут, - подумал Илька. - Обстановочку давно пора менять… А гонору сколько! Или из-за этой вот исчерченной карты на стене? Тоже мне, великий исследователь Черного моря…"
Миша между тем разостлал на столике старый белый халат матери, висевший на гвоздике у окна, и осторожно достал из сумки куски амфоры.
- Что это? - Катран дотронулся до чего-то твердого, черно-коричневого, вроде смолы, на донце амфоры и поднес палец к носу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36