Пес сидел под ним на равном удалении от всех, став таким образом центром окружности, правда, сохранив высоту, и превратился в нечто вроде средней ножки стола.
Но - одно движение Майора, и он снова сделался псом. Майор двинулся к выходу в сад, и пес побежал за ним, виляя хвостом и лая из вежливости. Майор насвистывал стомп и протирал свой монокль.
Оставшись наедине, Оливье и Жаклин смотрели в разные стороны, потому что коричневые перекладины на потолке их пугали. Солнце рисовало портрет Жаклин в темных тонах на фоне светлого окна, ему пришлось переделывать свою работу несколько раз, пока наконец не было достигнуто полное сходство, но зато теперь она была действительно прекрасна.
Оливье только сейчас как следует разглядел ее. Она была еще очень молода. Кожа на щеках гладкая, цвет лица необычного оттенка: чайная роза. В сочетании с бронзовыми волосами он казался особенным. Добавьте к этому светлые глаза, и портрет готов.
Оливье от души наслаждался съеденным абрикосом. Он сначала проглотил его, а потом отрыгнул на манер жвачных животных. Он чувствовал себя все более счастливым, и трудно объяснить это состояние, если забыть о Жаклин.
Она поднялась гибким движением, отодвинула стул и подала ему руку.
- Давайте погуляем до обеда, - сказала она.
А тем временем Майор в табачной лавочке напротив вокзала покупал открытки. Он заплатил за все ровно двадцать один франк, а оставшиеся сто сантимов бросил псу. Это было, конечно, псу под хвост, но почему не сделать иногда приятное ближнему...
Майор смотрел вслед удаляющейся паре мутным взглядом своего единственного глаза. Второй глаз был по-прежнему стеклянный. Жаклин и Оливье под руку шли через поле.
Она была в светлом полотняном платье и сандалиях на высоком каблуке, а волосы все так же горели - это солнце запуталось в них и никак не могло выбраться. Майор сменил стомп на медленное танго и, насвистывая, удобно устроился на террасе привокзального кафе "Альбигоец".
Дорога через поле была, как и все подобные дороги, особенно хороша, если на нее смотришь не в одиночку. Она состояла из собственно дороги, промежуточного участка поле-дорога, в свою очередь подразделявшегося на полосу травянистой растительности, канаву малой глубины, полосу зеленых насаждений и, наконец, поля со всеми возможными компонентами: тут были и горчица, и рапс, и пшеница, а также различные и безразличные животные.
И еще была Жаклин. Длинные стройные ноги, высокая грудь, которую подчеркивал белый кожаный ремень, почти обнаженные руки - их закрывали только маленькие рукава фонариком, такие легкие, что казалось, их сейчас сдует и они улетят вместе с прицепленным к ним сердцем Оливье, которое болталось на кусочке аорты, достаточно длинном, чтобы сделать узел.
Когда они вернулись с прогулки и Жаклин выпустила руку Оливье, на ней остался негатив ее пальцев, но на теле Жаклин никаких следов не обнаружилось.
Наверное, Оливье был слишком робок.
Они подошли к вокзалу как раз в тот момент, когда Майор поднялся со своего места, собираясь отправить одиннадцать открыток, которые он исчеркал за одну минуту. Зная, что каждая из них стоила девятнадцать су, вы легко можете подсчитать, сколько еще открыток осталось у Майора.
В отеле их уже ждал обед.
V
Пес сидел у дверей комнаты Майора и чесался. Его донимали блохи. Оливье, выходя из своей комнаты, отдавил ему хвост. Он спешил на обед, потому что уже был звонок. Какой чудесный день был вчера, и как хорошо они съездили на реку... Но тут пес выразил свое неудовольствие, так как он поймал наконец блоху и мог теперь переключить свое внимание на Оливье.
Жаклин в белом купальнике лежала у самой воды, и вода на ее волосах была как серебристый жемчуг, на руках и ногах - как блестящий целлофан, на песке под ней - просто мокрая. Тут Оливье нагнулся и дружески потрепал пса по спине, за что тот снисходительно лизнул ему руку.
Но он так и не осмелился сказать ей те слова, которые робкие люди стеснялись произносить вслух. Он вернулся с ней в отель поздно, но смог сказать лишь обычное "спокойной ночи". Сегодня он решил, что скажет наконец те слова.
Но тут открылась дверь комнаты Майора, заслонив Оливье, а из комнаты вышла Жаклин в белой шелковой пижаме, соблазнительно распахнутой на груди. Она прошла по коридору к себе в комнату, чтобы одеться, причесаться.
VI
Теперь, наверное, дверь комнаты Майора никогда не сможет закрыться: петли ее заржавели от соленых слез.
1 2 3
Но - одно движение Майора, и он снова сделался псом. Майор двинулся к выходу в сад, и пес побежал за ним, виляя хвостом и лая из вежливости. Майор насвистывал стомп и протирал свой монокль.
Оставшись наедине, Оливье и Жаклин смотрели в разные стороны, потому что коричневые перекладины на потолке их пугали. Солнце рисовало портрет Жаклин в темных тонах на фоне светлого окна, ему пришлось переделывать свою работу несколько раз, пока наконец не было достигнуто полное сходство, но зато теперь она была действительно прекрасна.
Оливье только сейчас как следует разглядел ее. Она была еще очень молода. Кожа на щеках гладкая, цвет лица необычного оттенка: чайная роза. В сочетании с бронзовыми волосами он казался особенным. Добавьте к этому светлые глаза, и портрет готов.
Оливье от души наслаждался съеденным абрикосом. Он сначала проглотил его, а потом отрыгнул на манер жвачных животных. Он чувствовал себя все более счастливым, и трудно объяснить это состояние, если забыть о Жаклин.
Она поднялась гибким движением, отодвинула стул и подала ему руку.
- Давайте погуляем до обеда, - сказала она.
А тем временем Майор в табачной лавочке напротив вокзала покупал открытки. Он заплатил за все ровно двадцать один франк, а оставшиеся сто сантимов бросил псу. Это было, конечно, псу под хвост, но почему не сделать иногда приятное ближнему...
Майор смотрел вслед удаляющейся паре мутным взглядом своего единственного глаза. Второй глаз был по-прежнему стеклянный. Жаклин и Оливье под руку шли через поле.
Она была в светлом полотняном платье и сандалиях на высоком каблуке, а волосы все так же горели - это солнце запуталось в них и никак не могло выбраться. Майор сменил стомп на медленное танго и, насвистывая, удобно устроился на террасе привокзального кафе "Альбигоец".
Дорога через поле была, как и все подобные дороги, особенно хороша, если на нее смотришь не в одиночку. Она состояла из собственно дороги, промежуточного участка поле-дорога, в свою очередь подразделявшегося на полосу травянистой растительности, канаву малой глубины, полосу зеленых насаждений и, наконец, поля со всеми возможными компонентами: тут были и горчица, и рапс, и пшеница, а также различные и безразличные животные.
И еще была Жаклин. Длинные стройные ноги, высокая грудь, которую подчеркивал белый кожаный ремень, почти обнаженные руки - их закрывали только маленькие рукава фонариком, такие легкие, что казалось, их сейчас сдует и они улетят вместе с прицепленным к ним сердцем Оливье, которое болталось на кусочке аорты, достаточно длинном, чтобы сделать узел.
Когда они вернулись с прогулки и Жаклин выпустила руку Оливье, на ней остался негатив ее пальцев, но на теле Жаклин никаких следов не обнаружилось.
Наверное, Оливье был слишком робок.
Они подошли к вокзалу как раз в тот момент, когда Майор поднялся со своего места, собираясь отправить одиннадцать открыток, которые он исчеркал за одну минуту. Зная, что каждая из них стоила девятнадцать су, вы легко можете подсчитать, сколько еще открыток осталось у Майора.
В отеле их уже ждал обед.
V
Пес сидел у дверей комнаты Майора и чесался. Его донимали блохи. Оливье, выходя из своей комнаты, отдавил ему хвост. Он спешил на обед, потому что уже был звонок. Какой чудесный день был вчера, и как хорошо они съездили на реку... Но тут пес выразил свое неудовольствие, так как он поймал наконец блоху и мог теперь переключить свое внимание на Оливье.
Жаклин в белом купальнике лежала у самой воды, и вода на ее волосах была как серебристый жемчуг, на руках и ногах - как блестящий целлофан, на песке под ней - просто мокрая. Тут Оливье нагнулся и дружески потрепал пса по спине, за что тот снисходительно лизнул ему руку.
Но он так и не осмелился сказать ей те слова, которые робкие люди стеснялись произносить вслух. Он вернулся с ней в отель поздно, но смог сказать лишь обычное "спокойной ночи". Сегодня он решил, что скажет наконец те слова.
Но тут открылась дверь комнаты Майора, заслонив Оливье, а из комнаты вышла Жаклин в белой шелковой пижаме, соблазнительно распахнутой на груди. Она прошла по коридору к себе в комнату, чтобы одеться, причесаться.
VI
Теперь, наверное, дверь комнаты Майора никогда не сможет закрыться: петли ее заржавели от соленых слез.
1 2 3