«Громыко находился в Штатах уже больше недели, но никто из американских должностных лиц не знал, с какой именно целью... Он попросил аудиенции в Белом доме. Запрос этот почти совпал со временем появления полученных разведкой материалов. Засекли ли русские наш самолет? Хотели ли они переговорить с Кеннеди, чтобы почувствовать его реакцию? Или просто намеревались использовать эту аудиенцию, чтобы проинформировать Вашингтон о том, что Хрущев уже открыто собирается пустить в ход боеголовки и нанести удар еще до того, как США подготовятся к ответным мерам?»
Кеннеди «по мере приближения встречи волновался все больше, но, увидев Громыко и Анатолия Добрынина (советского посла), заставил себя улыбнуться» (Соренсон). Все еще не готовый к конкретным действиям, президент решил, что сейчас главное - скрыть от Громыко факт существования материалов ЦРУ и не дать Советам никакого преимущества.
Встреча началась в 17.00 и продолжалась до 19.15. С одной стороны, слушали и наблюдали госсекретарь Дин Раск, Ливеллин Томпсон (бывший посол США в Советском Союзе) и Мартин Гилдебранд (директор департамента по делам с Германией), с другой - Добрынин, Владимир Семенов (заместитель министра иностранных дел СССР) и третий советский чиновник. Присутствовали также и переводчики с обеих сторон. «Кеннеди сел в свое кресло-качалку, глядя на камин, Громыко по правую от него руку, на бежевом диване. Вошли операторы, сделали снимки (см.Рисунок 18) и удалились. Русский политик откинулся на полосатую подушку и начал говорить...».
Рисунок 18
Сидят (слева направо): Анатолий Добрынин, Андрей Громвко, Джон Ф.Кеннеди.
Сначала немного поговорив о Берлине, Громыко наконец перешел к Кубе. Как уверяет Роберт Кеннеди: «Громыко заявил, что хочет обратиться к президенту Кеннеди и Соединенным Штатам от имени премьера Хрущева и Советского Союза по поводу снятия напряжения, существующего в последнее время в отношении Кубы. Президент сидел пораженный и даже отчасти восхищенный хладнокровием Громыко... и отвечал твердо, однако явно опасаясь, провокации...». Журналист Эли Абель сообщает: «Президент дал Громыко явную возможность отойти от прежних уверений Хрущева и Добрынина о том, что ракеты на Кубе представляют собой всего лишь противовоздушную оборону... Но Громыко упорно повторял прошлые уверения, которые, как знал теперь президент, были чистой ложью. Кеннеди же перед фактами его не поставил». «Президент сохранял полное спокойствие... и не выказывал ни малейшего признака напряжения или гнева» (Соренсон).
Покидая Белый дом, Громыко находился в состоянии «необычной веселости» (Абель). Репортеры пытались узнать у него, о чем шла речь на встрече. «Громыко усмехнулся, пребывая явно в отличном настроении, и заявил, что беседа была "полезной, очень полезной"». Как пишет Роберт Кеннеди: «Я прибыл в Белый дом вскоре после того, как встреча закончилась и Громыко удалился. Президент, если можно так выразиться, был весьма недоволен разговором с русскими». «Я умирал от желания сунуть им в нос наши доказательства их обмана», - признался Кеннеди. Об этом сообщает политолог Дэвид Детцер. Не выходя из кабинета, президент так прокомментировал встречу подошедшим Роберту Лаветту и Мак-Банди: «...только что, десять минут назад в этой самой комнате Громыко с непроницаемым лицом произносил такую явную ложь, какой я давненько уже не слыхивал. На протяжении всей беседы у меня под рукой в среднем ящике стола лежали фотографии, сделанные с самого близкого расстояния... и у меня был большой соблазн показать их советскому министру».
Но давайте сначала рассмотрим поведение посла Добрынина. Возможно, на этой встрече он был единственным, кто говорил правду. Роберт Кеннеди полагает, что русские лгали и Добрынину, не считая его особо умелым обманщиком, и тот искренне отрицал факт размещения советских ракет на Кубе, как делал это и в предыдущих беседах с братом президента.
Ради подобных целей правительства частенько вводят в заблуждение своих послов. Почти так же поступил и сам Джон Кеннеди с Эдлаем Стивенсоном, не поставив того в известность о Заливе Свиней, и, как указывает Алисон: «...точно так же не проинформировали о Перл-Харборе и японского посла в США; а немецкого посла в Москве - о плане "Барбаросса"». В период между июнем 1962 года, когда Советы, вероятно, решили разместить свои ракеты на Кубе, и этой встречей в середине октября русские постоянно использовали Добрынина и Георгия Большакова, ответственного за общественную информацию советского посольства, для того чтобы периодически уверять членов администрации Кеннеди (Роберта Кеннеди, Честера Боулса и Соуренсона) в том, что никаких ядерных ракет на Кубе размещено не будет. Большакову и Добрынину вовсе не обязательно было знать правду, и, скорее всего, они ее и не знали. Ни Хрущев, ни Громыко и никто иной, знавший правду, до 14 октября с американцами не встречались. Правда, Хрущев в этот период принимал в Москве американского посла Фоя Колера, но и тогда он отрицал нахождение ракет на Кубе. Впервые русские забеспокоились о том, что их ложь может быть раскрыта, только тогда, когда Хрущев, а через два дня и Громыко совершили непростительные ошибки.
На встрече в Белом доме столкнулись два обмана - один со стороны Кеннеди, другой со стороны Громыко. Некоторым читателям может показаться странным употребление мной слова обман по отношению к Кеннеди, а не только к советского министру. Большинству людей не нравятся такие слова относительно обожаемых кумиров, поскольку они (но не я) считают ложь злом. Но действия Кеннеди подпадают под мое определение лжи как сокрытия информации. Оба: и Кеннеди, и Громыко скрывали друг от друга то, что, по мнению и того и другого, являлось правдой, то есть размещение на Кубе ядерных боеголовок. И мой анализ дает возможность понять, почему именно Кеннеди выказал больше признаков обмана, чем Громыко.
Поскольку и тот и другой лидеры приготовили линии своего поведения (у каждого для этого были и время и возможности), то проблемы, как именно скрывать, истину, не было. Безусловно, оба лидера испытывали боязнь разоблачения, ибо на карту было поставлено слишком многое; может быть, замеченное всеми волнение Кеннеди в тот момент, когда он приветствовал Громыко, и проявляло ту самую боязнь. Его ставка (а соответственно и боязнь) была больше, чем у русского министра. США все еще пребывали в нерешительности относительно своих дальнейших планов. Не было даже окончательной информации о том, сколько именно ракет размещено и в какой стадии готовности они находятся. Советники президента считали, что ему нужно держать информацию разведки в тайне, поскольку, если бы Хрущев узнал об этом, то у русских появилась бы реальная возможность тактического преимущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Кеннеди «по мере приближения встречи волновался все больше, но, увидев Громыко и Анатолия Добрынина (советского посла), заставил себя улыбнуться» (Соренсон). Все еще не готовый к конкретным действиям, президент решил, что сейчас главное - скрыть от Громыко факт существования материалов ЦРУ и не дать Советам никакого преимущества.
Встреча началась в 17.00 и продолжалась до 19.15. С одной стороны, слушали и наблюдали госсекретарь Дин Раск, Ливеллин Томпсон (бывший посол США в Советском Союзе) и Мартин Гилдебранд (директор департамента по делам с Германией), с другой - Добрынин, Владимир Семенов (заместитель министра иностранных дел СССР) и третий советский чиновник. Присутствовали также и переводчики с обеих сторон. «Кеннеди сел в свое кресло-качалку, глядя на камин, Громыко по правую от него руку, на бежевом диване. Вошли операторы, сделали снимки (см.Рисунок 18) и удалились. Русский политик откинулся на полосатую подушку и начал говорить...».
Рисунок 18
Сидят (слева направо): Анатолий Добрынин, Андрей Громвко, Джон Ф.Кеннеди.
Сначала немного поговорив о Берлине, Громыко наконец перешел к Кубе. Как уверяет Роберт Кеннеди: «Громыко заявил, что хочет обратиться к президенту Кеннеди и Соединенным Штатам от имени премьера Хрущева и Советского Союза по поводу снятия напряжения, существующего в последнее время в отношении Кубы. Президент сидел пораженный и даже отчасти восхищенный хладнокровием Громыко... и отвечал твердо, однако явно опасаясь, провокации...». Журналист Эли Абель сообщает: «Президент дал Громыко явную возможность отойти от прежних уверений Хрущева и Добрынина о том, что ракеты на Кубе представляют собой всего лишь противовоздушную оборону... Но Громыко упорно повторял прошлые уверения, которые, как знал теперь президент, были чистой ложью. Кеннеди же перед фактами его не поставил». «Президент сохранял полное спокойствие... и не выказывал ни малейшего признака напряжения или гнева» (Соренсон).
Покидая Белый дом, Громыко находился в состоянии «необычной веселости» (Абель). Репортеры пытались узнать у него, о чем шла речь на встрече. «Громыко усмехнулся, пребывая явно в отличном настроении, и заявил, что беседа была "полезной, очень полезной"». Как пишет Роберт Кеннеди: «Я прибыл в Белый дом вскоре после того, как встреча закончилась и Громыко удалился. Президент, если можно так выразиться, был весьма недоволен разговором с русскими». «Я умирал от желания сунуть им в нос наши доказательства их обмана», - признался Кеннеди. Об этом сообщает политолог Дэвид Детцер. Не выходя из кабинета, президент так прокомментировал встречу подошедшим Роберту Лаветту и Мак-Банди: «...только что, десять минут назад в этой самой комнате Громыко с непроницаемым лицом произносил такую явную ложь, какой я давненько уже не слыхивал. На протяжении всей беседы у меня под рукой в среднем ящике стола лежали фотографии, сделанные с самого близкого расстояния... и у меня был большой соблазн показать их советскому министру».
Но давайте сначала рассмотрим поведение посла Добрынина. Возможно, на этой встрече он был единственным, кто говорил правду. Роберт Кеннеди полагает, что русские лгали и Добрынину, не считая его особо умелым обманщиком, и тот искренне отрицал факт размещения советских ракет на Кубе, как делал это и в предыдущих беседах с братом президента.
Ради подобных целей правительства частенько вводят в заблуждение своих послов. Почти так же поступил и сам Джон Кеннеди с Эдлаем Стивенсоном, не поставив того в известность о Заливе Свиней, и, как указывает Алисон: «...точно так же не проинформировали о Перл-Харборе и японского посла в США; а немецкого посла в Москве - о плане "Барбаросса"». В период между июнем 1962 года, когда Советы, вероятно, решили разместить свои ракеты на Кубе, и этой встречей в середине октября русские постоянно использовали Добрынина и Георгия Большакова, ответственного за общественную информацию советского посольства, для того чтобы периодически уверять членов администрации Кеннеди (Роберта Кеннеди, Честера Боулса и Соуренсона) в том, что никаких ядерных ракет на Кубе размещено не будет. Большакову и Добрынину вовсе не обязательно было знать правду, и, скорее всего, они ее и не знали. Ни Хрущев, ни Громыко и никто иной, знавший правду, до 14 октября с американцами не встречались. Правда, Хрущев в этот период принимал в Москве американского посла Фоя Колера, но и тогда он отрицал нахождение ракет на Кубе. Впервые русские забеспокоились о том, что их ложь может быть раскрыта, только тогда, когда Хрущев, а через два дня и Громыко совершили непростительные ошибки.
На встрече в Белом доме столкнулись два обмана - один со стороны Кеннеди, другой со стороны Громыко. Некоторым читателям может показаться странным употребление мной слова обман по отношению к Кеннеди, а не только к советского министру. Большинству людей не нравятся такие слова относительно обожаемых кумиров, поскольку они (но не я) считают ложь злом. Но действия Кеннеди подпадают под мое определение лжи как сокрытия информации. Оба: и Кеннеди, и Громыко скрывали друг от друга то, что, по мнению и того и другого, являлось правдой, то есть размещение на Кубе ядерных боеголовок. И мой анализ дает возможность понять, почему именно Кеннеди выказал больше признаков обмана, чем Громыко.
Поскольку и тот и другой лидеры приготовили линии своего поведения (у каждого для этого были и время и возможности), то проблемы, как именно скрывать, истину, не было. Безусловно, оба лидера испытывали боязнь разоблачения, ибо на карту было поставлено слишком многое; может быть, замеченное всеми волнение Кеннеди в тот момент, когда он приветствовал Громыко, и проявляло ту самую боязнь. Его ставка (а соответственно и боязнь) была больше, чем у русского министра. США все еще пребывали в нерешительности относительно своих дальнейших планов. Не было даже окончательной информации о том, сколько именно ракет размещено и в какой стадии готовности они находятся. Советники президента считали, что ему нужно держать информацию разведки в тайне, поскольку, если бы Хрущев узнал об этом, то у русских появилась бы реальная возможность тактического преимущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90