Однако, как известно, Ратина любила другого и Ратэ безумно ревновал к этому другому.
— Ах! — стонал он, — какая горька участь! Когда я был крысой, я по крайней мере мог бегать, удирать, прятаться, избегать кошек и крысоловок! Здесь же достаточно, чтобы меня выловили вместе с дюжиной подобных мне, — и жестокий нож грубо раскроет меня, затем мне придется красоваться на столе какого-нибудь богача… Меня проглотят, быть может, даже живьем!..
В четвертой раковине пребывал повар Рата, господин, очень гордившийся своими кулинарными талантами, очень чванившийся своим умением.
— Негодный Гордафур! — кричал он. — Если мне когда-нибудь удастся захватить его в одну руку, — я сверну ему шею другой! Я, Рата, который приготовлял такие прекрасные блюда, что некоторые даже запомнили мое имя, должен теперь торчать здесь, вклеенным между двумя скорлупками! А моя жена Ратанна…
— Я здесь! — ответил голос из пятой раковины, — Не огорчайся, мой бедный Рата! Если я не могу приблизиться к тебе, — я все же здесь, возле тебя! А когда ты снова поднимешься по ступеням совершенства, — мы поднимемся вместе!
Добрая Ратанна! Толстая пышка, очень простодушная, очень скромная, нежно любящая своего мужа и, подобно ему, искренно преданная своим хозяевам.
Затем печальная песня зазвучала снова, точно похоронная жалоба. Несколько сотен несчастных устриц, также ожидавших своего освобождения, присоединились к этому жалобному концерту. Это могло надорвать любое сердце. И насколько усилилось бы горе Ратона-отца, и Ратонны-матери, если бы они узнали, что их дочери уже не было возле них!
Внезапно все стихло. Створки раковин снова затворились.
На берегу появился Гордафур, одетый в свой длинный плащ волшебника, с головой, покрытой традиционным колпаком, со злым лицом. Рядом с ним шел пышно разодетый принц Киссадор. Трудно представить, до какой степени этот господин был влюблен в самого себя и как он забавно ломался, чтобы казаться более интересным.
— Где мы? — спросил он.
— На отмели Самобрив, мой принц, — ответил льстиво Гордафур.
— А эта семья Ратон?..
— Все на том же месте, куда я ее посадил, чтобы угодить вам!
— Ах, Гордафур! — ответил принц, закручивая усы, — какая красавица эта малютка Ратина! Я положительно очарован ею! Необходимо, чтобы она стала моей женой. Я плачу тебе щедро за твои услуги, и если ты не сумеешь услужить мне, — берегись!..
— Принц, — ответил Гордафур, — если я сумел превратить всю эту семью крыс в моллюсков, прежде чем у меня отняли мою власть, я не мог бы сделать из них людей, — вы это отлично знаете!
— Да, знаю, Гордафур; это-то и бесит меня!..
Оба вышли на отмель в ту самую минуту, когда еще два человека показались на противоположном конце ее. Это были фея Фирмента и молодой Ратин. Этот последний прижал к сердцу двустворчатую раковину, скрывавшую его невесту.
Внезапно они заметили принца и волшебника.
— Гордафур, — сказала фея, — зачем ты пришел сюда? Ты снова задумал какой-нибудь преступный план?
— Фея Фирмента, — возразил принц Киссадор, — ты знаешь, что я без ума от этой восхитительной Ратины, хотя она настолько неблагоразумна, что отталкивает человека с такой наружностью и положением, как я, и который с таким нетерпением ждет часа, когда ты обратишь ее в молодую девушку…
— Когда я обращу ее в молодую девушку, — это будет для того, чтобы она могла сделаться женой того, кого она предпочитает, — ответила Фирмента.
— Этого невежи, — возразил принц, — этого Ратина, из которого Гордафуру нетрудно будет сделать осла, после того как я вытяну ему хорошенько уши!
При этом оскорблении молодой человек вздрогнул от ярости; он уже собирался броситься на принца и наказать его за дерзость, когда фея схватила его за руку.
— Сдержи свой гнев, — приказала она. — Теперь не время мстить, а оскорбления принца в один прекрасный день обратятся против него же. Сделай то, что тебе надо сделать, и уйдем отсюда.
Ратин повиновался и, прижав в последний раз к губам драгоценную устрицу, положил ее среди остальных членов ее семьи. Почти сейчас же начался прилив, волны постепенно стали закрывать отмель Самобрив, вода дошла до высоких прибрежных скал, — и все исчезло под поверхностью широкого моря, сливавшегося на горизонте с небом.
Однако справа несколько скал остались открытыми. Прилив не может достигнуть их вершины, даже когда буря гонит волны на берег.
В этом месте нашли себе убежище принц и волшебник. Когда отмель обнажится во время нового отлива, — они пойдут за драгоценной устрицей, заключающей в своих створках Ратину, и унесут ее к себе. Принц пылает гневом. Как бы ни были сильны принцы и даже короли, — они в те далекие дни были бессильны против фей, и, если бы мы когда-нибудь вернулись к той счастливой эпохе, снова произошло бы то же самое.
И действительно, Фирмента скоро сказала молодому человеку:
— Теперь, когда море стоит высоко, Ратон и его семья поднимутся на одну ступень ближе к человеческому состоянию. Я сейчас обращу их в рыб, и в этом образе им уже нечего будет бояться своих врагов.
— Даже если их выловят?.. — спросил с некоторым сомнением Ратин.
— Будь покоен, я буду охранять их.
К несчастью, Гордафур услышал, что говорила фея, и сейчас же придумал план; в сопровождении принца он направился к земле.
Тогда фея протянула свою палочку к скрытой под водой отмели Самобрив. Створки раковин семьи Ратон растворились, и из них выплыли разные рыбки, очень довольные этим новым превращением.
Ратон-отец — честный и полный достоинства палтус, с шипиками на коричневатых боках; не будь у него человеческого лица, он смотрел бы на вас своими большими глазами, расположенными на левой стороне.
Мадам Ратонна — петрова рыба, с сильными колючками на плавниках, расположенными у жабр и на первом спинном плавнике, очень красивая со своими переливающимися цветами.
Мадемуазель Ратина — хорошенькая и элегантная китайская дорада, почти прозрачная и очень привлекательная в своей чешуйке, составленной из черного, красного и лазоревого цвета.
Рата — свирепая морская щука, с удлиненным корпусом, с прорезанным до глаз ртом, злобная, точно миниатюрная акула, и поразительно прожорливая.
Ратана — толстая лаксфорель, со своими продолговатыми пятнами пунцового цвета, с двумя полумесяцами, нарисованными на ее серебристой чешуе, которая с эффектом могла бы появиться на столе любого гастронома.
Наконец, кузен Ратэ — мерлан, с зеленовато-серой спиной. Но, по странной прихоти природы, он оказался рыбой лишь наполовину! Да, вместо того, чтобы окончиться хвостом, конечность его тела была защемлена между двумя створками устричной скорлупы! Ну, не смешно ли это? Бедный кузен!
Между тем петрова рыба, лаксфорель, щука, дорада, мерлан, палтус, собравшись в ряд под прозрачной водой у подножия скалы, на которой Фирмента потрясала своей палочкой, казалось, говорили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
— Ах! — стонал он, — какая горька участь! Когда я был крысой, я по крайней мере мог бегать, удирать, прятаться, избегать кошек и крысоловок! Здесь же достаточно, чтобы меня выловили вместе с дюжиной подобных мне, — и жестокий нож грубо раскроет меня, затем мне придется красоваться на столе какого-нибудь богача… Меня проглотят, быть может, даже живьем!..
В четвертой раковине пребывал повар Рата, господин, очень гордившийся своими кулинарными талантами, очень чванившийся своим умением.
— Негодный Гордафур! — кричал он. — Если мне когда-нибудь удастся захватить его в одну руку, — я сверну ему шею другой! Я, Рата, который приготовлял такие прекрасные блюда, что некоторые даже запомнили мое имя, должен теперь торчать здесь, вклеенным между двумя скорлупками! А моя жена Ратанна…
— Я здесь! — ответил голос из пятой раковины, — Не огорчайся, мой бедный Рата! Если я не могу приблизиться к тебе, — я все же здесь, возле тебя! А когда ты снова поднимешься по ступеням совершенства, — мы поднимемся вместе!
Добрая Ратанна! Толстая пышка, очень простодушная, очень скромная, нежно любящая своего мужа и, подобно ему, искренно преданная своим хозяевам.
Затем печальная песня зазвучала снова, точно похоронная жалоба. Несколько сотен несчастных устриц, также ожидавших своего освобождения, присоединились к этому жалобному концерту. Это могло надорвать любое сердце. И насколько усилилось бы горе Ратона-отца, и Ратонны-матери, если бы они узнали, что их дочери уже не было возле них!
Внезапно все стихло. Створки раковин снова затворились.
На берегу появился Гордафур, одетый в свой длинный плащ волшебника, с головой, покрытой традиционным колпаком, со злым лицом. Рядом с ним шел пышно разодетый принц Киссадор. Трудно представить, до какой степени этот господин был влюблен в самого себя и как он забавно ломался, чтобы казаться более интересным.
— Где мы? — спросил он.
— На отмели Самобрив, мой принц, — ответил льстиво Гордафур.
— А эта семья Ратон?..
— Все на том же месте, куда я ее посадил, чтобы угодить вам!
— Ах, Гордафур! — ответил принц, закручивая усы, — какая красавица эта малютка Ратина! Я положительно очарован ею! Необходимо, чтобы она стала моей женой. Я плачу тебе щедро за твои услуги, и если ты не сумеешь услужить мне, — берегись!..
— Принц, — ответил Гордафур, — если я сумел превратить всю эту семью крыс в моллюсков, прежде чем у меня отняли мою власть, я не мог бы сделать из них людей, — вы это отлично знаете!
— Да, знаю, Гордафур; это-то и бесит меня!..
Оба вышли на отмель в ту самую минуту, когда еще два человека показались на противоположном конце ее. Это были фея Фирмента и молодой Ратин. Этот последний прижал к сердцу двустворчатую раковину, скрывавшую его невесту.
Внезапно они заметили принца и волшебника.
— Гордафур, — сказала фея, — зачем ты пришел сюда? Ты снова задумал какой-нибудь преступный план?
— Фея Фирмента, — возразил принц Киссадор, — ты знаешь, что я без ума от этой восхитительной Ратины, хотя она настолько неблагоразумна, что отталкивает человека с такой наружностью и положением, как я, и который с таким нетерпением ждет часа, когда ты обратишь ее в молодую девушку…
— Когда я обращу ее в молодую девушку, — это будет для того, чтобы она могла сделаться женой того, кого она предпочитает, — ответила Фирмента.
— Этого невежи, — возразил принц, — этого Ратина, из которого Гордафуру нетрудно будет сделать осла, после того как я вытяну ему хорошенько уши!
При этом оскорблении молодой человек вздрогнул от ярости; он уже собирался броситься на принца и наказать его за дерзость, когда фея схватила его за руку.
— Сдержи свой гнев, — приказала она. — Теперь не время мстить, а оскорбления принца в один прекрасный день обратятся против него же. Сделай то, что тебе надо сделать, и уйдем отсюда.
Ратин повиновался и, прижав в последний раз к губам драгоценную устрицу, положил ее среди остальных членов ее семьи. Почти сейчас же начался прилив, волны постепенно стали закрывать отмель Самобрив, вода дошла до высоких прибрежных скал, — и все исчезло под поверхностью широкого моря, сливавшегося на горизонте с небом.
Однако справа несколько скал остались открытыми. Прилив не может достигнуть их вершины, даже когда буря гонит волны на берег.
В этом месте нашли себе убежище принц и волшебник. Когда отмель обнажится во время нового отлива, — они пойдут за драгоценной устрицей, заключающей в своих створках Ратину, и унесут ее к себе. Принц пылает гневом. Как бы ни были сильны принцы и даже короли, — они в те далекие дни были бессильны против фей, и, если бы мы когда-нибудь вернулись к той счастливой эпохе, снова произошло бы то же самое.
И действительно, Фирмента скоро сказала молодому человеку:
— Теперь, когда море стоит высоко, Ратон и его семья поднимутся на одну ступень ближе к человеческому состоянию. Я сейчас обращу их в рыб, и в этом образе им уже нечего будет бояться своих врагов.
— Даже если их выловят?.. — спросил с некоторым сомнением Ратин.
— Будь покоен, я буду охранять их.
К несчастью, Гордафур услышал, что говорила фея, и сейчас же придумал план; в сопровождении принца он направился к земле.
Тогда фея протянула свою палочку к скрытой под водой отмели Самобрив. Створки раковин семьи Ратон растворились, и из них выплыли разные рыбки, очень довольные этим новым превращением.
Ратон-отец — честный и полный достоинства палтус, с шипиками на коричневатых боках; не будь у него человеческого лица, он смотрел бы на вас своими большими глазами, расположенными на левой стороне.
Мадам Ратонна — петрова рыба, с сильными колючками на плавниках, расположенными у жабр и на первом спинном плавнике, очень красивая со своими переливающимися цветами.
Мадемуазель Ратина — хорошенькая и элегантная китайская дорада, почти прозрачная и очень привлекательная в своей чешуйке, составленной из черного, красного и лазоревого цвета.
Рата — свирепая морская щука, с удлиненным корпусом, с прорезанным до глаз ртом, злобная, точно миниатюрная акула, и поразительно прожорливая.
Ратана — толстая лаксфорель, со своими продолговатыми пятнами пунцового цвета, с двумя полумесяцами, нарисованными на ее серебристой чешуе, которая с эффектом могла бы появиться на столе любого гастронома.
Наконец, кузен Ратэ — мерлан, с зеленовато-серой спиной. Но, по странной прихоти природы, он оказался рыбой лишь наполовину! Да, вместо того, чтобы окончиться хвостом, конечность его тела была защемлена между двумя створками устричной скорлупы! Ну, не смешно ли это? Бедный кузен!
Между тем петрова рыба, лаксфорель, щука, дорада, мерлан, палтус, собравшись в ряд под прозрачной водой у подножия скалы, на которой Фирмента потрясала своей палочкой, казалось, говорили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11