Необходимо истребить иноземцев, пока они еще не потопили земли нашей, земли предков наших, разливом моря».
Это постоянно усиливающееся возбуждение имело немалое значение в разорении Франко-иностранного общества. Впоследствии казалось, что возбуждение это несколько улеглось; тем не менее завоевание пустыни морем продолжало по-прежнему, наподобие призрака, тревожить умы населения Джерида. Туареги со времени перекочевки их к югу от Арада, а также хаджи — возвратившиеся из Мекки паломники — объясняли потерю независимости магометан в Египте исключительно лишь как следствие прорытия Суэцского канала. Все оставленные приспособления, постройки, фантастические машины вроде огромных землечерпалок, с необычайными рычагами, наподобие рук исполинов-землекопов, которые сравнивали с гигантскими земноводными спрутами, — все это облечено было в сказочную форму во всех устных передачах местных импровизаторов, для которых всегда находились жадно внимающие слушатели, среди народа, создавшего «Тысячу и одну ночь».
Все эти россказни поддерживали в умах туземцев гнетущую их мысль завоевания суши морем и не давали заглохнуть старым воспоминаниям.
Таким образом, после всех приведенных разъяснений совершенно понятным делается участие Хаджара в предшествовавшее заключению его в тюрьму время вместе с единомышленниками в различных нападениях, вплоть до того времени, к которому относится эта повесть.
Итак, экспедиция инженера должна была выступить и совершаться под охраной отряда спахисов. Отряд этот был под началом капитана Ардигана и лейтенанта Вильетта, и трудно было бы сделать более удачное назначение, чем выбрав этих двух офицеров, знакомых с югом и руководивших экспедицией против Хаджара и его шайки.
Капитан Ардиган был в то время в полном расцвете физических сил, — ему едва минуло тридцать два года: это был человек даровитый, смелый, но вместе с тем осторожный, привычный к тяжелому африканскому климату, донельзя выносливый, что он неоднократно и доказывал, участвуя в различных экспедициях. Это был офицер в наиболее полном значении этого слова, военный душой, не признававший иного ремесла на этом свете, кроме ремесла солдата. К тому же он был холост и даже не имел близких родственников; полк заменял ему семью, а товарищи — братьев. В полку не только уважали его, но и любили, а что касается подчиненных, то все они до последнего готовы были всегда пожертвовать жизнью ради него. Он мог ожидать от них всего, ибо вправе был требовать от них всего. Что же касается лейтенанта Вильетта, достаточно будет сказать, что настолько же храбрый, энергичный и решительный, как и капитан, такой же, как и он, не знающий устали, прекрасный наездник, офицер этот отличался уже в предыдущих экспедициях. Это был вполне надежный человек во всех отношениях. Он происходил из богатой семьи, и перед ним открывалось блестящее будущее. Выпущенный из Сомюрской школы в числе первых, он должен был в ближайшем будущем получить повышение. Лейтенанту Вильетту предстояло быть вскоре отозванным во Францию, а между тем решено было проведение экспедиции в Джерид. Когда ему сделалось известным, что последняя состоится под начальством капитана Ардигана, он явился к этому офицеру и сказал ему:
— Капитан, я бы очень желал быть в числе ваших спутников.
— Со своей стороны и я желал бы видеть вас в составе экспедиции, — отвечал ему капитан, придерживаясь того же тона добрых и истинно товарищеских отношений.
— Мое возвращение во Францию может состояться и по прошествии двух месяцев.
— Разумеется, дорогой Вильетт, и даже при лучших условиях, ибо вы доставите туда самые свежие вести о Сахарском море.
— И в самом деле, капитан. Мы в последний раз увидим эти шотты Алжирской области, прежде чем они исчезнут под водой. Итак, решено, я отправлюсь с вами в эту экспедицию, которая наверняка будет простой прогулкой.
— Простая прогулка, совершенно верно, дорогой Вильетт, а в особенности с того времени, как нам удалось освободить страну от этого бешеного Хаджара…
— Поимка его делает вам честь, капитан.
— И вам также, Вильетт!
Само собой разумеется, этот обмен любезностями между капитаном Ардиганом и лейтенантом Вильеттом происходил до побега вождя туарегов из борджи Габеса. Со времени же этого побега приходилось опасаться новых нападений с его стороны, и даже представлялась возможным при его посредстве вспышка восстания среди тех племен, образ жизни которых должен был измениться с образованием внутреннего моря.
Экспедиции необходимо было быть постоянно настороже, передвигаясь по Джериду, и, конечно, капитан Ардиган не преминул бы принять все надлежащие меры предосторожности.
Само собой разумеется, в экспедиции должен был принимать участие и вахмистр Николь. Если бы он в ней не участвовал, это всех удивило бы. Где участвовал капитан Ардиган, неизбежно участвовал и вахмистр.
Этот вахмистр, тридцати пяти лет от роду, давно уже отбыл обязательный срок военной службы, проведя несколько лет в одном и том же полку спахисов. Двойные галуны вахмистра вполне удовлетворяли его самолюбие. Высшей мечтой его было возможно позднее выйти в отставку и существовать тогда на пенсию, заслуженную примерным выполнением своего долга перед родиной. Чрезвычайно выносливый и удивительно находчивый солдат, Николь ничего не признавал, кроме дисциплины. В ней одной разумел он великий смысл жизни и желал, чтобы она в одинаковой мере применялась ко всем гражданам без исключения, как военным, так и гражданским. Признавая, однако, что человек создан исключительно для службы под знаменами, он вместе с тем был убежден, что лишь тогда человек может быть признаваем совершенным творением, когда он обрел естественное добавление к себе в виде доброго коня.
Он имел обыкновение говорить: «Мой конь и я вдвоем составляем одно существо. Я представляю собой его голову, а он — мои ноги, а вы должны признать, что лошадиные ноги иначе приспособлены к передвижению, чем людские». Из этого можно предположить, что вахмистр завидовал кентаврам. Как бы то ни было, его конь и он сам созданы были друг для друга. Николь был роста выше среднего, широкоплечий, грудь колесом; он нашел средство сохранить стройность и готов был на все жертвы, лишь бы не тучнеть. Он почитал бы себя несчастнейшим существом в мире при появлении малейших признаков ожирения. Впрочем, он был убежден, что будет в состоянии предупредить всякое появление ненавистного для него жирового отложения, если последнее возможно было в столь жилистом теле, своевременным тугим стягиванием своего голубого ментика и долмана. Рыжий, ярко-красный, с щеткой волос на голове, с тугими усами и щетинистой бородой, с серыми, живыми, вечно вращающимися глазами, поразительно дальнозоркий, Николь способен был разглядеть за пятьдесят шагов, как ласточка подхватывала муху, что вызывало глубочайшее удивление в бригадире Писташе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Это постоянно усиливающееся возбуждение имело немалое значение в разорении Франко-иностранного общества. Впоследствии казалось, что возбуждение это несколько улеглось; тем не менее завоевание пустыни морем продолжало по-прежнему, наподобие призрака, тревожить умы населения Джерида. Туареги со времени перекочевки их к югу от Арада, а также хаджи — возвратившиеся из Мекки паломники — объясняли потерю независимости магометан в Египте исключительно лишь как следствие прорытия Суэцского канала. Все оставленные приспособления, постройки, фантастические машины вроде огромных землечерпалок, с необычайными рычагами, наподобие рук исполинов-землекопов, которые сравнивали с гигантскими земноводными спрутами, — все это облечено было в сказочную форму во всех устных передачах местных импровизаторов, для которых всегда находились жадно внимающие слушатели, среди народа, создавшего «Тысячу и одну ночь».
Все эти россказни поддерживали в умах туземцев гнетущую их мысль завоевания суши морем и не давали заглохнуть старым воспоминаниям.
Таким образом, после всех приведенных разъяснений совершенно понятным делается участие Хаджара в предшествовавшее заключению его в тюрьму время вместе с единомышленниками в различных нападениях, вплоть до того времени, к которому относится эта повесть.
Итак, экспедиция инженера должна была выступить и совершаться под охраной отряда спахисов. Отряд этот был под началом капитана Ардигана и лейтенанта Вильетта, и трудно было бы сделать более удачное назначение, чем выбрав этих двух офицеров, знакомых с югом и руководивших экспедицией против Хаджара и его шайки.
Капитан Ардиган был в то время в полном расцвете физических сил, — ему едва минуло тридцать два года: это был человек даровитый, смелый, но вместе с тем осторожный, привычный к тяжелому африканскому климату, донельзя выносливый, что он неоднократно и доказывал, участвуя в различных экспедициях. Это был офицер в наиболее полном значении этого слова, военный душой, не признававший иного ремесла на этом свете, кроме ремесла солдата. К тому же он был холост и даже не имел близких родственников; полк заменял ему семью, а товарищи — братьев. В полку не только уважали его, но и любили, а что касается подчиненных, то все они до последнего готовы были всегда пожертвовать жизнью ради него. Он мог ожидать от них всего, ибо вправе был требовать от них всего. Что же касается лейтенанта Вильетта, достаточно будет сказать, что настолько же храбрый, энергичный и решительный, как и капитан, такой же, как и он, не знающий устали, прекрасный наездник, офицер этот отличался уже в предыдущих экспедициях. Это был вполне надежный человек во всех отношениях. Он происходил из богатой семьи, и перед ним открывалось блестящее будущее. Выпущенный из Сомюрской школы в числе первых, он должен был в ближайшем будущем получить повышение. Лейтенанту Вильетту предстояло быть вскоре отозванным во Францию, а между тем решено было проведение экспедиции в Джерид. Когда ему сделалось известным, что последняя состоится под начальством капитана Ардигана, он явился к этому офицеру и сказал ему:
— Капитан, я бы очень желал быть в числе ваших спутников.
— Со своей стороны и я желал бы видеть вас в составе экспедиции, — отвечал ему капитан, придерживаясь того же тона добрых и истинно товарищеских отношений.
— Мое возвращение во Францию может состояться и по прошествии двух месяцев.
— Разумеется, дорогой Вильетт, и даже при лучших условиях, ибо вы доставите туда самые свежие вести о Сахарском море.
— И в самом деле, капитан. Мы в последний раз увидим эти шотты Алжирской области, прежде чем они исчезнут под водой. Итак, решено, я отправлюсь с вами в эту экспедицию, которая наверняка будет простой прогулкой.
— Простая прогулка, совершенно верно, дорогой Вильетт, а в особенности с того времени, как нам удалось освободить страну от этого бешеного Хаджара…
— Поимка его делает вам честь, капитан.
— И вам также, Вильетт!
Само собой разумеется, этот обмен любезностями между капитаном Ардиганом и лейтенантом Вильеттом происходил до побега вождя туарегов из борджи Габеса. Со времени же этого побега приходилось опасаться новых нападений с его стороны, и даже представлялась возможным при его посредстве вспышка восстания среди тех племен, образ жизни которых должен был измениться с образованием внутреннего моря.
Экспедиции необходимо было быть постоянно настороже, передвигаясь по Джериду, и, конечно, капитан Ардиган не преминул бы принять все надлежащие меры предосторожности.
Само собой разумеется, в экспедиции должен был принимать участие и вахмистр Николь. Если бы он в ней не участвовал, это всех удивило бы. Где участвовал капитан Ардиган, неизбежно участвовал и вахмистр.
Этот вахмистр, тридцати пяти лет от роду, давно уже отбыл обязательный срок военной службы, проведя несколько лет в одном и том же полку спахисов. Двойные галуны вахмистра вполне удовлетворяли его самолюбие. Высшей мечтой его было возможно позднее выйти в отставку и существовать тогда на пенсию, заслуженную примерным выполнением своего долга перед родиной. Чрезвычайно выносливый и удивительно находчивый солдат, Николь ничего не признавал, кроме дисциплины. В ней одной разумел он великий смысл жизни и желал, чтобы она в одинаковой мере применялась ко всем гражданам без исключения, как военным, так и гражданским. Признавая, однако, что человек создан исключительно для службы под знаменами, он вместе с тем был убежден, что лишь тогда человек может быть признаваем совершенным творением, когда он обрел естественное добавление к себе в виде доброго коня.
Он имел обыкновение говорить: «Мой конь и я вдвоем составляем одно существо. Я представляю собой его голову, а он — мои ноги, а вы должны признать, что лошадиные ноги иначе приспособлены к передвижению, чем людские». Из этого можно предположить, что вахмистр завидовал кентаврам. Как бы то ни было, его конь и он сам созданы были друг для друга. Николь был роста выше среднего, широкоплечий, грудь колесом; он нашел средство сохранить стройность и готов был на все жертвы, лишь бы не тучнеть. Он почитал бы себя несчастнейшим существом в мире при появлении малейших признаков ожирения. Впрочем, он был убежден, что будет в состоянии предупредить всякое появление ненавистного для него жирового отложения, если последнее возможно было в столь жилистом теле, своевременным тугим стягиванием своего голубого ментика и долмана. Рыжий, ярко-красный, с щеткой волос на голове, с тугими усами и щетинистой бородой, с серыми, живыми, вечно вращающимися глазами, поразительно дальнозоркий, Николь способен был разглядеть за пятьдесят шагов, как ласточка подхватывала муху, что вызывало глубочайшее удивление в бригадире Писташе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49