– вскричал мэтр Эффаран. Он так резко выпрямился, что коснулся рукой потолка.
– Одинаковые ноты, – повторил он, – ты полагаешь, что ре-диез и ми-бемоль одно и то же, невежда! Ты заслужил ослиный колпак! Неужели ваш Эглизак научил вас таким глупостям? А Вы это терпели, кюре? И Вы, учитель? И Вы, достопочтенная?
Сестра господина Вальрюгиса искала чернильницу, чтобы запустить в органиста, но тот продолжал бушевать:
– Несчастный, значит, ты не ведаешь о том, что такое комма, восьмая тона, на которую ми-бемоль отличается от ре-диеза? Неужто никто здесь не способен отличать восьмые тона? Неужели в ушах жителей Кальфермата только твердые, как камень, дырявые барабанные перепонки?
Ни один из нас не смел шелохнуться. Оконные стекла дрожали от раскатов пронзительного голоса мэтра Эффарана. Я был в отчаянии, что из-за меня разразилась эта сцена, расстроен из-за того, что между нашими голосами все же существовала разница, пусть даже всего на одну восьмую тона. Кюре укоризненно качал головой, а господин Вальрюгис бросал на меня грозные взгляды…
Но внезапно органист успокоился и произнес:
– Внимание! Каждый должен встать на свое место в гамме.
Мы поняли, что это значит, и каждый встал в соответствии со своей нотой: Бетти на четвертое место в качестве ми-бемоль, я как ре-диез за ней. Иначе говоря, мы являли собой флейту Пана или скорее трубы органа, поскольку каждая из них может издавать одну-единственную ноту.
– Хроматическую гамму! – вскричал мэтр Эффаран. – И не фальшивить, иначе…
Ему не нужно было повторять. Первый мальчик – «до» – начал, за ним запели другие. Бетти спела ми-бемоль, я – ре-диез, и казалось, тонкий слух органиста уловил между ними разницу. Мы спели сначала наверх, затем три раза подряд вниз. Похоже, что мэтр Эффаран остался нами доволен.
– Хорошо, дети, – сказал он. – Я сделаю из вас живую клавиатуру. Кюре недоверчиво покачал головой.
– Почему бы и нет? – возразил мэтр Эффаран, – ведь составили же рояль из кошек, исходя из того, как они мяукали, когда их тянули за хвост! Да, кошачий рояль, кошачий рояль, – повторил он.
Мы засмеялись, не совсем понимая, шутит ли органист или говорит серьезно. Позже я узнал, что он не шутил, говоря о рояле из кошек, которые мяукали, когда им зажимали хвосты. Господи! Чего только не придумают люди!
Мэтр Эффаран взял шляпу, попрощался и вышел со словами:
– Не забудьте свою ноту, особенно ты, господин Ре-диез, и ты, госпожа Ми-бемоль.
VIII
Вот так посетил нашу школу мэтр Эффаран. Я остался под сильным впечатлением от его визита. Мне казалось, что в глубине моей гортани беспрерывно вибрирует ре-диез. Тем временем ремонт органа был близок к завершению. Еще неделя, и наступит рождество. Все свободное время я проводил на хорах. Это было сильнее меня. Я, как умел, помогал мастеру и его ассистенту, из которого невозможно было вытянуть ни слова. Теперь регистры были настроены, мехи в порядке, и весь орган выглядел как новый, поблескивая в полутемной церкви своими трубами. Все было готово к празднику, кроме знаменитого устройства с детскими голосами. Здесь-то работа и застопорилась. Особенно это было заметно по ярости мэтра Эффарана. Он пробовал раз, другой, третий… Ничего не получалось. Не знаю, чего недоставало его регистру, но, по-моему, сам он тоже не знал. Поэтому-то и был так разочарован, проявляя свое разочарование в страшных вспышках гнева. Он обрушивался на орган, на мехи, на помощника, на несчастного Ре-диеза, который и так выбивался из сил. Иногда мне казалось, что сейчас он все разобьет вдребезги, и я спасался бегством… А что скажут жители Кальфермата, обманутые в своих надеждах, если главный праздник в году не будет отмечен со всей подобающей торжественностью? К тому же, детская капелла была распущена и выступать на рождество не сможет. Оставался один орган.
И вот настал этот торжественный день. За последние сутки вконец отчаявшийся мэтр Эффаран проявлял такую ярость, что мы опасались за его рассудок. Неужели ему придется отказаться от регистра детского голоса? Я не знал. Он нагонял на меня такой страх, что больше я не осмеливался даже шагу ступить ни на хоры, ни в церковь.
IX
В канун рождества было принято укладывать детей спать, как только начинало смеркаться, а будить перед самой службой, чтобы в полночь они могли находиться в церкви. И вот вечером этого дня я проводил малютку Ми-бемоль до дверей ее дома. Теперь я называл Бетти только так.
– Ты не проспишь службу? – спросил я.
– Нет, Иозеф. Только не забудь свой молитвенник.
– Не волнуйся.
Я вернулся домой, где меня уже ждали.
– Иди ложись! – велела мне мать.
– Хорошо, – ответил я, – но мне не хочется спать.
– Все равно.
– И все-таки…
– Делай, как велит мать! – вмешался отец. – А мы разбудим тебя, когда настанет пора.
Я подчинился, поцеловал родителей и поднялся в свою комнатку. На спинке стула уже висел отглаженный костюм, начищенные ботинки стояли у двери. Мне останется лишь встать с постели, помыть лицо и руки и надеть праздничную одежду. В мгновение ока я скользнул под одеяло, задул свечу, но от снега, лежавшего на крышах соседних домов, в комнату проникал слабый свет.
Само собой разумеется, я уже вышел из того возраста, когда ставят башмаки к камину в надежде найти в них подарок. И я подумал, что это было чудесное время и что больше оно уже не вернется. В последний раз, года три-четыре службой, чтобы в полночь они могли находиться в церкви. И вот вечером этого дня я проводил малютку Ми-бемоль до дверей ее дома. Теперь я называл Бетти только так.
– Ты не проспишь службу? – спросил я.
– Нет, Иозеф. Только не забудь свой молитвенник.
– Не волнуйся.
Я вернулся домой, где меня уже ждали.
– Иди ложись! – велела мне мать.
– Хорошо, – ответил я, – но мне не хочется спать.
– Все равно.
– И все-таки…
– Делай, как велит мать! – вмешался отец. – А мы разбудим тебя, когда настанет пора.
Я подчинился, поцеловал родителей и поднялся в свою комнатку. На спинке стула уже висел отглаженный костюм, начищенные ботинки стояли у двери. Мне останется лишь встать с постели, помыть лицо и руки и надеть праздничную одежду. В мгновение ока я скользнул под одеяло, задул свечу, но от снега, лежавшего на крышах соседних домов, в комнату проникал слабый свет.
Само собой разумеется, я уже вышел из того возраста, когда ставят башмаки к камину в надежде найти в них подарок. И я подумал, что это было чудесное время, и что больше оно уже не вернется. В последний раз, года три-четыре назад, моя милая Ми-бемоль нашла в своих домашних туфельках красивый серебряный крестик… Не выдавайте меня, это я положил его туда. Мало-помалу эти приятные воспоминания отступали. Я подумал о мэтре Эффаране. Представил себе, что он сидит подле меня в своем длиннополом сюртуке, длинноногий, длиннорукий, с длинным лицом… Как я ни старался забиться с головой под подушку, я все равно его видел, чувствовал, как его пальцы касаются моей постели… Я долго ворочался, но наконец мне удалось заснуть.
1 2 3 4 5 6 7 8
– Одинаковые ноты, – повторил он, – ты полагаешь, что ре-диез и ми-бемоль одно и то же, невежда! Ты заслужил ослиный колпак! Неужели ваш Эглизак научил вас таким глупостям? А Вы это терпели, кюре? И Вы, учитель? И Вы, достопочтенная?
Сестра господина Вальрюгиса искала чернильницу, чтобы запустить в органиста, но тот продолжал бушевать:
– Несчастный, значит, ты не ведаешь о том, что такое комма, восьмая тона, на которую ми-бемоль отличается от ре-диеза? Неужто никто здесь не способен отличать восьмые тона? Неужели в ушах жителей Кальфермата только твердые, как камень, дырявые барабанные перепонки?
Ни один из нас не смел шелохнуться. Оконные стекла дрожали от раскатов пронзительного голоса мэтра Эффарана. Я был в отчаянии, что из-за меня разразилась эта сцена, расстроен из-за того, что между нашими голосами все же существовала разница, пусть даже всего на одну восьмую тона. Кюре укоризненно качал головой, а господин Вальрюгис бросал на меня грозные взгляды…
Но внезапно органист успокоился и произнес:
– Внимание! Каждый должен встать на свое место в гамме.
Мы поняли, что это значит, и каждый встал в соответствии со своей нотой: Бетти на четвертое место в качестве ми-бемоль, я как ре-диез за ней. Иначе говоря, мы являли собой флейту Пана или скорее трубы органа, поскольку каждая из них может издавать одну-единственную ноту.
– Хроматическую гамму! – вскричал мэтр Эффаран. – И не фальшивить, иначе…
Ему не нужно было повторять. Первый мальчик – «до» – начал, за ним запели другие. Бетти спела ми-бемоль, я – ре-диез, и казалось, тонкий слух органиста уловил между ними разницу. Мы спели сначала наверх, затем три раза подряд вниз. Похоже, что мэтр Эффаран остался нами доволен.
– Хорошо, дети, – сказал он. – Я сделаю из вас живую клавиатуру. Кюре недоверчиво покачал головой.
– Почему бы и нет? – возразил мэтр Эффаран, – ведь составили же рояль из кошек, исходя из того, как они мяукали, когда их тянули за хвост! Да, кошачий рояль, кошачий рояль, – повторил он.
Мы засмеялись, не совсем понимая, шутит ли органист или говорит серьезно. Позже я узнал, что он не шутил, говоря о рояле из кошек, которые мяукали, когда им зажимали хвосты. Господи! Чего только не придумают люди!
Мэтр Эффаран взял шляпу, попрощался и вышел со словами:
– Не забудьте свою ноту, особенно ты, господин Ре-диез, и ты, госпожа Ми-бемоль.
VIII
Вот так посетил нашу школу мэтр Эффаран. Я остался под сильным впечатлением от его визита. Мне казалось, что в глубине моей гортани беспрерывно вибрирует ре-диез. Тем временем ремонт органа был близок к завершению. Еще неделя, и наступит рождество. Все свободное время я проводил на хорах. Это было сильнее меня. Я, как умел, помогал мастеру и его ассистенту, из которого невозможно было вытянуть ни слова. Теперь регистры были настроены, мехи в порядке, и весь орган выглядел как новый, поблескивая в полутемной церкви своими трубами. Все было готово к празднику, кроме знаменитого устройства с детскими голосами. Здесь-то работа и застопорилась. Особенно это было заметно по ярости мэтра Эффарана. Он пробовал раз, другой, третий… Ничего не получалось. Не знаю, чего недоставало его регистру, но, по-моему, сам он тоже не знал. Поэтому-то и был так разочарован, проявляя свое разочарование в страшных вспышках гнева. Он обрушивался на орган, на мехи, на помощника, на несчастного Ре-диеза, который и так выбивался из сил. Иногда мне казалось, что сейчас он все разобьет вдребезги, и я спасался бегством… А что скажут жители Кальфермата, обманутые в своих надеждах, если главный праздник в году не будет отмечен со всей подобающей торжественностью? К тому же, детская капелла была распущена и выступать на рождество не сможет. Оставался один орган.
И вот настал этот торжественный день. За последние сутки вконец отчаявшийся мэтр Эффаран проявлял такую ярость, что мы опасались за его рассудок. Неужели ему придется отказаться от регистра детского голоса? Я не знал. Он нагонял на меня такой страх, что больше я не осмеливался даже шагу ступить ни на хоры, ни в церковь.
IX
В канун рождества было принято укладывать детей спать, как только начинало смеркаться, а будить перед самой службой, чтобы в полночь они могли находиться в церкви. И вот вечером этого дня я проводил малютку Ми-бемоль до дверей ее дома. Теперь я называл Бетти только так.
– Ты не проспишь службу? – спросил я.
– Нет, Иозеф. Только не забудь свой молитвенник.
– Не волнуйся.
Я вернулся домой, где меня уже ждали.
– Иди ложись! – велела мне мать.
– Хорошо, – ответил я, – но мне не хочется спать.
– Все равно.
– И все-таки…
– Делай, как велит мать! – вмешался отец. – А мы разбудим тебя, когда настанет пора.
Я подчинился, поцеловал родителей и поднялся в свою комнатку. На спинке стула уже висел отглаженный костюм, начищенные ботинки стояли у двери. Мне останется лишь встать с постели, помыть лицо и руки и надеть праздничную одежду. В мгновение ока я скользнул под одеяло, задул свечу, но от снега, лежавшего на крышах соседних домов, в комнату проникал слабый свет.
Само собой разумеется, я уже вышел из того возраста, когда ставят башмаки к камину в надежде найти в них подарок. И я подумал, что это было чудесное время и что больше оно уже не вернется. В последний раз, года три-четыре службой, чтобы в полночь они могли находиться в церкви. И вот вечером этого дня я проводил малютку Ми-бемоль до дверей ее дома. Теперь я называл Бетти только так.
– Ты не проспишь службу? – спросил я.
– Нет, Иозеф. Только не забудь свой молитвенник.
– Не волнуйся.
Я вернулся домой, где меня уже ждали.
– Иди ложись! – велела мне мать.
– Хорошо, – ответил я, – но мне не хочется спать.
– Все равно.
– И все-таки…
– Делай, как велит мать! – вмешался отец. – А мы разбудим тебя, когда настанет пора.
Я подчинился, поцеловал родителей и поднялся в свою комнатку. На спинке стула уже висел отглаженный костюм, начищенные ботинки стояли у двери. Мне останется лишь встать с постели, помыть лицо и руки и надеть праздничную одежду. В мгновение ока я скользнул под одеяло, задул свечу, но от снега, лежавшего на крышах соседних домов, в комнату проникал слабый свет.
Само собой разумеется, я уже вышел из того возраста, когда ставят башмаки к камину в надежде найти в них подарок. И я подумал, что это было чудесное время, и что больше оно уже не вернется. В последний раз, года три-четыре назад, моя милая Ми-бемоль нашла в своих домашних туфельках красивый серебряный крестик… Не выдавайте меня, это я положил его туда. Мало-помалу эти приятные воспоминания отступали. Я подумал о мэтре Эффаране. Представил себе, что он сидит подле меня в своем длиннополом сюртуке, длинноногий, длиннорукий, с длинным лицом… Как я ни старался забиться с головой под подушку, я все равно его видел, чувствовал, как его пальцы касаются моей постели… Я долго ворочался, но наконец мне удалось заснуть.
1 2 3 4 5 6 7 8