надо, а страшно…
– Кажется, все детство только и делаешь, что всего боишься и пытаешься одолеть свой страх. Да и всю остальную жизнь… А у вас так было?
– Я родился в самый разгул сталинщины, страх насыщал всю атмосферу тогдашней жизни, и я это хорошо помню. Страх впитан с молоком матери…
Тем не менее почти до трех лет я был чем-то внутренне защищен от зловещей атмосферы, господствовавшей вокруг.
Этим «чем-то» была, наверное, родительская любовь. И сама природа, может быть, – мой врожденный характер.
Я ничего не боялся, солнечно верил миру…
Но вскоре – военный ожог, несколько травм, физических и психических, и вдруг я стал бояться почти всего: страх словно прорвался в меня.
Одним из самых запомнившихся страхов был страх перед моим отцом, который угрожал мне наказанием. Совершенно нормальный был у меня папа, хороший, замечательный…
Но, когда он начинал меня воспитывать (а я был очень активный, непослушный, дерзкий иногда), я его боялся, даже не наказания, а именно его самого. Папа не подозревал, какую страшную рану мне наносил, когда угрожающе снимал ремень… пару раз в жизни… Этот страх запечатлелся во мне, и я преодолевал его многие годы.
Папа понял это только потом (и раскаялся), когда я уже смог все объяснить, ведь в детстве многое объяснить невозможно…
Однажды возникший страх у ребенка, как у зверька, сам собой обобщается, переносится с одного источника на другие – уже без реальных причин.
Хотя я был с малолетства физически сильным, ловким, подвижным, но долго не мог найти в себе силу отвечать на агрессию как подобает «мужику».
Я чувствовал себя виноватым перед своим обидчиком, ну точно как тот ягненок из басни Крылова!..
Во мне совершенно не было импульса нападения.
Очень хорошо помню тот первый случай, когда мне пришлось «стыкаться» с другим мальчишкой.
Второй год учебы в школе. Мы, как полагается, вышли на площадочку на заднем школьном дворе. Вокруг стоят зрители, судьи, свидетели… Все ждут, когда начнется бой. Я посмотрел на своего соперника и вдруг понял, что не могу его ударить. Какой-то запрет внутри, как паралич… Я боялся ударить, хотя чувствовал, что сильнее и могу победить!
И отступил. С позором отказался от боя. А ведь в иных случаях я становился совершенно другим. Однажды, не помня себя, расквасил нос старшему, большому мальчишке, который мучил котенка. Просто бросился – и ударил.
Когда надо было заступиться за кого-то, я заступался – меня охватывала священная правота. А вот за себя не мог… Не понимал – почему…
После той первой позорной стычки на меня смотрели как на низшего по рангу. Я ужасно это переживал, не мог смириться, что я трус.
Через некоторое время я пошел в секцию бокса, чтобы научиться драться, но меня чуть не выгнали из-за того, что я сперва был слишком мягок, не агрессивен. Чисто рефлекторно я отклонял голову от ударов, чтото во мне берегло ее (может, и не напрасно), тренер же счел это за мою непригодность к боксу и к жизни. Я пережил очередные муки самопрезрения. Вскоре, однако, после психических тренировок, которые я сам для себя выдумал, я вообще потерял чувствительность к ударам и стал таким оголтелым нокаутером, что не приведи господи…
Я узнал это, став врачом: у многих язва детского страха так и не заживает всю жизнь, гложет… Одним не удается избавиться от физической трусости, хотя они по жизни могут быть мужественны и высоки духом. Другие более или менее приручают страх перед драками и телесным риском, не приобретая при этом настоящей – духовной – мужественности. Ведь физическое бесстрашие – это лишь первая и вовсе не обязательная ступенька…
– И в моей детской памяти остался какой-то испуг, не помню чего… Вроде бы до какого-то момента совсем не умел бояться, а потом вдруг научился и разучиться уже не смог.
– Да, страх словно бы распечатывается и вылезает, как джинн из бутылки. Врожденная программа действует сперва широко, обобщенно, огулом метет, громит что попало и только потом постепенно начинает сама себя ограничивать и уточнять.
Отсюда, из первоначально-обобщенных «бомбежек» пробужденного к жизни врожденного страха и происходит множество смешных и нелепых, на взрослый взгляд, детских страхов и их мутировавших потомков – зрелых неврозов…
Маленькая девочка, оставленная одна дома всего на час, испугалась шевелящейся под сквозняком занавески. Забыла об этом скоро… Потом стала бояться за свою маму – вдруг что-то случится с ней?..
А взрослой начала панически бояться уже за собственную маленькую дочку…
Страшнее страха зверя нет
ГИД – С приятелями как-то, помню, собрались и под бутылочку-другую пивка затеяли разговор насчет того, кто чего боится, у кого какой бзик. Сколько же вылезло нелепого и смешного: один боится пауков, другой – темноты, третий – собак, четвертый – женщин, пятый – уколов, шестой – летать в самолете, седьмой – ездить в лифте, восьмой – деньги считать, девятый – микробов, десятый – тещи и почти все – начальства и зубного врача… А действительных опасностей не боимся или не добаиваемся.
ВЛ – Нет ни одной вещи, ни одного существа, ни одного дела, ни одного слова, которых бы кто-нибудь панически не боялся.
Вот, например, старинное описание одной фобии.
«Его пугает девушка, играющая на флейте; как только он слышит первую ноту, взятую на флейте, его охватывает ужас».
Эту боязнь флейты, названную «аулофобией», описал Гиппократ, древнегреческий отец медицины.
Я знал двух человек, смертельно боявшихся, когда кто-либо в их присутствии шмыгал носом, двое других боялись родинок, а довольно многие корчатся от ужаса при виде форточки…
Один мой пациент, превосходный математик и преподаватель, боялся вскрывать пришедшие письма и смотреть в небо. Всерьез опасался, что земля соскочит с орбиты и произойдет катаклизм – подсчитал, что некоторая вероятность этого существует…
– Крыша набекрень?
– В том-то и дело, что нет. Человек умный, трезвый, с юмором, но… Страх сидел в детском ядре его психики, как и у каждого из нас, и оттуда прорывался, как террорист, находил дорожки…
Любовь и смерть в одном флаконе
ГИД – Чего же мы все-таки боимся больше всего? Боли? Смерти? Стыда, позора?.. Одиночества?..
– Кто как… Один мой коллега уверен, что больше всего на свете мы боимся любви, потому что именно от нее больше всего зависим…
А мне кажется, один из сильнейших страхов для всех – страх Неизвестности. Страх смерти – это ведь как раз чистейший страх неизвестного, страх полного «ничего». Представить себе свое небытие невозможно. На этом и основывается философская психотерапия с древнейших времен: что за нелепость бояться «ничего»? – Глупо его бояться… И, однако, боимся. Страх перед неведомым оказывается даже сильнее страха перед страданием:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Кажется, все детство только и делаешь, что всего боишься и пытаешься одолеть свой страх. Да и всю остальную жизнь… А у вас так было?
– Я родился в самый разгул сталинщины, страх насыщал всю атмосферу тогдашней жизни, и я это хорошо помню. Страх впитан с молоком матери…
Тем не менее почти до трех лет я был чем-то внутренне защищен от зловещей атмосферы, господствовавшей вокруг.
Этим «чем-то» была, наверное, родительская любовь. И сама природа, может быть, – мой врожденный характер.
Я ничего не боялся, солнечно верил миру…
Но вскоре – военный ожог, несколько травм, физических и психических, и вдруг я стал бояться почти всего: страх словно прорвался в меня.
Одним из самых запомнившихся страхов был страх перед моим отцом, который угрожал мне наказанием. Совершенно нормальный был у меня папа, хороший, замечательный…
Но, когда он начинал меня воспитывать (а я был очень активный, непослушный, дерзкий иногда), я его боялся, даже не наказания, а именно его самого. Папа не подозревал, какую страшную рану мне наносил, когда угрожающе снимал ремень… пару раз в жизни… Этот страх запечатлелся во мне, и я преодолевал его многие годы.
Папа понял это только потом (и раскаялся), когда я уже смог все объяснить, ведь в детстве многое объяснить невозможно…
Однажды возникший страх у ребенка, как у зверька, сам собой обобщается, переносится с одного источника на другие – уже без реальных причин.
Хотя я был с малолетства физически сильным, ловким, подвижным, но долго не мог найти в себе силу отвечать на агрессию как подобает «мужику».
Я чувствовал себя виноватым перед своим обидчиком, ну точно как тот ягненок из басни Крылова!..
Во мне совершенно не было импульса нападения.
Очень хорошо помню тот первый случай, когда мне пришлось «стыкаться» с другим мальчишкой.
Второй год учебы в школе. Мы, как полагается, вышли на площадочку на заднем школьном дворе. Вокруг стоят зрители, судьи, свидетели… Все ждут, когда начнется бой. Я посмотрел на своего соперника и вдруг понял, что не могу его ударить. Какой-то запрет внутри, как паралич… Я боялся ударить, хотя чувствовал, что сильнее и могу победить!
И отступил. С позором отказался от боя. А ведь в иных случаях я становился совершенно другим. Однажды, не помня себя, расквасил нос старшему, большому мальчишке, который мучил котенка. Просто бросился – и ударил.
Когда надо было заступиться за кого-то, я заступался – меня охватывала священная правота. А вот за себя не мог… Не понимал – почему…
После той первой позорной стычки на меня смотрели как на низшего по рангу. Я ужасно это переживал, не мог смириться, что я трус.
Через некоторое время я пошел в секцию бокса, чтобы научиться драться, но меня чуть не выгнали из-за того, что я сперва был слишком мягок, не агрессивен. Чисто рефлекторно я отклонял голову от ударов, чтото во мне берегло ее (может, и не напрасно), тренер же счел это за мою непригодность к боксу и к жизни. Я пережил очередные муки самопрезрения. Вскоре, однако, после психических тренировок, которые я сам для себя выдумал, я вообще потерял чувствительность к ударам и стал таким оголтелым нокаутером, что не приведи господи…
Я узнал это, став врачом: у многих язва детского страха так и не заживает всю жизнь, гложет… Одним не удается избавиться от физической трусости, хотя они по жизни могут быть мужественны и высоки духом. Другие более или менее приручают страх перед драками и телесным риском, не приобретая при этом настоящей – духовной – мужественности. Ведь физическое бесстрашие – это лишь первая и вовсе не обязательная ступенька…
– И в моей детской памяти остался какой-то испуг, не помню чего… Вроде бы до какого-то момента совсем не умел бояться, а потом вдруг научился и разучиться уже не смог.
– Да, страх словно бы распечатывается и вылезает, как джинн из бутылки. Врожденная программа действует сперва широко, обобщенно, огулом метет, громит что попало и только потом постепенно начинает сама себя ограничивать и уточнять.
Отсюда, из первоначально-обобщенных «бомбежек» пробужденного к жизни врожденного страха и происходит множество смешных и нелепых, на взрослый взгляд, детских страхов и их мутировавших потомков – зрелых неврозов…
Маленькая девочка, оставленная одна дома всего на час, испугалась шевелящейся под сквозняком занавески. Забыла об этом скоро… Потом стала бояться за свою маму – вдруг что-то случится с ней?..
А взрослой начала панически бояться уже за собственную маленькую дочку…
Страшнее страха зверя нет
ГИД – С приятелями как-то, помню, собрались и под бутылочку-другую пивка затеяли разговор насчет того, кто чего боится, у кого какой бзик. Сколько же вылезло нелепого и смешного: один боится пауков, другой – темноты, третий – собак, четвертый – женщин, пятый – уколов, шестой – летать в самолете, седьмой – ездить в лифте, восьмой – деньги считать, девятый – микробов, десятый – тещи и почти все – начальства и зубного врача… А действительных опасностей не боимся или не добаиваемся.
ВЛ – Нет ни одной вещи, ни одного существа, ни одного дела, ни одного слова, которых бы кто-нибудь панически не боялся.
Вот, например, старинное описание одной фобии.
«Его пугает девушка, играющая на флейте; как только он слышит первую ноту, взятую на флейте, его охватывает ужас».
Эту боязнь флейты, названную «аулофобией», описал Гиппократ, древнегреческий отец медицины.
Я знал двух человек, смертельно боявшихся, когда кто-либо в их присутствии шмыгал носом, двое других боялись родинок, а довольно многие корчатся от ужаса при виде форточки…
Один мой пациент, превосходный математик и преподаватель, боялся вскрывать пришедшие письма и смотреть в небо. Всерьез опасался, что земля соскочит с орбиты и произойдет катаклизм – подсчитал, что некоторая вероятность этого существует…
– Крыша набекрень?
– В том-то и дело, что нет. Человек умный, трезвый, с юмором, но… Страх сидел в детском ядре его психики, как и у каждого из нас, и оттуда прорывался, как террорист, находил дорожки…
Любовь и смерть в одном флаконе
ГИД – Чего же мы все-таки боимся больше всего? Боли? Смерти? Стыда, позора?.. Одиночества?..
– Кто как… Один мой коллега уверен, что больше всего на свете мы боимся любви, потому что именно от нее больше всего зависим…
А мне кажется, один из сильнейших страхов для всех – страх Неизвестности. Страх смерти – это ведь как раз чистейший страх неизвестного, страх полного «ничего». Представить себе свое небытие невозможно. На этом и основывается философская психотерапия с древнейших времен: что за нелепость бояться «ничего»? – Глупо его бояться… И, однако, боимся. Страх перед неведомым оказывается даже сильнее страха перед страданием:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40