-- Привет! -- заметил он.
-- Р-р-р. -- ответил Игнатий.
-- Что значит "р"? -- осведомился гость.
-- То и значит, -- отвечал хозяин.
-- Я насчет денег.
-- Р-р-р!
-- Двадцать фунтов, помнишь? Лежу сегодня и думаю: "А почему не двадцать пять?" Такая круглая цифра.
-- Р-р-р!
-- Что ты заладил "р" да "р"?
Игнатий гордо выпрямился.
-- Моя мастерская, -- сказал он. -- Что хочу, то говорю.
-- Конечно, старик, конечно, -- заторопился Джордж. -- Эй, привет! Шнурок развязался. Завяжу-ка я его, а то и упасть можно. Прости, минуточку.
Он наклонился, Игнатий примерился получше, раскачал правую ногу и смело метнул ее вперед.
Тем временем леди Росситер и дочь ее Гермиона, завернув за угол, подошли к дверям мастерской. На лестнице они остановились, ибо мимо что-то пролетело, по-тюленьи пыхтя.
-- Что это? -- вскричала леди Росситер.
-- Да, странно, -- согласилась Гермиона. -- Такое тяжелое... Надо спросить мистера Маллинера, не уронил ли он чего-нибудь.
Когда они вошли в мастерскую, Игнатий стоял на одной ноге и потирал пальцы другой. По рассеянности^ присущей художникам, он забыл, что еще в домашних туфлях. Однако, несмотря на боль, вид у него был такой, какой бывает у человека, поступившего правильно.
-- Доброе утро, -- сказала леди Росситер.
-- Доброе утро, -- сказала Гермиона.
-- Добррр утрррр, -- сказал Игнатий, с отвращением глядя на них. Теперь он понял, что хуже всех в семье -- не братья, а именно сестра, и быстротечная радость сменилась горчайшей скорбью. Мы не смеем вообразить, что случилось бы, наклонись в этот миг Гермиона.
-- Вот и мы, -- сказала леди Росситер.
Шкаф тихонько приоткрылся, оттуда выглянуло бледное лицо. Взметнулась пыль, раздался свист рассекаемого воздуха, что-то вылетело в дверь -- и она захлопнулась.
Леди Росситер, тяжко пыхтя, прижала руку к сердцу.
-- Что это? -- спросила она.
-- Мне кажется, Сиприан, -- предположила Гермиона.
-- Ушел! -- закричал Игнатий, выбегая на лестницу.
Когда он вернулся, кривясь от горя, леди Росситер думала о том, что два психиатра пришлись бы очень кстати, но не огорчалась -- безумный художник ничуть не хуже разумного.
-- Ну что же, -- приветливо сказала она. -- Гермиона готова позировать.
Игнатий очнулся.
-- Кому?
-- Вам, для портрета.
-- Какого?
-- Своего.
-- Вы хотите заказать портрет?
-- Вы же вчера предлагали...
-- Да-а? Возможно, возможно. Ну что ж, выписывайте чек, пятьдесят фунтов. Книжку не забыли?
-- Пятьдесят?
-- Гиней. Точнее, сто. Пятьдесят -- это задаток.
-- Вы же сами хотели ее писать...
-- Даром?
-- Д-да...
-- Очень может быть, -- согласился Игнатий. -- Видимо, вы лишены чувства юмора. Не понимаете шуток. Моя цена -- сто гиней. Собственно, почему вам нужен ее портрет? Черты лица -- неприятные, колорит -- тусклый. Глаза -глупые, подбородка -- нет, уши -- торчат. Смотреть, и то тяжело, а тут -пиши! Прибавим за вредность.
Сказав все это, он принялся искать трубку, но не нашел.
-- О Господи! -- кричала тем временем мать.
-- Повторить? -- осведомился художник.
-- Где мои соли?!
Игнатий пошарил по столу, открыл оба шкафа, заглянул под кушетку. Трубки не было.
Маллинеры учтивы. Заметив, как сопит и клекочет гостья, племянник мой догадался, что чем-то ее обидел.
-- Может быть, -- сказал он, -- я вас чем-то обидел. Тогда -- простите. От избытка сердца глаголят уста. Очень уж мне надоело ваше семейство. Сиприана я чуть не заколол, но он для меня слишком прыток. Не будут заказывать статьи, пусть идет в русский балет. С Джорджем вышло лучше. Он мимо вас не пролетал?
-- Ах, вот что это было! -- обрадовалась Гермиона. -- Тото я думала...
Леди Росситер, тяжело дыша, смотрела на него.
-- Вы ударили мое дитя!
-- Прямо в зад, -- скромно, но гордо уточнил Игнатий. -- С одного раза.
Несчастная с жалобным криком кинулась вниз по лестнице. Истинно говорят, что мать -- лучший друг сына.
Гермиона глядела на Игнатия незнакомым взглядом.
-- Я и не знала, что вы так красноречивы, -- наконец сказала она. -Как вы меня описали! Поэма в прозе. Игнатий что-то промычал.
-- Вы вправду все это думаете? -- продолжала она.
-- Да.
-- Значит, я тусклая? Может быть, желтая?
-- Зеленоватая, -- уточнил он.
-- А глаза?.. -- Она замялась.
-- Вроде устриц, -- подсказал художник. -- Не первой свежести.
-- Словом, вам не нравится моя внешность?
-- Ни в малейшей степени.
Дальше он не слушал, хотя она что-то говорила. Недавно, вспомнил он, какой-то гость уронил за бюро недокуренную сигару. Служанки там не убирают, так уж у них повелось, а значит -- он кинулся туда и едва не задохнулся от восторга.
Окутанная пылью, погрызенная мышью, это была сигара.
Настоящая, вполне пригодная, набитая окисью углерода. Игнатий чиркнул спичкой и закурил.
В тот же миг млеко незлобивости хлынуло в его душу. С той быстротой, с какою кролик превращается в буфет, флаг или аквариум, Игнатий превратился в смесь сладости и света. Пиридин коснулся слизистых оболочек, и они приняли его как брата. Радость, восторг, блаженство сменили злобу и скорбь.
Игнатий взглянул на Гермиону. Глаза ее сияли, прекрасное лицо светилось. Судя по всему, он ошибся, тусклой она не была -- напротив, превосходила красотой все, что только вдыхало блаженный воздух Кенсингтона.
Гермиона тоже смотрела на него, словно чего-то ожидая.
-- Простите? -- сказал Игнатий.
Она покачала головой.
-- Что ж вы?.. -- начала она.
-- Простите? -- повторил он.
-- Ну, не обнимаете меня... и вообще... -- ответила она, зардевшись.
-- Это я? -- проверил он.
-- Кто же еще?
-- Не обнимаю?
-- Вот именно.
-- А... вы... -- хм-мм -- этого хотите?
-- Конечно.
-- После -- э-а... -- всего, что я наговорил? Она удивленно взглянула на него.
-- Разве вы не слушали?
-- Да, отключился... вы уж простите, -- забормотал он. -- А что?
-- Я сказала: если вы меня так видите, вы любите не мою внешность, а мою душу. Как я этого ждала!
Игнатий положил сигару и часто задышал.
-- Минуточку, -- сказал он. -- Так и вы меня любите?
-- Конечно, люблю, -- отвечала она. -- Вы мне всегда нравились, но я думала, для вас я -- просто кукла.
Он снова взял сигару, затянулся для верности, сделал все, как она сказала, и затянулся еще раз.
-- Кроме того, -- продолжала Гермиона, -- как не любить человека, который одним пинком спустил Джорджа с лестницы?
Игнатий опечалился.
-- Ах, вспомнил! -- сказал он. -- Сиприан говорит, что ты говоришь, что я похож на Джорджа.
-- Неужели передал?
-- Да. Мне было очень тяжело.
-- Почему? Просто вы оба играете на укелеле.
Игнатий снова ожил.
-- Сегодня же отдам бедным. А Джордж сказал, ты сказала, что я похож на Сиприана.
-- Одеждой, -- утешила она. -- Все такое мешковатое...
-- Немедленно едем к лучшему портному! -- воскликнул он. -- Только обуюсь. Да, и сбегаю вниз, в табачную лавку.

1 2 3