Что это вовсе не озарение, а просто помешательство, что на бумаге не шифр, а просто галиматья…
— Могу я полюбопытствовать? — спросил Теплый, протягивая руку к бумагам.
— Конечно. — Шаллер передал слависту листы. Гаврила Васильевич разложил их перед собой, разглаживая первый, помятый и засаленный, глядя на бумаги внимательно, но подозрительно. Где-то под ребрами у него что-то зашевелилось, давая предчувствием понять сердцу, что перед ним не просто бред сумасшедшего, а плод изощренного мозга, немало потрудившегося над изобретением зашифрованного слова. Чем внимательнее Гаврила Васильевич вглядывался в напечатанные символы, тем более его охватывало волнение. Ничего похожего на своем веку он не видел, ни о чем подобном не читал, а потому щеки его окрасились румянцем, а душа наполнилась благоговением перед тайной, которую ему предстояло открыть.
Глядя на Теплого, полковник уже не сомневался, что тот возьмется за работу.
Что-то магически привлекло учителя к бумагам, глаза подернулись туманом, а оттого в животе Генриха Ивановича страшно екнуло, и он уже наверное знал, что не параноидальный бред охватил тисками мозг его жены, а именно озарение.
— Ну что, возьметесь? — спросил Шаллер.
— Что? — переспросил Теплый, с явной неохотой отрываясь от бумаг.
— Беретесь ли вы отыскать ключ к шифру, если это шифр, конечно?
— Это — шифр, — заверил Гаврила Васильевич. — И я берусь.
— Сколько вам понадобится времени?
— Не знаю. — Теплый замотал головой. — Даже представления не имею… Ничего похожего я никогда не видел…
— А все же?.. Неделя? Две?
— Может быть, неделя… А может, и несколько лет… Вашу жену действительно посетило озарение. Не знаю, какой текст она зашифровала, бред или откровение, но, чтобы изобрести такой шифр, безусловно, нужно, чтобы снизошло. Можете быть в этом уверены! Ваша жена — гений!
— 0 нескольких годах не может быть и речи! Постарайтесь сделать быстрее!
— По-моему, вы меня не поняли! Я только что сказал, что ваша жена сочинила гениальный шифр, и чтобы найти к нему ключ, нужно быть гением вдвойне.
Безусловно, я постараюсь сделать все возможное, что от меня зависит. Но если бы я обещал вам сделать это быстро, то заведомо бы обманывал. Наберитесь терпения… — Теплый аккуратно сложил листы. — Мне тоже приходится рассчитывать на озарение… Я жду Лазорихиево небо!..
Шаллера передернуло. Его неприятно удивило, что этот нечесаный и немытый человек тоже, как и он, догадался про Лазорихиево небо и тоже ждет озарения.
Но Генрих Иванович не подал вида, что слова Теплого произвели на него такое сильное впечатление. Он напряг мышцы живота и выдохнул через нос.
— Вы правы, — согласился полковник. — Не будем спешить… Какие средства вам понадобятся?
— Это непростой вопрос! — Гаврила Васильевич за-думался, продолжая царапать ногтями по столу. — Буду говорить откровенно. Безусловно, я бы взялся за эту работу даже только из академических соображений, но если вы мне предлагаете гонорар, то почему бы мне отказываться от него. — Теплый закатил туманные глаза. — Ну, скажем, десять тысяч за ключ и столько же за расшифровку.
Шаллер цокнул языком.
— Однако это недешево!
— Да и работа непростая.
— Согласен, — ответил Шаллер.
— Хорошо. Теперь я должен спросить у вас: все ли бумаги вы мне принесли?
— Нет. Проблема в том, что моя жена болезненно реагирует на то, что я беру ее бумаги. Я взял листы из середины.
— Могут понадобиться и другие.
— Я постараюсь…
Когда Генрих Иванович выходил из интерната, он вдруг представил себе, как славист ест прямо со сковородки что-то пригорелое, подцепляя пищу ногтями, торопясь и чавкая.
— Странный человек", — еще раз подумал полковник.
Между тем Теплый отнюдь не бросился в кухню поедать кровяную колбасу. Он попросту забыл об ужине, с головой уйдя в принесенные гостем бумаги. По опыту он знал, что, сколько ни вглядывайся в лишенные логики символы, в первые дни толку не будет. Но взгляд его напивался свинцовыми буковками, расставленными хаотично в строчки; радовался их таинственному порядку. Он словно мальчик, любующийся голыми женскими телами, дрожал от их нестройных рядов, трогал пальцами листы, прикрывая, как слепой, глаза.
Лежа в несвежей постели, Теплый уже чувствовал, предугадывал, что озарение рано или поздно сойдет на него — неожиданно, как снежная лавина на альпийские луга, и тогда над головой запылает Лазорихиево небо…
Именно в этот момент, в минуты наивысшего душевного подъема, г-н Теплый услышал дикие крики, доносящиеся из детских спален, расположенных дальше по коридору. Возвышенное возбуждение исчезло, растворившись в атмосфере без следа. Лицо слависта искривилось, тело передернуло, он выскочил из кровати и, схватив метровую линейку, помчался босой по коридору к детским спальням. Если бы кто-нибудь увидел Гаврилу Васильевича бегущим по коридору, то, вероятно, этот случайный наблюдатель испытал бы немало неприятных ощущений. Ему стало бы страшно.
11
— Это — конец", — подумал Джером, глядя на учителя.
— Что здесь происходит? — спросил Теплый, разглядывая залитую кровью спальню.
Губы его тряслись от злости, а костяшки пальцев побелели, намертво сжимая линейку. — Я еще раз спрашиваю: что здесь происходит?!
— Это ненастоящая кровь, господин учитель! — поспешил успокоить Теплого Чириков. — Здесь никто не умирает!
От вида крови Гаврила Васильевич несколько успокоился. Красная и липкая, она всегда действовала на его душу умиротворяюще и способствовала спокойному течению мыслей… Славист внимательно рассмотрел лежащего на полу Джерома, отметил, что из носа и рассеченных губ мальчика вытекает кровь именно настоящая, стопроцентного содержания, и подумал, что это не так уж и плохо.
Затем Теплый окинул пристальным взглядом жирного Бибикова, тело которого было вымазано почерневшей кровью, а глаза вспыхивали злобой, словно бенгальские огни.
— Я еще раз спрашиваю: что здесь произошло?
— Понимаете, господин учитель, — замялся Бибиков, сделав шаг навстречу Гавриле Васильевичу. — Еще сегодня днем Ренатов обозвал вас одним неприличным словом…
— Жирная свинья! — прошипел Джером в сторону Бибикова.
— А я не мог просто снести, когда моего учителя оскорбляют! Я вынужден был проучить Ренатова, хотя, как я думаю, он вовсе не Ренатов, а самозванец!
— Тупой боров!
Гераня запнулся, глянул на Джерома и попытался поймать ускользающую воробушком мысль.
— Так вот… это… А ночью он пришел в нашу спальню и залил ее из бутылки кровью! Я так думаю, что он в морге достал эту кровь! Вон на полу бутылка лежит.
— Каким было оскорбление? — спросил Теплый.
— Господин учитель!.. — развел руками Бибиков.
— Не стесняйтесь, говорите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Могу я полюбопытствовать? — спросил Теплый, протягивая руку к бумагам.
— Конечно. — Шаллер передал слависту листы. Гаврила Васильевич разложил их перед собой, разглаживая первый, помятый и засаленный, глядя на бумаги внимательно, но подозрительно. Где-то под ребрами у него что-то зашевелилось, давая предчувствием понять сердцу, что перед ним не просто бред сумасшедшего, а плод изощренного мозга, немало потрудившегося над изобретением зашифрованного слова. Чем внимательнее Гаврила Васильевич вглядывался в напечатанные символы, тем более его охватывало волнение. Ничего похожего на своем веку он не видел, ни о чем подобном не читал, а потому щеки его окрасились румянцем, а душа наполнилась благоговением перед тайной, которую ему предстояло открыть.
Глядя на Теплого, полковник уже не сомневался, что тот возьмется за работу.
Что-то магически привлекло учителя к бумагам, глаза подернулись туманом, а оттого в животе Генриха Ивановича страшно екнуло, и он уже наверное знал, что не параноидальный бред охватил тисками мозг его жены, а именно озарение.
— Ну что, возьметесь? — спросил Шаллер.
— Что? — переспросил Теплый, с явной неохотой отрываясь от бумаг.
— Беретесь ли вы отыскать ключ к шифру, если это шифр, конечно?
— Это — шифр, — заверил Гаврила Васильевич. — И я берусь.
— Сколько вам понадобится времени?
— Не знаю. — Теплый замотал головой. — Даже представления не имею… Ничего похожего я никогда не видел…
— А все же?.. Неделя? Две?
— Может быть, неделя… А может, и несколько лет… Вашу жену действительно посетило озарение. Не знаю, какой текст она зашифровала, бред или откровение, но, чтобы изобрести такой шифр, безусловно, нужно, чтобы снизошло. Можете быть в этом уверены! Ваша жена — гений!
— 0 нескольких годах не может быть и речи! Постарайтесь сделать быстрее!
— По-моему, вы меня не поняли! Я только что сказал, что ваша жена сочинила гениальный шифр, и чтобы найти к нему ключ, нужно быть гением вдвойне.
Безусловно, я постараюсь сделать все возможное, что от меня зависит. Но если бы я обещал вам сделать это быстро, то заведомо бы обманывал. Наберитесь терпения… — Теплый аккуратно сложил листы. — Мне тоже приходится рассчитывать на озарение… Я жду Лазорихиево небо!..
Шаллера передернуло. Его неприятно удивило, что этот нечесаный и немытый человек тоже, как и он, догадался про Лазорихиево небо и тоже ждет озарения.
Но Генрих Иванович не подал вида, что слова Теплого произвели на него такое сильное впечатление. Он напряг мышцы живота и выдохнул через нос.
— Вы правы, — согласился полковник. — Не будем спешить… Какие средства вам понадобятся?
— Это непростой вопрос! — Гаврила Васильевич за-думался, продолжая царапать ногтями по столу. — Буду говорить откровенно. Безусловно, я бы взялся за эту работу даже только из академических соображений, но если вы мне предлагаете гонорар, то почему бы мне отказываться от него. — Теплый закатил туманные глаза. — Ну, скажем, десять тысяч за ключ и столько же за расшифровку.
Шаллер цокнул языком.
— Однако это недешево!
— Да и работа непростая.
— Согласен, — ответил Шаллер.
— Хорошо. Теперь я должен спросить у вас: все ли бумаги вы мне принесли?
— Нет. Проблема в том, что моя жена болезненно реагирует на то, что я беру ее бумаги. Я взял листы из середины.
— Могут понадобиться и другие.
— Я постараюсь…
Когда Генрих Иванович выходил из интерната, он вдруг представил себе, как славист ест прямо со сковородки что-то пригорелое, подцепляя пищу ногтями, торопясь и чавкая.
— Странный человек", — еще раз подумал полковник.
Между тем Теплый отнюдь не бросился в кухню поедать кровяную колбасу. Он попросту забыл об ужине, с головой уйдя в принесенные гостем бумаги. По опыту он знал, что, сколько ни вглядывайся в лишенные логики символы, в первые дни толку не будет. Но взгляд его напивался свинцовыми буковками, расставленными хаотично в строчки; радовался их таинственному порядку. Он словно мальчик, любующийся голыми женскими телами, дрожал от их нестройных рядов, трогал пальцами листы, прикрывая, как слепой, глаза.
Лежа в несвежей постели, Теплый уже чувствовал, предугадывал, что озарение рано или поздно сойдет на него — неожиданно, как снежная лавина на альпийские луга, и тогда над головой запылает Лазорихиево небо…
Именно в этот момент, в минуты наивысшего душевного подъема, г-н Теплый услышал дикие крики, доносящиеся из детских спален, расположенных дальше по коридору. Возвышенное возбуждение исчезло, растворившись в атмосфере без следа. Лицо слависта искривилось, тело передернуло, он выскочил из кровати и, схватив метровую линейку, помчался босой по коридору к детским спальням. Если бы кто-нибудь увидел Гаврилу Васильевича бегущим по коридору, то, вероятно, этот случайный наблюдатель испытал бы немало неприятных ощущений. Ему стало бы страшно.
11
— Это — конец", — подумал Джером, глядя на учителя.
— Что здесь происходит? — спросил Теплый, разглядывая залитую кровью спальню.
Губы его тряслись от злости, а костяшки пальцев побелели, намертво сжимая линейку. — Я еще раз спрашиваю: что здесь происходит?!
— Это ненастоящая кровь, господин учитель! — поспешил успокоить Теплого Чириков. — Здесь никто не умирает!
От вида крови Гаврила Васильевич несколько успокоился. Красная и липкая, она всегда действовала на его душу умиротворяюще и способствовала спокойному течению мыслей… Славист внимательно рассмотрел лежащего на полу Джерома, отметил, что из носа и рассеченных губ мальчика вытекает кровь именно настоящая, стопроцентного содержания, и подумал, что это не так уж и плохо.
Затем Теплый окинул пристальным взглядом жирного Бибикова, тело которого было вымазано почерневшей кровью, а глаза вспыхивали злобой, словно бенгальские огни.
— Я еще раз спрашиваю: что здесь произошло?
— Понимаете, господин учитель, — замялся Бибиков, сделав шаг навстречу Гавриле Васильевичу. — Еще сегодня днем Ренатов обозвал вас одним неприличным словом…
— Жирная свинья! — прошипел Джером в сторону Бибикова.
— А я не мог просто снести, когда моего учителя оскорбляют! Я вынужден был проучить Ренатова, хотя, как я думаю, он вовсе не Ренатов, а самозванец!
— Тупой боров!
Гераня запнулся, глянул на Джерома и попытался поймать ускользающую воробушком мысль.
— Так вот… это… А ночью он пришел в нашу спальню и залил ее из бутылки кровью! Я так думаю, что он в морге достал эту кровь! Вон на полу бутылка лежит.
— Каким было оскорбление? — спросил Теплый.
— Господин учитель!.. — развел руками Бибиков.
— Не стесняйтесь, говорите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77