— Что такое!» Он всю жизнь уповал на чувственную независимость и ощущал влечение лишь к музыке одной, а этот, как его, схимник утверждает, что в нем любовь большая, да еще не осознанная! Где? В каком месте эта любовь? С каким фонарем ее искать!!!
— Что вы можете знать о любви! — выдавил Роджер. — Сидите здесь в одиночестве! Онанизмом занимаетесь? — хихикнул.
— Нет, — ответил отец Филагрий. — Плоть мне нужна лишь для совсем небольших вещей. Дрова нарубить, масло в лампаду налить, книгу читать, молитвы Господу творить. А для другого… — отец Филагрий коротко задумался. — А для другого мне не нужны члены.
Роджер все более мрачнел, а потому вдруг стал говорить еще большие неумности:
— Бог создал человека для жизни и любви.
— Вы правы.
— А вы уединились, никого не любите и не живете, как того ваш Бог хотел!
— Как раз наоборот, — отец Филагрий широко улыбнулся, показывая гостю розовые десны без передних зубов. — Все наоборот! Я люблю Господа, а потому уединился, чтобы ничто не мешало моему единению с Ним.
— И что, отвечает взаимностью?
— Важнее любить, чем быть любимым.
— У вас на все есть ответы.
— Как и у вас вопросы.
Роджер поглядел в маленькое окошко и увидел огромное солнце, падающее в серые воды Ладоги.
— Я — девственник, — признался Костаки.
— Какие ваши годы.
— Не то что у меня возможности не было, — пояснил Роджер. — Просто все в моем организме противится соитию. Омерзение вызывают женские половые органы. В лучшем случае я к ним отношусь с равнодушием!
— Соитие — это венец любви человеческой. Самый богатый подарок Господа. Вам Господь, вероятно, отказал в сем даре.
— А вам?
— Мне? — схимник взял со стола нож и принялся подрезать им ногти. — Мне все было дадено сполна.
— Болезнь? — поинтересовался Роджер, которого почему-то не раздражала варварская гигиеническая процедура.
— Нет, мое тело в порядке. Все дело в укрощении плоти, дабы не мешала чистоте помыслов к Господу. Соитие с Господом невозможно, да и помысел об этом чудовищен!
Монах положил нож на стол и перекрестился.
— Вам пора, — поднялся из-за стола отец Филагрий. — Темнеет.
— Я не верю в Бога, — зачем-то сказал Роджер.
— Это не самое страшное, — заметил схимник, показывая гостю дорогу.
— Что же самое страшное?
— Вы можете не верить, но самое главное, чтобы Господь пребывал с вами. А судя по тому, как вы на колоколах играли… Прощайте…
Роджер пошел по тропинке к монастырю, думая о чем-то. Обернулся и крикнул:
— А если это от дьявола?
Схимник вопроса не расслышал и скрылся в своем жилище…
Его уже ждали, особенно волновалась Лийне.
— Ну, как? — спрашивала она. — Как?!.
— Никак, — ответил Роджер.
— А все уже на взлетной площадке! Только мы вот с отцом Михаилом и монахи…
Роджер вытащил из кармана чековую книжку и начертал на чеке четырехзначную цифру. Вырвал бумагу и протянул настоятелю.
— Пусть фильтр для воды купят. А то почки сдохнут!
Отец Михаил спрятал чек в глубины своих одежд и перекрестил вослед музыканта с его подругой. Они быстро шли к грохочущему вертолету, пригибаясь, пока не скрылись в кабине.
Наяривал на велосипедном звонке Вадик и кричал вдогонку большой птице:
— В Выборг поеду! В Выборг!..
Уже ночью, дома, Роджер попытался по-настоящему овладеть телом своей подруги. Все в организме сработало правильно. Лийне старалась как инструктор по сексу, но через пять минут фрикций к горлу Костаки подкатила тошнота. Он соскочил с финки и бросился в ванную, где его вырвало любовными соками!..
* * *
К концу второго отделения Роджер вновь вспомнил о письме из Австрии.
«Чего оно опять выскочило? — подумал музыкант и дал ответ: — Потому что последние семьдесят тактов он касался треугольника всего дважды. Соло не было. Поэтому и отвлеченности всякие в голове…»
Мучился, мучился, мучился!!!
Наконец, балет Гремлинов и Гоблинов закончился. На сцену понесли цветы и корзины с оными же…
Ромео кланялся так истово, так жеманился при поклонах, что казалось, сам Нуриев на авансцене, а не какой-нибудь Колшиньс!.. Джульетта также не отставала от своего партнера, показывая в поклоне чудесную растяжку.
Три раза выходили, причем когда аплодисменты уже заканчивались. Лишь какой-нибудь запоздалый хлопок зависал… Они тут как тут! Хлопок — и все на поклон!..
А потом вся литовская труппа захлопала в ладоши, заулыбалась, и на сцену вышел знаменитый русский танцовщик на пенсии, теперь балетмейстер. Балетмейстер хреновый!..
И Миша присоединился к поклонам. Кивал своею зеркальной лысиной туда и сюда…
Еще пятнадцать минут эта гадость продолжалась, прежде чем музыкантам удалось попасть в свои гримерные перед исполнением великого Шостаковича!
— Это же надо! — не мог сдержать раздражения Роджер. — Тьфу, мерзость какая!
— Да-а! — согласился Бен. — Геблины и Грёмлины!
— Гоблины и Грёмлины, — поправил Костаки, затем достал серебряную коробочку, выудил конфетку и принялся с удовольствием сосать. Делал он это громко, с неприятными звуками, но ударник был толстокож и, похоже, вообще не испытывал в жизни физиологических отвращений. За это его Роджер ценил.
Тем временем за кулисами произошла драка.
Альтист потрогал внушительный бугорок, упрятанный в лосины литовского Ромео. За что и получил по физиономии. Был нежен и физически хрупок, а потому упал на пол и познал своими ребрами удары балетных ног.
— Я не нарочно! — кричал альтист. — Я случайно!
Но зверюга Ромео-Колшиньс продолжал уничтожать альтиста ударами своих мускулистых ног.
Из гримерок повалил народ, и литовская труппа оказалась нос к носу с Лондонским симфоническим. Ситуация грозила перейти в массовую драку, но здесь появился Миша и рявкнул так, что и своих, и чужих протрясло, как от удара током. Колшиньса, продолжавшего избивать альтиста, маэстро ткнул в мясистый зад дирижерской палочкой. Ромео взвизгнул и еще услышал от Миши по-русски в свой адрес нелестный эпитет: литовский урод!
— Позвольте! — попытался постоять за себя коротконогий Ромео.
— Пошел на х…! — прервал попытку Миша, применив глубины родной речи.
Здесь появился балетмейстер, который, поняв, в чем дело, не знал, как поступить. То ли защищать литовцев, а они ему не родные, а контрактные, то ли воздержаться от комментариев и развести стороны по гримерным, тем более что контракт с Литовским балетным театром у него закончился… Не ссориться же двум титанам из-за малого народца!..
Так балетмейстер и поступил. Заговорил с Мишей о своем дне рождения, который задумал справлять в Нью-Йорке в русском ресторане «Самовар», где будут все!
— Барышников, Юра Башмет, Спивак обещался, девчонки наши из Большого и знать местная! Приедешь? Бери свою певунью и приезжай! Я самолет пришлю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136