Изо дня в день я вижу в окно деловитую суету стройки, слышу шум подъезжающих машин, привык к этому, пригляделся и порой не обращаю внимания. Я знаю некоторых парней-десятиклассников, которые работают во дворе. В комбинезонах, в клетчатых рубашках, они ловки, сильны, веселы.
Один из них, Геннадий, хорошо знаком мне и порой смешит тем, что во время обеденного перерыва играет в футбол с ребятишками, которые, как и в каждом дворе, у нас от зари до заката гоняют мяч. Геннадий играет с ними старательно, серьезно, словно порох выдумывает. Женщины показывают на него пальцами, хохочут над ним без насмешки – такой он юный, непосредственный, какой-то уютный. Он не обращает внимания на их смех, хохочет сам:
– Угловой! Угловой! Ха-ха!
Обычно, в будни, мы с ним здороваемся, перекидываемся парой словечек о погоде, говорим о пустяках. Но сегодня я решительно поднимаюсь от стола, выхожу на двор, перепрыгивая через доски и ящики с цементом, иду на стройку. Озабоченный прораб бежит мне навстречу, что-то кричит, но я иду, не обращая внимания на то, что я здесь посторонний. «Не надо, товарищ прораб! – думаю я. – Сегодня нет посторонних!»
– Здорово, Гена!
– Здорово! Садись на доски!
Я сажусь на доски, достаю пачку папирос, но Гена делает страшные глаза, показывая на прораба, шепчет: «Курить запрещено!» Вот еще беда! Закурив, нам стало бы легче разговаривать, папиросы связали бы нас дымком откровенности, душевности, но делать нечего – прораб ходит рядом и косится на меня – и я прямо спрашиваю своего молодого приятеля:
– Гена, тебе нравится жить?
Я так откровенно спрашиваю потому, что знаю парня, видел, как он играет с ребятишками в футбол, слышал, что он работает легко, охотно, много. И он не поражается торжественности, философичности моего вопроса, он просто и искренне отвечает, видимо, поняв мое настроение:
– Да! Мне нравится жить! Мне хорошо строить дом, сидеть на самой верхушке, выше всех, и глядеть вниз.
– А дальше что, Гена? Что ты думаешь о будущем?
– Работать, учиться. Вопрос ясный!
– Станешь инженером?
– Стать бы человеком, а инженером станем! – говорит он, вероятно, не раз отвечая так на подобный вопрос и таким тоном, как о деле давно решенном, понятном, прочувствованном. – Ну, ладно, мне надо работать!
Ему действительно надо работать. А мне? Мне – тоже! Я поднимаюсь, иду сквозь шум стройки, гляжу на мир, мне светит неяркое солнце, мне навстречу идет бульдозер, разравнивающий землю двора. Могучий, рокочущий, неистовый. Я прихожу домой, сажусь за машинку, но долго, очень долго еще не могу писать, думая о Гене. Вот тебе и футбол с ребятишками, вот тебе и девичий румянец на щеках, и пушок на верхней губе, еще ни разу не бритый. Ни разу!
Стать человеком!
И я начинаю работать, подумав напоследок: «Дорогой Петр Ильич, как много в людях вашего – скромности, деликатности, простоты! Именно вы научили меня за семью замками душевной сдержанности, скромности наших людей находить то, что называется золотой россыпью души. Спасибо вам!»
Я работаю, изредка поглядывая на Гену, который карабкается по строительным лесам.
Мы оба работаем.
Как, ну как написать о вас, люди, чтобы вам стало так же счастливо от книги, как мне счастливо сейчас. Как написать о Петре Ильиче, о Гене, о всех вас? Как?
1 2
Один из них, Геннадий, хорошо знаком мне и порой смешит тем, что во время обеденного перерыва играет в футбол с ребятишками, которые, как и в каждом дворе, у нас от зари до заката гоняют мяч. Геннадий играет с ними старательно, серьезно, словно порох выдумывает. Женщины показывают на него пальцами, хохочут над ним без насмешки – такой он юный, непосредственный, какой-то уютный. Он не обращает внимания на их смех, хохочет сам:
– Угловой! Угловой! Ха-ха!
Обычно, в будни, мы с ним здороваемся, перекидываемся парой словечек о погоде, говорим о пустяках. Но сегодня я решительно поднимаюсь от стола, выхожу на двор, перепрыгивая через доски и ящики с цементом, иду на стройку. Озабоченный прораб бежит мне навстречу, что-то кричит, но я иду, не обращая внимания на то, что я здесь посторонний. «Не надо, товарищ прораб! – думаю я. – Сегодня нет посторонних!»
– Здорово, Гена!
– Здорово! Садись на доски!
Я сажусь на доски, достаю пачку папирос, но Гена делает страшные глаза, показывая на прораба, шепчет: «Курить запрещено!» Вот еще беда! Закурив, нам стало бы легче разговаривать, папиросы связали бы нас дымком откровенности, душевности, но делать нечего – прораб ходит рядом и косится на меня – и я прямо спрашиваю своего молодого приятеля:
– Гена, тебе нравится жить?
Я так откровенно спрашиваю потому, что знаю парня, видел, как он играет с ребятишками в футбол, слышал, что он работает легко, охотно, много. И он не поражается торжественности, философичности моего вопроса, он просто и искренне отвечает, видимо, поняв мое настроение:
– Да! Мне нравится жить! Мне хорошо строить дом, сидеть на самой верхушке, выше всех, и глядеть вниз.
– А дальше что, Гена? Что ты думаешь о будущем?
– Работать, учиться. Вопрос ясный!
– Станешь инженером?
– Стать бы человеком, а инженером станем! – говорит он, вероятно, не раз отвечая так на подобный вопрос и таким тоном, как о деле давно решенном, понятном, прочувствованном. – Ну, ладно, мне надо работать!
Ему действительно надо работать. А мне? Мне – тоже! Я поднимаюсь, иду сквозь шум стройки, гляжу на мир, мне светит неяркое солнце, мне навстречу идет бульдозер, разравнивающий землю двора. Могучий, рокочущий, неистовый. Я прихожу домой, сажусь за машинку, но долго, очень долго еще не могу писать, думая о Гене. Вот тебе и футбол с ребятишками, вот тебе и девичий румянец на щеках, и пушок на верхней губе, еще ни разу не бритый. Ни разу!
Стать человеком!
И я начинаю работать, подумав напоследок: «Дорогой Петр Ильич, как много в людях вашего – скромности, деликатности, простоты! Именно вы научили меня за семью замками душевной сдержанности, скромности наших людей находить то, что называется золотой россыпью души. Спасибо вам!»
Я работаю, изредка поглядывая на Гену, который карабкается по строительным лесам.
Мы оба работаем.
Как, ну как написать о вас, люди, чтобы вам стало так же счастливо от книги, как мне счастливо сейчас. Как написать о Петре Ильиче, о Гене, о всех вас? Как?
1 2