грелись. В отличие от Александра Павловича грима на лице каждой хватило бы на пятерых.
Подошел Грант.
– Волнуешься?
– Ты что, не знаешь меня, Грантик? Когда это я волновался?
– Прости, я запамятовал: ты же у нас железный. Стена – не человек…
Банально народ мыслит: что Валерия, что Грант… А может, Александр Павлович и вправду производит такое впечатление?..
– При чем здесь стена? Все отлажено…
– А коли так, у меня для тебя сюрприз.
Опять сюрприз! Что они все, сговорились?
– Накануне работы? Окстись, Грант…
– Приятный, Саша, приятный. Вон, смотри… – он указал куда-то за спину Александру Павловичу.
Тот обернулся: позади стояла Наташа.
В том же школьном платьице, в переднике, с галстуком, с тем же портфелем – она виновато смотрела на Александра Павловича, а он неожиданно для себя шагнул к девочке, взял ее за плечи:
– Ты пришла… Молодчина…
– Я вам принесла, вот… – сказала она и протянула руку. На ее раскрытой ладошке лежала маленькая – десять миллиметров на двадцать – металлическая пластинка с напаянной на нее схемой. – Я ее нашла. На полу. Возьмите…
Александр Павлович посмотрел на Наташу и вдруг увидел – как и тогда, в Загорске, у Валерии! – что глаза у девочки тоже черные, непрозрачные, глубокие, и два крохотных солнца качались в них. Только, конечно, это были никакие не солнца, а обыкновенные тысячесвечовые голые лампы, вкрученные в патроны на стене у форганга.
И в это время в зале погас свет и заиграла музыка.
Грант тронул Александра Павловича за плечо:
– Я тебя объявляю, Саша.
– Иду!
Александр Павлович взял Наташину руку, сжал ее в кулак – вместе с пластинкой. Сказал:
– Дождись меня. Только непременно. Я скоро. Отбросил в стороны тяжелые бархатные половинки занавеса и ушел делать чудеса.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18