Я-то лично смываюсь, в колонию неохота, а жить можно везде, если умеешь. Здесь же хана всем, помяни мое слово. И за Ягодкиным следят, он уже сам это чует – только смыться ему некуда, и возьмут всех нас, голубчиков, за шиворот, если дураками будем. А я не дурак и в такую дыру залезу, что никому даже присниться не может». С этими словами он и ушел. Вот и жду, кто придет раньше – вы или Ягодкин. Слава богу, что пришли вы. Ну и забирайте, а вот и кассета. В общем, все.
– Нет, не все, Раиса Григорьевна, – подытоживает Жирмундский. – О сроках пока говорить не будем – все у нас впереди. И забирать вас не будем, а кассету возьмем. Только где же записывающее устройство?
– А он его в Москву-реку выбросил. Крохотный такой аппаратик, заграничный. Я-то его не видела, Челидзе рассказал. «Не хочу, – говорит, – чтобы эта гадость мне жизнь сократила, а то Ягодкин сам ее сократит с помощью своего Фильки». Ну а мне что Ягодкину сказать? Я ведь не актриса, сыграть не сумею.
– Небольшую рольку все-таки придется сыграть, Раиса Григорьевна, – говорю я, постукивая пальцами по миниатюрной кассете. – Скажитесь больной, расстроенной, допустим, выговором начальства за то, что пускаете в кабинет посторонних. Словом, придумайте, это не так уж трудно. А на вопрос о кассете удивитесь, скажите, что Челидзе не заходил, в институте вторично не был и никакой кассеты с пленкой вам не передавал. Пусть Ягодкин поволнуется и сам поедет Челидзе разыскивать.
– А если найдет?
– Тогда и мы его у вас найдем. Ведь от Челидзе он опять к вам приедет. В общем, мы вам позвоним сегодня же.
20
В комитете секретарь сообщает нам, что генерал уже вернулся, находится у себя и ждет нас с докладом. Его перебивает телефонный звонок.
– Александров звонит, Николай Петрович. Передаю трубку.
Я слышу в трубке какое-то неясное бормотание.
– Что с вами, товарищ лейтенант? Вы больны?
Александров – это сотрудник, которому поручено наблюдение за Челидзе. Он явно чем-то напуган.
– Неувязочка вышла, товарищ полковник. Виноват. Исчез Челидзе.
– Как исчез?
– Он прибыл домой в двадцать два сорок пять. Я засек время. Прибыл на своей «Волге». Машину оставил во дворе. Вошел в подъезд. Это с улицы. Живет он в однокомнатной квартире на четвертом этаже. Сразу же осветились оба окна – и на кухне и в комнате. Примерно через час – времени я не засек – та же «Волга» выехала со двора и с большой скоростью помчалась по улице. Из подъезда никто не выходил, и свет в окнах квартиры Челидзе продолжал гореть. Думаю, если машину угнали, рискну подняться и позвонить. Никто не открыл дверь. Позвонил еще раз. Тогда я толкнул дверь, а она открыта.
И квартира пуста. Платяной шкаф настежь, ящик с рубашками выдвинут, часть носильных вещей отсутствует, ящики письменного стола тоже открыты – при поверхностном осмотре ни документов, ни денег не обнаружено.
– Как же он мог бежать с четвертого этажа, если он, как вы утверждаете, не выходил из подъезда?
– Окна комнаты были закрыты, но открыто окно на лестничной клетке. А рядом по стене дома проходит пожарная лестница. Правда, она обрезана на высоте трех метров от земли, но спрыгнуть оттуда нетрудно.
– Вы будете строго наказаны, Александров, за то, что упустили Челидзе, – с трудом сдерживаюсь, чтобы не накричать на незадачливого сотрудника.
Жирмундский криво улыбается. Он все уже понял.
– Перехитрил нас Георгий Юстинович.
– Немедленно объявите розыск Челидзе.
– Он мог удрать и с фальшивым паспортом.
– У нас есть его фотокарточка. Размножьте и разошлите. Мы не имеем права его упустить. Даже стыдно к генералу идти.
К генералу действительно идти стыдно. Мы много сделали, но и многое проглядели. А генерал все помнит. И то, что кажется нам бесспорным, может вызвать не один и не два коварных вопроса.
– Да еще шифровальщики копаются, – вздыхаю я.
– Текст уже расшифрован, – подсказывает Жирмундский.
По-видимому, цифровые комбинации не вызвали у них больших затруднений. Опыт шифровки, отличное знание лексики и семантики языка, привычный подбор наиболее часто встречающихся в языке букв, умение подбирать концы слов к их началам, а начала к концам создали в результате почти телеграфный без предлогов и знаков препинания, но, думаю, точный опус.
«ИНЖЕНЕР ОТКАЗАЛСЯ ПРИШЛОСЬ УСТРАНИТЬ ИНСТИТУТЕ УЖЕ ЕСТЬ СВЯЗНОЙ ПОДГОТОВЛЯЕТСЯ ЗАПИСЬ ИСПЫТАНИЯ ПРИБОРА СОСТОЯНИЯ ВЕЩЕСТВА МАГНИТНОМ ПОЛЕ ПЛЕНКУ ПЕРЕДАМ ОТТО НЕОЖИДАННО ОБНАРУЖИЛ МНОГОКРАТНУЮ СЛЕЖКУ ЕСЛИ ПРОВАЛ ОТТО СОГЛАСЕН ВАРИАНТ ЗЕТ ХАРОН»
– Все понятно, – говорю я. – Кроме одного.
– Вариант зет.
– Именно.
– А может быть, вариант Челидзе?
– Теоретически возможно, тем более что Отто согласен. Новый паспорт, новая личность. Какая-нибудь глухомань. Зубные техники везде нужны. Только практически трудно осуществимо. Не так оборотист, как Челидзе, и не так прыток.
– Все равно у нас козырь для генерала. Даже не просто козырь, а козырной туз. – Жирмундского всегда заносит на поворотах.
Меня тоже заносит.
– Два туза. Шифровка и пленка.
По предложению генерала я опускаю хорошо ему известную предысторию дела и начинаю с того, что уже было с ним обусловлено – с поисков «дружка-фронтовичка», загнанного Ягодкиным в исправительную колонию. Рассказываю о том, как нашел его с помощью МВД, и о трехдневном пребывании Ягодкина в плену у гитлеровцев, откуда, как известно, добровольно не отпускали. Кладу на стол и заявление Клюева, собственноручно им написанное. Генерал читает. Долго, внимательно, не поднимая глаз.
– Любопытный документ, хотя и скомпрометированный. Ягодкин отвергнет его как месть за донос.
– Донос как анонимка в суде не рассматривался. Клюев признался сам, считая, что в уголовном розыске до всего докопались. О Ягодкине отзывался с уважением и благодарностью, до последних минут нашего разговора не раскрывался.
– Но ты же сказал ему о доносе.
– Я показал ему анонимку, и он все понял.
Я говорю решительно, убежденно, не взвинчиваясь. Я был следователем на допросе Клюева. А следователь всегда знает, когда человек лжет. Следователь – это психолог, хирург, вскрывающий скальпелем мысли тайное тайных – душу человеческую. Я знал, что Клюев говорил правду.
– Вы забыли о человеческой совести, товарищ генерал. Даже разбойничья совесть не молчит, когда ее оскорбляют. Клюев не мстил, говорила оскорбленная совесть.
Генерал улыбается. Он меня понял.
– Обычно победителей не судят, Соболев. Ты прав. Продолжай.
И я продолжаю. О поликлинике, о филателистах, о том, почему мы не допрашивали Челидзе и Родионова, о самых обыкновенных советских марках, путешествующих в складках чужих бумажников, об удаче Сережи Чачина.
Чачинский маскарад веселит генерала.
– В замшевой куртке, говоришь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36