жертва всегда оставалась нетронутой. Этого маленького гепарда обрекла на смерть его храбрость. И вот что удивительно: пока я была поглощена рисованием, горе мое постепенно утихло, и чем больше живых черт приобретал рисунок, тем легче становилось у меня на душе. Я не могу объяснить, чем вызвано это странное преображение, но когда рисунок был завершен, ужас перед смертью прошел.
Мы похоронили малыша под деревом, где Пиппа часто бывала со всем семейством.
На другое утро мы, как всегда, разыскивали гепардов, и Локаль шел в нескольких шагах позади меня, как вдруг из высокой травы выскочил лев и бросился на него. Локаль сорвал с плеча винтовку и щелкнул затвором — лев уже был в пяти ярдах, — и тут я узнала Угаса, одноглазого льва Джорджа! Я закричала: «Фу, фу, Угас, стой!» — и в мгновение ока трагедия была предотвращена. Локаль имел полное право застрелить Угаса с целью самозащиты, но, к счастью, до этого дело не дошло — Угас повиновался мне, и высокая трава снова сомкнулась за ним. Наверное, он отдыхал возле дороги, и мы спугнули его, проходя мимо. Но все же это событие несколько выбило нас из равновесия, тем более что все произошло в каких-нибудь двухстах ярдах от места гибели детеныша Пиппы.
Мне вовсе не нравилось, что Угас бродит так близко от Пиппы, и я проехала еще двенадцать миль до лагеря Джорджа, чтобы попросить заманить Угаса обратно в его владения. Угас частенько бродил поблизости и даже заходил в наш лагерь, но нам это ничем не грозило — я всегда была там сама и могла позвать Джорджа, который умел с ним обращаться. Но теперь у Пиппы были маленькие, и это меняло дело. Мы решили, что Джордж захватит немного мяса, попробует заманить Угаса в лендровер с открытым кузовом, забранным сеткой, и увезет домой. Джордж всю ночь пробыл в моем лагере с лендровером-ловушкой, но Угас не показывался — он был занят ухаживанием за дикой львицей. Может быть, именно эта львица убила детеныша Пиппы — потом Джордж видел ее с Угасом в миле от того места, где произошла трагедия.
А мы искали Пиппу два дня подряд и никак не могли найти. Конечно, этого следовало ожидать, но меня эти два дня совершенно вымотали — и физически, и духовно. Обшаривая куст за кустом, я наткнулась на затаившегося молоденького сервала. Котенок понимал, что деваться ему некуда, и застыл, как изваяние, только полные ужаса глаза выдавали его. Не сводя с меня взгляда, котенок лежал совершенно неподвижно почти десять минут. Я тем временем решила, что он болен, и пошла искать Локаля, чтобы вместе помочь больному. Когда мы вернулись, «больного» и след простыл. Хорошо известно, что многие животные «симулируют» смерть, оказавшись в безвыходном положении, но самообладание этого котенка восхитило меня: так долго не двигаться, даже волоском не пошевельнуть, когда я была совсем рядом, и дождаться минуты, когда можно будет удрать без всякого риска!
Но где же пропадала Пиппа? Мы прочесывали доходившие нам до плеч тростники на берегу Мулики, как вдруг рычание льва приковало нас к месту. По колыханию тростников мы догадались, что чуть не набрели на льва; должно быть, он спал. Вскоре мы опять едва не попали в беду, нарушив полуденный отдых буйвола. Было невероятно жарко, и он устроился как раз под тем кустом, который мы собирались осматривать.
Но буйвол, как и лев, нашел свободный путь для отступления, и мы снова продолжали искать Пиппу.
Только на третий день к вечеру мы обнаружили Пиппу невдалеке от Мулики — она должна была слышать, как мы ее звали все предыдущие дни.
Она была ужасно голодна; наверное, и малыши проголодались не меньше, но она не позволила им выйти из укрытия, а сама съела невероятное количество мяса. Так нам и пришлось уйти, не повидав малышей.
Я понимала, что Пиппа боится выпускать детей из укрытия, когда стемнеет, и старалась кормить семейство по утрам. Малыши не могли съесть много за один раз, но с удовольствием ели часто, с небольшими перерывами в течение дня. Поэтому я нередко оставалась рядом с гепардами на весь день и резала мясо на ломтики, чтобы малышам было легче справиться с ними, пока Пиппа не помешала. Надо сказать, что я никак не могла понять, почему она не дает малышам наесться досыта, ведь я всегда приносила гораздо больше, чем она могла бы съесть в одиночку. В моих записях о предыдущем помете было отмечено, что она окончательно перестала кормить молоком своих прежних детенышей в возрасте восьми недель, а теперешние малыши в том же возрасте питались в основном ее молоком. Самочку всегда приходилось особенно долго уламывать, прежде чем она съедала причитавшуюся ей долю мяса, она была так робка, что добиться этого было нелегко.
Как-то раз Локалю пришло в голову, что нам нужно пригласить Большого доктора — пусть даст ей «синдано», тогда она станет такой же сильной, как и ее братья. Подобно многим местным жителям, он свято верил в могущество «синдано» — на суахили это значит «иголка», а имел он в виду шприц. Какая бы болезнь ни напала на него самого, даже если она требовала совсем другого лечения, он был убежден, что никакое лекарство на свете не сравнится с уколом «синдано», хоть бы и наполненного водой. Локаль также был уверен, что разные могучие «синдано» могут дать великий разум, так что вся загвоздка только в том, чтобы хватило денег на такое средство.
Я же больше рассчитывала на применение необходимых подкормок и поэтому давала маленькой самочке повышенные дозы фарекса, поливитаминов и костной муки, чтобы она поскорее набралась сил и сумела дать сдачи своим братцам, которые частенько задирали ее.
Обычно гепарды принимались за еду утром, как только мы приносили ее, и ели часа полтора. Потом с набитыми животами малыши начинали гоняться друг за другом, и Пиппа тоже нередко прыгала и резвилась, как котенок, пока все не выбивались из сил. Когда малыши засыпали, Пиппа охраняла их, борясь с дремотой, около часа, а потом они просыпались и снова получали еду. После этого они опять немного играли, чтобы «утрясти» сытный завтрак, и наконец крепко засыпали на все жаркие часы дня. Это самое спокойное время — разве что изголодавшийся хищник станет бродить в такую жару, когда раскаленный воздух дрожит от зноя и вся жизнь замирает — ни звука, ни малейшего движения.
Мы решили, что настало время дать малышам имена. Самочку назвали Сомба, крупного самца — Биг-Бой (Большой), а его маленького брата — Тайни (Крошка). Тайни был мой любимец, и не только потому, что как две капли воды походил на Мбили, которую я любила больше всех детенышей предыдущего помета, а еще и потому, что он был такой же «заморыш». Но если ему и недоставало физической силы, то обаяние и смелость искупали этот недостаток, а глаза у него были чудесные, очень красивые и выразительные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55