Если он не научит меня быть собой, то кто тогда сделает это?
– Тогда раздевайтесь, – и, поймав мой непонимающе-протестующий взгляд, он добавляет: – Вопросы у нас задавать не принято. Не потому что нельзя, а потому что вы сейчас не услышите ответа. Какое-то время вы все равно будете слышать лишь то, что пожелаете услышать. Так что на данной стадии вопросы просто бессмысленны!
С несвойственным вожделением я начала расстегивать джинсы и снимать белый свитер, с которого и началась эта дискуссия. Быть может, в какой-то момент я решила, что этот греческий бог возбуждает меня, мне казалось, я раздеваюсь для него. Сейчас поражу его своей наготой. Красотой загорелого, ухоженного, подтянутого тела.
Стою напротив него совершенно голая, а он смотрит на меня как пекарь на плюшку – или как гинеколог на пациентку. Его лицо не отражает совершенно ничего. Не малейшего возбуждения, ни малейшего желания. Солнце через окно светит прямо на меня, мое тело видно как под микроскопом.
Может, я поправилась? Или грудь некрасиво выглядит, когда соски не возбуждены? Он не хочет меня. Он не двигается с места. Черт! Что мне делать? Когда Серж видел меня голой, он набрасывался на меня как тузик на тряпку. А этот сидит с каменным лицом статуи. Хочется прикрыться, а еще лучше одеться и убежать отсюда навсегда. И забыть обо всем.
Но я же решила идти до конца. Стою, сжимая бедра. Мы оба молчим, на мои глаза наворачиваются слезы. Слезы от обиды.
– Чего вы сейчас хотите?
– Вас! – вдруг вырвалось с моих губ, и я сама испугалась своих слов.
– Я вам говорил сегодня, что удовольствие, наслаждение и любовь находятся в вас самой, а не в ком-то другом? Обожание – в обожателе, а не в объекте обожания?
– Да! – смиренно отвечаю я.
Я приняла правила игры.
– Так вот, доставьте себе удовольствие, насладите себя собой! Человек познает высшее духовное наслаждение после того, как проходит низшие степени реализации – еда, секс, самоутверждение. Физический экстаз отличается от духовного, но через него тоже следует пройти.
– Да! Но я не умею доставлять себе удовольствие.
– Так учитесь!
Сажусь обратно на деревянный диван, начинаю сжимать грудь одной рукой, он смотрит все так же пристально и бесстрастно. Трогаю свой сосок, как это делала Лолита, но не чувствую ничего, мне страшно обидно и неудобно. Я пытаюсь мастурбировать перед человеком, которого совсем не знаю. Когда об этом же меня просил Серж, я с гордым видом ему отказывала.
Ресницы намокли. Я еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться. Засовываю палец в промежность, но она совсем сухая и закрытая.
Греческая статуя сжалилась надо мной.
– Если вы не можете доставить себе удовольствие и полюбить себя, то сделайте так, чтобы мне захотелось это сделать. Отдайтесь мне. Покажите мужчине, что вы готовы отдаться ему целиком, быть в его власти, разрешить делать с собой все что угодно. Вы же знаете, что мужчина не уверен в себе на сто процентов, для того чтобы быть для вас хорошим любовником, ему нужна ваша невинность, и ваша покорность, и ваше желание отдать себя ему.
Темные глаза с огромными зрачками нежно, по-отцовски смотрят на меня. Сейчас в них нет ни божественности, не учительства. В них лишь любовь и сострадание. Но я не испытываю этих чувств.
Чтобы продемонстрировать свою покорность и готовность ко всему, я решаюсь. Подхожу к нему, сажусь перед ним. на колени и пытаюсь подлезть под складки плотной ткани, рукой нащупываю немаленького размера агрегат и сдавливаю его, как учила маленькая массажистка в «Тантра-клубе»…
– Вы бы видели сейчас свое лицо, – просто говорит он. – Вы потрясающая женщина, таких единицы, вы добьетесь высочайших высот в искусстве жить и искусстве любить. Но вам предстоит многому научиться.
Я поднимаю глаза и машинально отдергиваю руку.
– Спокойной ночи. Точнее, спокойного утра. Вам предстоит сложный день. Постарайтесь отдохнуть.
Пристыженная, оскорбленная отказом, нежеланная, я натянула свои шмотки как можно быстрее и выскочила за дверь. Плакать начала еще в коридоре. Докатилась! Даже голая, со своей идеальной по современным канонам фигурой, не возбудила мужчину. Еще Зигмунд Граф говорил: «Зеркало, которому женщины верят больше всего, – это глаза мужчины»
А может, он монах? Или импотент, и как же жаль его невостребованное орудие любви, если оно даже не в возбужденном состоянии выглядит внушительно. Может, он специально контролировал себя, чтобы не поддаться дурману плоти?
Наглухо задернув шторы в своей коморке, я ерзаю под одеялом. Хочется свернуться в комочек и спрятаться ото всех. Я пытаюсь вспомнить, когда мне было бы так же стыдно и неловко. Только однажды – когда я съела торт, купленный мамой к новогоднему столу. А я его съела, и мама очень ругалась, называла меня бессовестной бесстыдницей.
Точно, я вовсе не девственница, я бессовестная бесстыдница. Но маме нужно отдать должное, она научила меня хорошему, тому, что всегда, с самого детства, помогало мне в жизни. В нашей семье были четко разделены обязанности, и моей была глажка. Боже, как я ненавидела это! Со слезами на глазах я гладила на всю семью и представляла себя золушкой, за которой однажды придет принц, и будет она жить во дворце, купаясь в шоколаде. Но принц все не приходил и не приходил (наверное, потому, что мне было двенадцать лет, а принцы не педофилы). И однажды я расплакалась прямо над этой чертовой доской. Мама подошла ко мне и сказала: представь, что ты корабль в океане, а складки на одежде – это волны, которые ты разглаживаешь. И с этого момента у меня появилась миссия: я стала кораблем, у которого есть сверхзадача и от которого зависит, будет на море шторм или нет. Так я научилась превращать некоторые моменты жизни в игру. Жаль, что не все.
Сейчас я пытаюсь представить себя Клеопатрой. Мужчины страстно жаждут ее, но знают: ночь с ней будет последней в их жизни. А этот греческий бог еще многое должен сделать, многих просветить, он не может себе позволить отдаться искушению. А кстати, как его зовут?
***
Доброе утро, если можно его так назвать, началось у меня через четыре часа. Завтрак состоял из воды, спаржи, артишоков и грибов. В нашей общежитской столовке-ресторане обстановка весьма странная: все мило улыбаются, но молчат, как мумии. Выражение лиц у народа – пофигистическое. Возраст – где-то от двадцати пяти до сорока пяти. С отвращением ковыряя кушанье, разговариваю с Катькой.
– Как хорошо я выспалась! – довольно улыбается Катька.
– Ненавижу утро! – хмуро бурчу я и ищу глазами место, где можно отравиться никотинчиком, чтобы хоть как-то взбодриться.
Курить здесь можно только в определенном месте, на улице или в номере. Я оглядываю окружающее пространство. Мальчиков и девочек за столами примерно одинаковое количество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52