Но когда дело кончилось отказом, Антон посадил всех своих приятелей на телегу и повез их к парому, и все они напились там до бесчувствия. А потом, получая новые отказы в других усадьбах, Антон все чаще и чаще пил кофейный пунш в кабачке на перевозе. Люди начали на него коситься. Больше всех насмехалась над Антоном Сесиль, она совершенно не щадила его, когда о нем заходила речь. Когда же пошли слухи про Сесиль и Кристена, про их любовь, Антон вовсе потерял голову, он начал пить чуть ли не каждый день и пристрастился с досады к бешеной езде. Он уже успел изуродовать двух лошадей рыжей масти. А ведь Антон Коротышка купил их еще жеребятами, кормил лишь отборным зерном и клал на подстилку ячменную солому. Таким поведением Антон уважения не завоевал.
Но тут произошло событие, само по себе, может, и не очень значительное. Дочь хусмана с Косогора родила ребенка и объявила, что его отец - Кристен Бюргиальсен. Тот признался в своей глупости и обещал возмещение за позор. Десять крон в месяц никак не могли разорить Кристена. Да и в округе-то не очень много болтали об этом деле. Но Сесиль просто разъярилась. В воскресенье, когда Кристен, не подозревая ничего худого, явился в дом Йенса Мадсена, Сесиль принялась поносить и оскорблять его. Она безжалостно спрашивала его, скоро ли он женится на девчонке хусмана, притворяясь, будто не знает ни ее, ни того, что с ней приключилось. До чего, мол, та страшна, какие у нее безобразные ноги, и навозом-то от нее несет за версту. При этом Сесиль смеялась, бледная от злости. Она разложила карты на столе и гадала на эту парочку, а люди, находившиеся тут же в горнице, не знали, смеяться им или плакать. Это была старая карточная шутка, в которой главный козырь - туз червей. Нужно задать вопрос и выбрать один из перечисленных ответов.
- Где они встретились? На галерейке, в горнице, в каморе, в кровати, под кроватью?
- Под кроватью! - подстроила ответ Сесиль, громко захохотала и заставила других смеяться вместе с ней. Сесиль гадала дальше - а в горнице стояла немая тишина - о том, как Кристен с хусмановой девкой поедут в тачке, запряженной крысами, а потом будут жить в шалаше. А как они будут жить вместе: целоваться-ласкаться или царапаться-щипаться?
Все время, пока его поносили, Кристен Бюргиальсен сидел на скамье упрямый и злой. Но когда Сесиль успокоилась и в последний раз расхохоталась, он поднялся и вышел.
- Ты забыл свои варежки, - закричала ему вслед Сесиль, - ты ведь не можешь носить с собой ее подмышки и греть в них свои руки!
Об этой выходке Сесили ходило много разных толков и судили ее по-всякому.
Некоторое время спустя отправились Йенс Мадсен и Сесиль в Стас к родственникам. Путь их лежал мимо перевоза, и потому-то Йенс Мадсен захватил с собой несколько поросят, чтобы по пути доставить их в кабачок.
Только они свернули к дверям кабачка, как появился, шатаясь, Антон, жених, закаленный отказами, разгоряченный и ошалевший от выпитого спиртного. Увидев Йенса Мадсена и Сесиль, подъезжавших к кабачку со своими поросятами в повозке, он завопил, икая:
- Никак ты в город всей семьей собрался? И что это твои детки такие голые? Разве не из них варят молочный суп?
- Не суй нос, куда не следует, - негромко, но резко ответил Йенс Мадсен.
Раскаты громкого, как ружейный залп, смеха Антона послышались на галерейке. Но он тут же рухнул прямо на то место, где стояли телеги, и взгромоздился на облучок своей повозки. Ноги его лошадей рыжей масти дрожали от страха.
- А ну, поторапливайтесь! Чтобы пулей у меня летели!
Антон схватил вожжи. Нно-о! Он поднял плеть. И лошади со страшной скоростью понеслись по дороге.
Глядя на все это, Йенс Мадсен заскрипел зубами.
Левое заднее колесо Антоновой повозки сидело криво, к тому же оно шаталось, так что при этой дикой скачке движения колеса казались просто невероятными. Колесо ходило ходуном туда-сюда, словно хромой нищий, который спешит на пожар.
Сесиль, еще не успевшая зайти в дом, разразилась хохотом. Она хохотала безудержно, согнувшись в три погибели.
На повороте неукротимое колесо сорвалось с оси и покатилось вниз в канаву - уф! Всю повозку словно ветром сдуло - Антон, описав дугу, приземлился на пашне, повозка опрокинулась.
Йенс Мадсен, застывший было на мгновение, воскликнул:
- Господи Иисусе! - и пустился бежать.
Но Сесиль еще громче захохотала - внезапно ей стало дурно, и она, шатаясь, пошла к двери. Когда ей полегчало, она снова залилась хохотом.
Через несколько минут появились Йенс Мадсен и паромщик. Они несли Антона, который ударился о мерзлую землю и был в беспамятстве. Когда Антон пришел в себя, он схитрил и прикрыл глаза, продолжая притворяться слабым и обессиленным. Когда же он совсем открыл глаза, голова его покоилась на коленях у Сесили.
- Что это ты носишься, как сумасшедший? - сделала ему строгий выговор Сесиль, когда Антон пришел наконец в себя.
- Что такое ты говоришь, Сесиль? - уныло пробормотал Антон, - ведь надо же мне как-то избыть свое горе.
Ни слова больше не было сказано между ними. Йенс Мадсен собрался уезжать. Но когда Антон почувствовал себя совершенно здоровым и пошел провожать отца с дочерью, Йенс Мадсен подошел к нему вплотную и сказал:
- Запомни, свиньи у меня что надо, так что не смей поносить меня, вот так. Если ты в другой раз вздумаешь...
И, пристально глянув на Антона, он добавил пару крепких словечек...
И тут отец с дочерью укатили.
Во времена, последовавшие за этими событиями, Кристен Бюргиальсен дважды приезжал в дом Йенса Мадсена мириться и вернуть благосклонность Сесили. Но она, пылая от негодования, не пожелала с ним говорить.
Когда же на пасху к ним заявился Антон и снова, на сей раз трезвый, вполне пристойно посватался, Сесиль ответила ему «да».
Йенс Мадсен противился этому браку. Но осенью была объявлена помолвка, а свадьба назначена через месяц. Йенсу Мадсену пришлось уступить дочери, потому как ему всегда приходилось ей уступать.
После помолвки Антон и Сесиль уединились на ночь в алькове Сесили. Таков был обычай, и в патриархальном доме Йенса Мадсена никто не хотел нарушать традиции предков. Другие люди, более щепетильные, могли придерживаться обычая, отдаляющего сближение молодых, но уж им самим было это решать...
Через восемь месяцев после свадьбы Сесиль родила своего первого ребенка. В девушках у нее было стесненное дыхание - что-то вроде астмы, - теперь же она больше ничего такого не замечала.
В день свадьбы Антон был пьян. А потом промежутки между днями, когда он бывал трезв, становились все реже и реже. В то же время сам он становился все более и более незадачливым кучером, меньше чем за месяц он испортил передние ноги нескольким лошадям. Он и Сесиль лихо разъезжали верхом почти каждый день, не раз они переворачивались, навлекая на себя срам.
1 2 3
Но тут произошло событие, само по себе, может, и не очень значительное. Дочь хусмана с Косогора родила ребенка и объявила, что его отец - Кристен Бюргиальсен. Тот признался в своей глупости и обещал возмещение за позор. Десять крон в месяц никак не могли разорить Кристена. Да и в округе-то не очень много болтали об этом деле. Но Сесиль просто разъярилась. В воскресенье, когда Кристен, не подозревая ничего худого, явился в дом Йенса Мадсена, Сесиль принялась поносить и оскорблять его. Она безжалостно спрашивала его, скоро ли он женится на девчонке хусмана, притворяясь, будто не знает ни ее, ни того, что с ней приключилось. До чего, мол, та страшна, какие у нее безобразные ноги, и навозом-то от нее несет за версту. При этом Сесиль смеялась, бледная от злости. Она разложила карты на столе и гадала на эту парочку, а люди, находившиеся тут же в горнице, не знали, смеяться им или плакать. Это была старая карточная шутка, в которой главный козырь - туз червей. Нужно задать вопрос и выбрать один из перечисленных ответов.
- Где они встретились? На галерейке, в горнице, в каморе, в кровати, под кроватью?
- Под кроватью! - подстроила ответ Сесиль, громко захохотала и заставила других смеяться вместе с ней. Сесиль гадала дальше - а в горнице стояла немая тишина - о том, как Кристен с хусмановой девкой поедут в тачке, запряженной крысами, а потом будут жить в шалаше. А как они будут жить вместе: целоваться-ласкаться или царапаться-щипаться?
Все время, пока его поносили, Кристен Бюргиальсен сидел на скамье упрямый и злой. Но когда Сесиль успокоилась и в последний раз расхохоталась, он поднялся и вышел.
- Ты забыл свои варежки, - закричала ему вслед Сесиль, - ты ведь не можешь носить с собой ее подмышки и греть в них свои руки!
Об этой выходке Сесили ходило много разных толков и судили ее по-всякому.
Некоторое время спустя отправились Йенс Мадсен и Сесиль в Стас к родственникам. Путь их лежал мимо перевоза, и потому-то Йенс Мадсен захватил с собой несколько поросят, чтобы по пути доставить их в кабачок.
Только они свернули к дверям кабачка, как появился, шатаясь, Антон, жених, закаленный отказами, разгоряченный и ошалевший от выпитого спиртного. Увидев Йенса Мадсена и Сесиль, подъезжавших к кабачку со своими поросятами в повозке, он завопил, икая:
- Никак ты в город всей семьей собрался? И что это твои детки такие голые? Разве не из них варят молочный суп?
- Не суй нос, куда не следует, - негромко, но резко ответил Йенс Мадсен.
Раскаты громкого, как ружейный залп, смеха Антона послышались на галерейке. Но он тут же рухнул прямо на то место, где стояли телеги, и взгромоздился на облучок своей повозки. Ноги его лошадей рыжей масти дрожали от страха.
- А ну, поторапливайтесь! Чтобы пулей у меня летели!
Антон схватил вожжи. Нно-о! Он поднял плеть. И лошади со страшной скоростью понеслись по дороге.
Глядя на все это, Йенс Мадсен заскрипел зубами.
Левое заднее колесо Антоновой повозки сидело криво, к тому же оно шаталось, так что при этой дикой скачке движения колеса казались просто невероятными. Колесо ходило ходуном туда-сюда, словно хромой нищий, который спешит на пожар.
Сесиль, еще не успевшая зайти в дом, разразилась хохотом. Она хохотала безудержно, согнувшись в три погибели.
На повороте неукротимое колесо сорвалось с оси и покатилось вниз в канаву - уф! Всю повозку словно ветром сдуло - Антон, описав дугу, приземлился на пашне, повозка опрокинулась.
Йенс Мадсен, застывший было на мгновение, воскликнул:
- Господи Иисусе! - и пустился бежать.
Но Сесиль еще громче захохотала - внезапно ей стало дурно, и она, шатаясь, пошла к двери. Когда ей полегчало, она снова залилась хохотом.
Через несколько минут появились Йенс Мадсен и паромщик. Они несли Антона, который ударился о мерзлую землю и был в беспамятстве. Когда Антон пришел в себя, он схитрил и прикрыл глаза, продолжая притворяться слабым и обессиленным. Когда же он совсем открыл глаза, голова его покоилась на коленях у Сесили.
- Что это ты носишься, как сумасшедший? - сделала ему строгий выговор Сесиль, когда Антон пришел наконец в себя.
- Что такое ты говоришь, Сесиль? - уныло пробормотал Антон, - ведь надо же мне как-то избыть свое горе.
Ни слова больше не было сказано между ними. Йенс Мадсен собрался уезжать. Но когда Антон почувствовал себя совершенно здоровым и пошел провожать отца с дочерью, Йенс Мадсен подошел к нему вплотную и сказал:
- Запомни, свиньи у меня что надо, так что не смей поносить меня, вот так. Если ты в другой раз вздумаешь...
И, пристально глянув на Антона, он добавил пару крепких словечек...
И тут отец с дочерью укатили.
Во времена, последовавшие за этими событиями, Кристен Бюргиальсен дважды приезжал в дом Йенса Мадсена мириться и вернуть благосклонность Сесили. Но она, пылая от негодования, не пожелала с ним говорить.
Когда же на пасху к ним заявился Антон и снова, на сей раз трезвый, вполне пристойно посватался, Сесиль ответила ему «да».
Йенс Мадсен противился этому браку. Но осенью была объявлена помолвка, а свадьба назначена через месяц. Йенсу Мадсену пришлось уступить дочери, потому как ему всегда приходилось ей уступать.
После помолвки Антон и Сесиль уединились на ночь в алькове Сесили. Таков был обычай, и в патриархальном доме Йенса Мадсена никто не хотел нарушать традиции предков. Другие люди, более щепетильные, могли придерживаться обычая, отдаляющего сближение молодых, но уж им самим было это решать...
Через восемь месяцев после свадьбы Сесиль родила своего первого ребенка. В девушках у нее было стесненное дыхание - что-то вроде астмы, - теперь же она больше ничего такого не замечала.
В день свадьбы Антон был пьян. А потом промежутки между днями, когда он бывал трезв, становились все реже и реже. В то же время сам он становился все более и более незадачливым кучером, меньше чем за месяц он испортил передние ноги нескольким лошадям. Он и Сесиль лихо разъезжали верхом почти каждый день, не раз они переворачивались, навлекая на себя срам.
1 2 3