Воздержание требовало героических усилий — такая добродетель заслуживает небольшой награды.
Но бутылку, привезенную с собой из Луисвилла, Фред прикончил еще в среду вечером. Он достал бумажник и проверил его содержимое. Восемьдесят три доллара. Хватит и на новую бутылку — выпить после того, как работа будет закончена, — и на то, чтобы пропустить пивка в баре перед уходом.
Фред спустился вниз. Однако внизу, в холле, журналист Клэй Петрович снова предложил подвезти его на своем «Герце» до Черчилл-Даунс. Фред решил, что выпивку можно отложить на полчасика. И всю дорогу до ипподрома хвалил себя за выдержку.
Волдырь Шульц, шнырявший в толпе позади большой трибуны, увидел проходящего мимо Мариуса Толлмана. Букмекер с трудом нес свое внушительное брюхо и шумно пыхтел — становилось жарковато.
Волдырь Шульц облизнул губы. Этого толстяка он хорошо знал. Где-то на этой туше должен быть спрятан лакомый кусочек, которого Волдырю хватит на все лето. Мариус Толлман на Дерби с пустыми карманами не ездит.
Волдырь ужом скользнул следом за толстяком. Смущали его только две вещи. Во-первых, Толлман слишком стреляный воробей, чтобы позволить себя обчистить. Во-вторых, у него есть волосатая лапа наверху. Если деньги при нем — не его, а чьи-то, Волдырь может сильно обжечься на этом дельце. Был у него такой случай — за что, собственно, он и получил свое прозвище.
Обдумав все это, Волдырь с сожалением отцепился от намеченной добычи и вернулся под тень трибун, где толпились люди, прячась от жаркого солнца.
В двенадцать семнадцать он присоединился к плотной кучке людей, ожидавших лифта.
А через минуту спер бумажник Фреда Колье.
Мариус Толлман боялся карманных воров, а потому деньги всегда носил в хитром кармашке под мышкой и, оказавшись в толпе, плотно прижимал руки к бокам. Когда придет срок, он побывает, по возможности, у всех окошечек тотализатора и сделает ставки, постаравшись остаться незамеченным. Почти половину билетиков он отдаст Пайперу Боулсу (вместе со второй пачкой подержанных купюр), а вторую половину оставит себе.
«И все чистенько, как в аптеке! — с удовольствием подумал Мариус. — И нет никаких причин не повторить это еще раз как-нибудь потом».
Он купил себе мятный джулеп, и улыбнулся продавщице, беззастенчиво выставлявшей напоказ роскошный бюст.
Солнце припекало все жарче. Одна за другой проходили предварительные скачки. Каждый финиш сопровождался рукоплесканиями, но все это было лишь закуской. Зрители ждали главного события дня — заезда, называемого Скачкой Роз, потому что победителя украшают гирляндами из живых алых роз.
В раздевалке Пайпер Боулс переоделся в шелковый камзол, в котором он должен был ехать на Кринкл-Кате. Пайпер был весь мокрый. Чем ближе к роковой скачке, тем больше ему хотелось, чтобы это было самое обычное Дерби. Он принялся читать газету «Финансовый вестник», чтобы успокоиться.
Наверху, в ложе прессы, Фред Колье собрался заплатить за пиво и обнаружил пропажу бумажника. Он выругался, порылся в карманах, обыскал всю ложу прессы, потом попросил у Клэя Петровича ключи от машины и потащился на автостоянку. После бесплодных поисков разъяренный Фред зашагал обратно к трибунам, мечтая придушить вонючего сукина сына, который спер его бумажник. Вор явно был опытный — возможно, даже старик. Нахрапистая молодежь предпочитает полагаться на силу, а не на ловкость.
На самом деле потеря была не такая уж страшная. Денег Фреду нужно было немного. Обратно до города обещал подвезти Клэй Петрович, счет из мотеля отправят прямо в «Звезду Манхэттена», обратный билет на самолет спокойно лежит в номере на комоде. Ну а на мелкие расходы можно позаимствовать баксов пятьдесят у Клэя или у кого-нибудь еще в ложе прессы.
Поднимаясь на лифте обратно в ложу, Фред подумал, что потеря бумажника — это знамение небес. Нет денег — не будет и выпивки.
Так что благодаря Волдырю Шульцу Фред Колье весь день был трезвым.
Пинсер-Мувмента, Салад-Бэула и Кринкл-Ката вывели из денников, провели через тоннель под автостоянкой и территорией ипподрома, кишащей народом, и они оказались прямо на скаковой дорожке напротив трибун. Лошади шагали неторопливо и спокойно. Встретивший их шум был привычным, но лошади знали, что это — только начало. При виде героев дня взбудораженная толпа ринулась к тотализатору, точно стая разноцветных тропических рыб.
Пайпер Боулс вместе с другими жокеями направился к обнесенному сеткой загону, где ждали лошади, тренеры и владельцы, каждая группа — в своем отделении. Пайперу все происходящее начинало казаться далеким и нереальным: не может же быть, чтобы он, честный жокей, действительно собирался подстроить результат Кентуккийского дерби!
Джордж Хайбери в сороковой раз принялся обсуждать давным-давно оговоренную тактику. Пайпер Боулс кивал с серьезным видом, точно и в самом деле намеревался выполнить все его советы. На самом деле он не слышал почти ни единого слова. Не слышал он ни духового оркестра, ни песни, которую заиграли, когда участников вывели на скаковую дорожку. Песня была «Дом мой, Кентукки», и растроганные зрители потянулись за носовыми платочками, но Пайпер Боулс и глазом не моргнул.
Все время, пока они находились в паддоке, выезжали на скаковую дорожку, разворачивались и заходили в стартовые кабинки, Пайпер пребывал в той же отстраненности. И лишь перед самым стартом, когда на лицах прочих жокеев появилась привычная напряженная сосредоточенность, Пайпер наконец включился. Пульс ускорился почти вдвое, мозг лихорадочно заработал.
«Вот оно! — подумал Пайпер. — Еще полминуты — и я заработаю себе лишние десять тысяч долларов. А потом и еще».
Он опустил защитные очки, собрал повод, перехватил поудобнее хлыст. Справа от него стоял Пинсер-Мувмент, слева — Салад-Бэул, и, когда кабинки отворились, Пайпер устремился вперед вместе с ними, пере неся вес на холку лошади и привстав на стременах, склонившись головой почти к самой гриве Кринкл-Ката.
Проносясь в первый раз мимо трибун, Пайпер старался держаться в основной группе, сделавшись как можно более неприметным. Когда миновали поворот, он все еще тихо ехал в середине и не делал ничего особенного. Но когда лошади оказались в дальнем конце скаковой дорожки, Пайпер принялся отрабатывать свое маленькое состояние.
Никто, кроме самого Пайпера Боулса, не знал и никогда не узнает, что произошло на самом деле. Никто не мог заметить, как он резким рывком натянул левый повод и дал Кринкл-Кату правый шенкель. Бешено несущаяся лошадь повиновалась этим указаниям, рванулась влево и врезалась в лошадь, скачущую рядом.
Рядом по-прежнему скакал Салад-Бэул. От удара Салад-Бэул отлетел, врезался в лошадь, которая была слева от него, пошатнулся, потерял равновесие и упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Но бутылку, привезенную с собой из Луисвилла, Фред прикончил еще в среду вечером. Он достал бумажник и проверил его содержимое. Восемьдесят три доллара. Хватит и на новую бутылку — выпить после того, как работа будет закончена, — и на то, чтобы пропустить пивка в баре перед уходом.
Фред спустился вниз. Однако внизу, в холле, журналист Клэй Петрович снова предложил подвезти его на своем «Герце» до Черчилл-Даунс. Фред решил, что выпивку можно отложить на полчасика. И всю дорогу до ипподрома хвалил себя за выдержку.
Волдырь Шульц, шнырявший в толпе позади большой трибуны, увидел проходящего мимо Мариуса Толлмана. Букмекер с трудом нес свое внушительное брюхо и шумно пыхтел — становилось жарковато.
Волдырь Шульц облизнул губы. Этого толстяка он хорошо знал. Где-то на этой туше должен быть спрятан лакомый кусочек, которого Волдырю хватит на все лето. Мариус Толлман на Дерби с пустыми карманами не ездит.
Волдырь ужом скользнул следом за толстяком. Смущали его только две вещи. Во-первых, Толлман слишком стреляный воробей, чтобы позволить себя обчистить. Во-вторых, у него есть волосатая лапа наверху. Если деньги при нем — не его, а чьи-то, Волдырь может сильно обжечься на этом дельце. Был у него такой случай — за что, собственно, он и получил свое прозвище.
Обдумав все это, Волдырь с сожалением отцепился от намеченной добычи и вернулся под тень трибун, где толпились люди, прячась от жаркого солнца.
В двенадцать семнадцать он присоединился к плотной кучке людей, ожидавших лифта.
А через минуту спер бумажник Фреда Колье.
Мариус Толлман боялся карманных воров, а потому деньги всегда носил в хитром кармашке под мышкой и, оказавшись в толпе, плотно прижимал руки к бокам. Когда придет срок, он побывает, по возможности, у всех окошечек тотализатора и сделает ставки, постаравшись остаться незамеченным. Почти половину билетиков он отдаст Пайперу Боулсу (вместе со второй пачкой подержанных купюр), а вторую половину оставит себе.
«И все чистенько, как в аптеке! — с удовольствием подумал Мариус. — И нет никаких причин не повторить это еще раз как-нибудь потом».
Он купил себе мятный джулеп, и улыбнулся продавщице, беззастенчиво выставлявшей напоказ роскошный бюст.
Солнце припекало все жарче. Одна за другой проходили предварительные скачки. Каждый финиш сопровождался рукоплесканиями, но все это было лишь закуской. Зрители ждали главного события дня — заезда, называемого Скачкой Роз, потому что победителя украшают гирляндами из живых алых роз.
В раздевалке Пайпер Боулс переоделся в шелковый камзол, в котором он должен был ехать на Кринкл-Кате. Пайпер был весь мокрый. Чем ближе к роковой скачке, тем больше ему хотелось, чтобы это было самое обычное Дерби. Он принялся читать газету «Финансовый вестник», чтобы успокоиться.
Наверху, в ложе прессы, Фред Колье собрался заплатить за пиво и обнаружил пропажу бумажника. Он выругался, порылся в карманах, обыскал всю ложу прессы, потом попросил у Клэя Петровича ключи от машины и потащился на автостоянку. После бесплодных поисков разъяренный Фред зашагал обратно к трибунам, мечтая придушить вонючего сукина сына, который спер его бумажник. Вор явно был опытный — возможно, даже старик. Нахрапистая молодежь предпочитает полагаться на силу, а не на ловкость.
На самом деле потеря была не такая уж страшная. Денег Фреду нужно было немного. Обратно до города обещал подвезти Клэй Петрович, счет из мотеля отправят прямо в «Звезду Манхэттена», обратный билет на самолет спокойно лежит в номере на комоде. Ну а на мелкие расходы можно позаимствовать баксов пятьдесят у Клэя или у кого-нибудь еще в ложе прессы.
Поднимаясь на лифте обратно в ложу, Фред подумал, что потеря бумажника — это знамение небес. Нет денег — не будет и выпивки.
Так что благодаря Волдырю Шульцу Фред Колье весь день был трезвым.
Пинсер-Мувмента, Салад-Бэула и Кринкл-Ката вывели из денников, провели через тоннель под автостоянкой и территорией ипподрома, кишащей народом, и они оказались прямо на скаковой дорожке напротив трибун. Лошади шагали неторопливо и спокойно. Встретивший их шум был привычным, но лошади знали, что это — только начало. При виде героев дня взбудораженная толпа ринулась к тотализатору, точно стая разноцветных тропических рыб.
Пайпер Боулс вместе с другими жокеями направился к обнесенному сеткой загону, где ждали лошади, тренеры и владельцы, каждая группа — в своем отделении. Пайперу все происходящее начинало казаться далеким и нереальным: не может же быть, чтобы он, честный жокей, действительно собирался подстроить результат Кентуккийского дерби!
Джордж Хайбери в сороковой раз принялся обсуждать давным-давно оговоренную тактику. Пайпер Боулс кивал с серьезным видом, точно и в самом деле намеревался выполнить все его советы. На самом деле он не слышал почти ни единого слова. Не слышал он ни духового оркестра, ни песни, которую заиграли, когда участников вывели на скаковую дорожку. Песня была «Дом мой, Кентукки», и растроганные зрители потянулись за носовыми платочками, но Пайпер Боулс и глазом не моргнул.
Все время, пока они находились в паддоке, выезжали на скаковую дорожку, разворачивались и заходили в стартовые кабинки, Пайпер пребывал в той же отстраненности. И лишь перед самым стартом, когда на лицах прочих жокеев появилась привычная напряженная сосредоточенность, Пайпер наконец включился. Пульс ускорился почти вдвое, мозг лихорадочно заработал.
«Вот оно! — подумал Пайпер. — Еще полминуты — и я заработаю себе лишние десять тысяч долларов. А потом и еще».
Он опустил защитные очки, собрал повод, перехватил поудобнее хлыст. Справа от него стоял Пинсер-Мувмент, слева — Салад-Бэул, и, когда кабинки отворились, Пайпер устремился вперед вместе с ними, пере неся вес на холку лошади и привстав на стременах, склонившись головой почти к самой гриве Кринкл-Ката.
Проносясь в первый раз мимо трибун, Пайпер старался держаться в основной группе, сделавшись как можно более неприметным. Когда миновали поворот, он все еще тихо ехал в середине и не делал ничего особенного. Но когда лошади оказались в дальнем конце скаковой дорожки, Пайпер принялся отрабатывать свое маленькое состояние.
Никто, кроме самого Пайпера Боулса, не знал и никогда не узнает, что произошло на самом деле. Никто не мог заметить, как он резким рывком натянул левый повод и дал Кринкл-Кату правый шенкель. Бешено несущаяся лошадь повиновалась этим указаниям, рванулась влево и врезалась в лошадь, скачущую рядом.
Рядом по-прежнему скакал Салад-Бэул. От удара Салад-Бэул отлетел, врезался в лошадь, которая была слева от него, пошатнулся, потерял равновесие и упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73