Нет, не знаю, — ответил я. — Но это неудивительно, если учесть, что он приезжает к нам на «Мерседесе» с личным шофером.
— Он живет один в двух комнатах, не считая ванной, и кушает меньше птички.
— Откуда вам это известно?
— Вчера к Сузи в гости пришла школьная подруга, а она дочь регистраторши в «Форбэри Инн».
— Известны еще какие-нибудь интимные подробности?
Она улыбнулась.
— Алессандро каждое утро надевает костюм для верховой езды, куда-то уезжает на своей машине. А когда возвращается, то сразу же принимает ванну с очень приятным запахом.
— Сколько лет дочери регистраторши?
— Семь.
— Маленький сыщик.
— Все дети очень наблюдательны... А еще она сказала, что Алессандро не желает ни с кем разговаривать, кроме своего шофера, и говорят они на каком-то смешном языке...
— Итальянском, — пробормотал я.
— ...и что его никто не любит, потому что он очень груб, но шофера любят еще меньше, потому что он еще грубее.
Я задумался.
— Как вам кажется, — спросил я, — можно ли узнать через вашу дочь... вернее, через ее подругу... вернее, через маму ее подруги, какой домашний адрес дал Алессандро, когда регистрировался?
— Почему бы вам просто не спросить его самого?
— Увы, — сказал я. — Наш Алессандро иногда бывает крайне тяжел в общении. Разве вы не задавали ему этого вопроса, когда заполняли контракт?
— Он сказал, что у них нет постоянного места жительства, так как они все время переезжают с места на место.
— Мм-м... — Я кивнул.
— Удивительно... Не понимаю, что здесь скрывать? Да, конечно, я спрошу у подруги Сузи, сможет она узнать или нет.
— Прекрасно, — ответил я без особой надежды в голосе.
Джилли сказала, что хочет приехать ко мне в Роули Лодж и, хотя бы ненадолго, там остаться.
Я нежно на нее посмотрел и поцеловал в нос. При других обстоятельствах ее присутствие доставило бы мне огромное удовольствие.
— Нет, — сказал я, — только не сейчас.
— А когда?
— Летом.
Она понимающе посмотрела на меня и скорчила гримасу.
— Я знаю: когда ты сильно занят, тебя раздражает домашняя суета.
— Ты не суетлива. — Я улыбнулся и опять поцеловал ее. — К тому же я приезжаю в Хэмпстед.
— Раз в неделю. И то только потому, что это недалеко от больницы.
— Я заезжаю в больницу только потому, что это по пути к тебе...
* * *
Невилл Ноллис Гриффон отказался мне помочь в развитии нового этапа отношений между отцом и сыном.
Он сообщил, что, раз мне никак не удается найти хорошего тренера на его место, он прекрасно сделает это сам при помощи телефона.
Отец сказал, что составил заявочные списки на последующие две недели скачек и что Маргарет надлежит их отпечатать и разослать.
Он приказал снять Горохового Пудинга со скачек на приз Линкольна.
Отцу не понравилось, что я принес ему маленькие бутылки Боллингера 1964 года, тогда как он предпочитает 1961-й.
— Значит, тебе лучше, — сказал я, как только мне удалось вставить слово в его монолог.
— Что? Да, конечно. Ты слышал, что я тебе сказал? Горохового Пудинга надо снять со скачек на приз Линкольна.
— Почему?
Он бросил на меня раздраженный взгляд.
— С чего ты взял, что его можно подготовить за такой короткий срок?
— Этти хорошо разбирается в лошадях. Она говорит, что Гороховый Пудинг будет в форме.
— Я не позволю поставить Роули Лодж в смешное положение из-за того, что конюшни заявили на скачки неподготовленных скакунов.
— Если Гороховый Пудинг себя не проявит, люди все равно не усомнятся в том, что ты — хороший тренер.
— Дело не в этом, — сдержанно сказал он. Я открыл одну из маленьких бутылок и налил золотистую жидкость в его любимый бокал эпохи короля Якова, который специально захватил с собой. Шампанское не показалось бы ему таким вкусным, налей я его в стаканчик для вставных зубов. Он сделал глоток и явно пришел и выводу, что 1964 год вполне сносен, хоть и не высказал этого вслух.
— А дело в том, — поучительно, как полному дебилу, пояснил он, — что, если жеребец плохо выступит на скачках, это снизит его ценность как будущего производителя.
— Да, я знаю.
— Не говори глупостей, откуда тебе знать? Ты вообще ничего не знаешь.
Я уселся в кресло для посетителей, откинулся на спинку, положил ногу на ногу и начал говорить тоном рассудительным и авторитетным, которому научился в деловых промышленных кругах и которым у меня почему-то до сих пор не хватало ума разговаривать с собственным отцом.
— Роули Лодж, — сказал я, — ждут большие финансовые затруднения, и причина тому — погоня за престижем. Ты боишься выставить Горохового Пудинга на приз Линкольна, потому что являешься владельцем половинной доли, и если жеребец пробежит плохо, ты пострадаешь в той же степени, что и леди Вектор.
Он выплеснул шампанское на простыню и не заметил этого.
— Мне известно, — продолжал я, — что тренеры часто бывают владельцами или совладельцами тех лошадей, которых они тренируют. Однако в Роули Лодж ты стал совладельцем слишком многих лошадей. Я думаю, ты сделал это специально для того, чтобы другие конюшни не смогли перехватить рысаков, которых ты считал перспективными, и, наверное, ты часто говорил владельцам нечто вроде: «Если Архангел пойдет с аукциона за сорок тысяч и для вас это слишком дорого, я готов войти в полную долю и заплатить двадцать тысяч». В результате ты собрал в конюшнях лучших лошадей страны, и их потенциал как производителей просто огромен.
Он тупо смотрел на меня, забыв про шампанское в бокале.
— Все это прекрасно, — продолжал я, — но только до тех пор, пока лошади побеждают на скачках. И год за годом они тебя не подводили. Ты долгое время проводил умеренную политику и постепенно богател. Но в этом году ты слишком рассредоточил свои силы. Ты купил слишком много лошадей. Кроме того, владельцы половинных долей оплачивают, естественно, лишь половину стоимости тренинга, и твои расходы начали превышать поступления. Причем значительно. В результате: счет в банке тает, как снег, до открытия сезона осталось три недели, и цены на неудачно выступивших жеребцов как производителей резко упадут. Это тяжелое положение усугубляется тем, что ты сломал ногу, твой помощник находится в больнице и не приходит в сознание, а конюшни загнивают в руках твоего сына, который не умеет тренировать лошадей. Именно поэтому ты до дрожи в коленках боишься заявить Горохового Пудинга на приз Линкольна.
В ожидании ответа я замолчал. Ответа не последовало. Отец был в шоке.
— В общем, можешь не беспокоиться, — сказал я и понял, что наши отношения никогда уже не будут прежними. «Тридцать четыре года, — печально подумал я. — Только в тридцать четыре года мне удалось поговорить с отцом на равных». — Если хочешь, я продам твою долю еще до скачек.
Глаза отца постепенно ожили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49