А Билли увидел.
— Наверное, так оно и случилось. А в тот раз полетели еще двое конюхов, которых я ранее не встречал. Где-то в полете Саймон обнаружил то, на что я не обращал внимания. Как это случилось, что он потом сделал? Может, потому, что там оказался один лишний человек, может, потому, что Билли не удалось отвлечь его внимание теми способами, что сработали в моем случае, а может, из-за их личных взаимоотношений, о чем мне не было известно. Так или иначе, Саймон понял, чем занимается Билли, и Билли это тоже понял. Саймон, наверное, вспомнил в конце полета, что Баллард и Питерс исчезли безвозвратно и что у него нет возможности посадить Билли, юного подонка с револьвером, в тюрьму. Саймон смог улучить несколько минут в туалете. Карандаша под рукой не оказалось. Только булавки и флакон, который я вручил ему в офисе авиакомпании. Флакон с именем Габриэллы, о существовании которой Билли и не подозревал. Таблетки — в унитаз! Банкнот и бумажку со странным посланием — во флакон. Сделал это и ушел навсегда!
— Только, пожалуйста, не копайся в сене, — еще раз повторила Габриэлла.
— Нет, нет, — согласился я. — Лучше пусть это сделает официальное лицо в следующий раз, когда полетит Билли.
Габриэлла облегченно вздохнула:
— Мне бы очень не хотелось, чтобы ты исчез.
— Этого не будет, — успокоил ее я. — Большую часть пути я проведу в обществе Патрика и человека, который купил куклу. А потом, когда мы прилетим, я тебе позвоню, чтобы ты не волновалась. Устраивает?
— Это будет здорово, — отозвалась Габриэлла. — Я сразу перестану волноваться.
— Лучше и не начинай, — сказал я. — Все будет отлично. Боги Древнего Рима, наверное, хохотали до упаду, слушая наши рассуждения.
Глава 12
Мы прошли через булочную и оказались на улице. Я понял, что придется очень постараться, чтобы не опоздать.
— Нам надо взять такси, — сказал я.
Габриэлла покачала головой:
— Здесь его не поймать. Лучше доехать на трамвае до центра, а там уже сесть в такси.
— Ладно, — согласился я. — Трамвай или такси — неважно. Поедем на том, что придет раньше.
Трамваи ходили по большому проспекту, на который выходил этот тихий переулок. Мы прибавили ходу.
— Я и не подозревала, что уже так поздно, — сказала Габриэлла, увидев уличные часы, обе стрелки которых показывали на северо-восток.
— И эти еще отстают, — сказал я. — Сейчас четверть.
На проспекте показался длинный зелено-кремовый трамвай.
— Бежим! — крикнула Габриэлла. — Остановка за углом. Надо успеть.
Мы побежали, держась за руки. До угла оставалось шагов десять, не больше.
Внезапно Габриэлла вскрикнула и споткнулась. Я дернул ее за руку, она прижалась ко мне. Вдруг я почувствовал острую боль в боку. Мы оба упали на мостовую — я первым, чтобы уберечь ее от удара.
Двое-трое прохожих остановились, стали помогать нам подняться. Но Габриэлла лежала неподвижно. Я увидел маленькую дырочку на спине ее пальто, почти по центру. Цепенея, я опустился на колени рядом с ней. Затем я засунул левую руку внутрь пиджака, дотронулся до пылающего правого бока, а когда снова вынул руку, она была вся в крови.
— Нет, — только и произнес я. — Нет...
Склонившись над Габриэллой, я перевернул ее на спину, взял на руки. Глаза ее были открыты. Они остановились на мне.
— Генри, — прошептала она. — Я... не могу дышать.
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Я отчаянно вглядывался в их озадаченные лица.
— Доктор, — сказал я. — Медико! — Нет, это кажется, по-испански.
— Si, si, — сказал мальчик, стоявший у моего локтя. — Undottore.
В толпе возникли шевеление и переговоры. Я понял только одно слово «Inglese», англичанин, говорили они, и я кивнул. Я осторожно распахнул коричневое замшевое пальто Габриэллы. В правой части была большая рваная дыра с темными краями. Черное платье было мокрым от крови. Я неистово замахал рукой, чтобы собравшиеся отошли, и они в самом деле отодвинулись на шаг.
Женщина, по виду мать семейства, вытащила из сумочки ножницы и присела с другого бока Габриэллы. Жестом она попросила меня снова распахнуть пальто девушки и, когда я это сделал, стала разрезать ей платье. Она действовала очень осторожно, и все же Габриэлла зашевелилась в моих объятиях и приглушенно застонала.
— Тише, любимая, — сказал я. — Все будет хорошо.
— Генри... — прошептала она и закрыла глаза.
С разрывающимся сердцем я держал ее на руках, а женщина, споро работая ножницами, наконец вырезала большой кусок ее платья. Когда она увидела, что там, под платьем, ее крупное лицо исполнилось сочувствием, и она покачала головой.
— Signore, mi displace molto, — обратилась она ко мне. — Molto.
Из верхнего кармана пиджака я извлек чистый белый платок, вывернул его на другую сторону и прикрыл им страшную рану. На выходе пуля раздробила ребро, и его осколки виднелись в кровоточащем отверстии под грудью. У белого лифчика снизу появилась красная кайма. Я снова прикрыл Габриэллу пальто, чтобы она не замерзла. Я с ужасом думал, что она может умереть до появления доктора.
Возле нас появился карабинер в начищенных сапогах и зеленоватых защитных брюках, но я сильно сомневался, что заговорил бы с ним, даже если бы он знал по-английски. Собравшиеся начали ему что-то тихо говорить, и он оставил меня в покое.
Габриэлла снова открыла глаза. Лицо ее было серым и в испарине от страшной боли.
— Генри...
— Я здесь.
— Не могу дышать...
Я слегка приподнял ее так, что она оказалась в полусидячем положении, опираясь на мою руку и колено. Но это движение отняло у нее слишком много сил. Лицо ее стало еще бледнее. Из открытого рта вырывалось учащенное дыхание.
— Не бросай меня...
— Нет, милая, не брошу, — сказал я. — Тише...
— Что случилось?
— В тебя стреляли.
— Стреляли? — Это ее не удивило. — Билли?
— Не знаю, я не видел. Не говори ничего. Скоро будет доктор.
— Генри... — Силы оставляли ее, кожа приобрела мертвенный оттенок. — Генри, я тебя люблю.
Она снова закрыла глаза, но сознания не потеряла. Левая рука Габриэллы судорожно подергивалась, страдальческие морщины на лице сделались глубже.
Я бы отдал все на свете, чтобы она опять стала здоровой, чтобы ее отпустила боль.
Прибыл доктор. Он был молод и потому еще не забыл, чему его учили. У него были густые черные волосы и худые ловкие руки. Только это мне в нем и запомнилось.
Он склонился над Габриэллой, быстро заглянул под мой платок и обернулся к полицейскому.
Я услышал слова «auto ambulanza» и «pallotta». Собравшиеся наперебой сообщали необходимую информацию.
Молодой врач снова опустился на колено и пощупал пульс Габриэллы. Она приоткрыла глаза.
— Генри.
— Я здесь. Молчи.
— М-м...
Молодой врач сказал ей что-то утешающим тоном, она слабо ответила: «Si». Он раскрыл свой чемоданчик и ловко собрал шприц для инъекции, затем проделал дырку в ее чулке, протер кожу спиртом и сделал укол в бедро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Наверное, так оно и случилось. А в тот раз полетели еще двое конюхов, которых я ранее не встречал. Где-то в полете Саймон обнаружил то, на что я не обращал внимания. Как это случилось, что он потом сделал? Может, потому, что там оказался один лишний человек, может, потому, что Билли не удалось отвлечь его внимание теми способами, что сработали в моем случае, а может, из-за их личных взаимоотношений, о чем мне не было известно. Так или иначе, Саймон понял, чем занимается Билли, и Билли это тоже понял. Саймон, наверное, вспомнил в конце полета, что Баллард и Питерс исчезли безвозвратно и что у него нет возможности посадить Билли, юного подонка с револьвером, в тюрьму. Саймон смог улучить несколько минут в туалете. Карандаша под рукой не оказалось. Только булавки и флакон, который я вручил ему в офисе авиакомпании. Флакон с именем Габриэллы, о существовании которой Билли и не подозревал. Таблетки — в унитаз! Банкнот и бумажку со странным посланием — во флакон. Сделал это и ушел навсегда!
— Только, пожалуйста, не копайся в сене, — еще раз повторила Габриэлла.
— Нет, нет, — согласился я. — Лучше пусть это сделает официальное лицо в следующий раз, когда полетит Билли.
Габриэлла облегченно вздохнула:
— Мне бы очень не хотелось, чтобы ты исчез.
— Этого не будет, — успокоил ее я. — Большую часть пути я проведу в обществе Патрика и человека, который купил куклу. А потом, когда мы прилетим, я тебе позвоню, чтобы ты не волновалась. Устраивает?
— Это будет здорово, — отозвалась Габриэлла. — Я сразу перестану волноваться.
— Лучше и не начинай, — сказал я. — Все будет отлично. Боги Древнего Рима, наверное, хохотали до упаду, слушая наши рассуждения.
Глава 12
Мы прошли через булочную и оказались на улице. Я понял, что придется очень постараться, чтобы не опоздать.
— Нам надо взять такси, — сказал я.
Габриэлла покачала головой:
— Здесь его не поймать. Лучше доехать на трамвае до центра, а там уже сесть в такси.
— Ладно, — согласился я. — Трамвай или такси — неважно. Поедем на том, что придет раньше.
Трамваи ходили по большому проспекту, на который выходил этот тихий переулок. Мы прибавили ходу.
— Я и не подозревала, что уже так поздно, — сказала Габриэлла, увидев уличные часы, обе стрелки которых показывали на северо-восток.
— И эти еще отстают, — сказал я. — Сейчас четверть.
На проспекте показался длинный зелено-кремовый трамвай.
— Бежим! — крикнула Габриэлла. — Остановка за углом. Надо успеть.
Мы побежали, держась за руки. До угла оставалось шагов десять, не больше.
Внезапно Габриэлла вскрикнула и споткнулась. Я дернул ее за руку, она прижалась ко мне. Вдруг я почувствовал острую боль в боку. Мы оба упали на мостовую — я первым, чтобы уберечь ее от удара.
Двое-трое прохожих остановились, стали помогать нам подняться. Но Габриэлла лежала неподвижно. Я увидел маленькую дырочку на спине ее пальто, почти по центру. Цепенея, я опустился на колени рядом с ней. Затем я засунул левую руку внутрь пиджака, дотронулся до пылающего правого бока, а когда снова вынул руку, она была вся в крови.
— Нет, — только и произнес я. — Нет...
Склонившись над Габриэллой, я перевернул ее на спину, взял на руки. Глаза ее были открыты. Они остановились на мне.
— Генри, — прошептала она. — Я... не могу дышать.
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Я отчаянно вглядывался в их озадаченные лица.
— Доктор, — сказал я. — Медико! — Нет, это кажется, по-испански.
— Si, si, — сказал мальчик, стоявший у моего локтя. — Undottore.
В толпе возникли шевеление и переговоры. Я понял только одно слово «Inglese», англичанин, говорили они, и я кивнул. Я осторожно распахнул коричневое замшевое пальто Габриэллы. В правой части была большая рваная дыра с темными краями. Черное платье было мокрым от крови. Я неистово замахал рукой, чтобы собравшиеся отошли, и они в самом деле отодвинулись на шаг.
Женщина, по виду мать семейства, вытащила из сумочки ножницы и присела с другого бока Габриэллы. Жестом она попросила меня снова распахнуть пальто девушки и, когда я это сделал, стала разрезать ей платье. Она действовала очень осторожно, и все же Габриэлла зашевелилась в моих объятиях и приглушенно застонала.
— Тише, любимая, — сказал я. — Все будет хорошо.
— Генри... — прошептала она и закрыла глаза.
С разрывающимся сердцем я держал ее на руках, а женщина, споро работая ножницами, наконец вырезала большой кусок ее платья. Когда она увидела, что там, под платьем, ее крупное лицо исполнилось сочувствием, и она покачала головой.
— Signore, mi displace molto, — обратилась она ко мне. — Molto.
Из верхнего кармана пиджака я извлек чистый белый платок, вывернул его на другую сторону и прикрыл им страшную рану. На выходе пуля раздробила ребро, и его осколки виднелись в кровоточащем отверстии под грудью. У белого лифчика снизу появилась красная кайма. Я снова прикрыл Габриэллу пальто, чтобы она не замерзла. Я с ужасом думал, что она может умереть до появления доктора.
Возле нас появился карабинер в начищенных сапогах и зеленоватых защитных брюках, но я сильно сомневался, что заговорил бы с ним, даже если бы он знал по-английски. Собравшиеся начали ему что-то тихо говорить, и он оставил меня в покое.
Габриэлла снова открыла глаза. Лицо ее было серым и в испарине от страшной боли.
— Генри...
— Я здесь.
— Не могу дышать...
Я слегка приподнял ее так, что она оказалась в полусидячем положении, опираясь на мою руку и колено. Но это движение отняло у нее слишком много сил. Лицо ее стало еще бледнее. Из открытого рта вырывалось учащенное дыхание.
— Не бросай меня...
— Нет, милая, не брошу, — сказал я. — Тише...
— Что случилось?
— В тебя стреляли.
— Стреляли? — Это ее не удивило. — Билли?
— Не знаю, я не видел. Не говори ничего. Скоро будет доктор.
— Генри... — Силы оставляли ее, кожа приобрела мертвенный оттенок. — Генри, я тебя люблю.
Она снова закрыла глаза, но сознания не потеряла. Левая рука Габриэллы судорожно подергивалась, страдальческие морщины на лице сделались глубже.
Я бы отдал все на свете, чтобы она опять стала здоровой, чтобы ее отпустила боль.
Прибыл доктор. Он был молод и потому еще не забыл, чему его учили. У него были густые черные волосы и худые ловкие руки. Только это мне в нем и запомнилось.
Он склонился над Габриэллой, быстро заглянул под мой платок и обернулся к полицейскому.
Я услышал слова «auto ambulanza» и «pallotta». Собравшиеся наперебой сообщали необходимую информацию.
Молодой врач снова опустился на колено и пощупал пульс Габриэллы. Она приоткрыла глаза.
— Генри.
— Я здесь. Молчи.
— М-м...
Молодой врач сказал ей что-то утешающим тоном, она слабо ответила: «Si». Он раскрыл свой чемоданчик и ловко собрал шприц для инъекции, затем проделал дырку в ее чулке, протер кожу спиртом и сделал укол в бедро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61