А в темном городском саду, словно по инерции, крутились на радиоле довоенные пластинки, и кружились перед смертной разлукой пары.
Мать его была начальником крупного цеха на заводе и пропадала там с утра до ночи, а вскоре ее перевели на другой завод, ближе к Москве, и она уехала, пока одна, он остался с бабушкой. Отец давно ушел от них, не выдержав выдвижения матери, сперва появлялся, а потом пропал совсем, то ли спился, то ли завел другую семью, а сейчас, может, уже успел сложить голову на поле боя.
А он ждал вызова от матери, хотя и не знал, хочет ехать к ней или нет. Все вокруг было наполнено напряженным ожиданием. Ожиданием дальнейшей своей судьбы, ожиданием писем с фронта, ожиданием первых, нестерпимо нужных побед. День он проводил с ребятами на реке или в лесу, а вечером шел с Зиной и Алей в кино или в сад. Иногда он вдруг понимал бессмысленность этого, переставал ходить и тогда встречал ее с другими ребятами. Была какая-то неясность в их отношениях. Однажды он подошел к ней на главной улице, мощенной сосновыми кругляками, поздоровался и сказал небрежно:
– Мне нужно с тобой поговорить. Сходим в кино?… Она с готовностью согласилась.
Опять они говорили о фильме, опять проводили Алю и долго молча шли вдвоем по темной улице. Он запомнил их разговор слово в слово, столько раз прокручивал он его потом в памяти.
– Я хочу задать тебе вопрос.
– Задай.
– Только ответь мне правду. Хорошо?
– Да.
– Ты меня любишь?
– Да.
Она ответила сразу, без тени сомнения, словно не раз уже отвечала на этот вопрос.
Он не то чтобы растерялся, он просто не знал, что же делать дальше. Они шли так же молча. Возле ее дома, прощаясь, он обнял ее левой рукой за шею, нагнувшись, поцеловал в мягкие губы, и его будто пронзило, тело напряглось и стало железным. Она тоже обхватила его за шею. И он был счастлив этим, ему ничего больше не было нужно.
2
Он бросил цигарку и вошел в вокзал. Внутри после слепящего света было совсем темно, в зале ожидания полно народу, но он сразу же увидел их – они сидели кружком на своих чемоданчиках в самом конце зала. И он пошел к ним, перешагивая через узлы и мешки, расталкивая людей, обходя лавки. Лицом к нему сидела Аля, и она тоже сразу увидела его и смотрела на него, не отрываясь. А Зину он видел теперь со спины, она замерла, не понимая, что произошло с подругой, потом обернулась, и он прочел на ее лице изумление и радость.
– Борис! Боря!
Девчонки повскакали, и он поздоровался со всеми за руку, и с ней тоже.
Оказалось, что они едут на неделю домой, что учатся в институте, в областном городе, всего в тридцати километрах от расположения бригады, что их поезд будет через час, а его был через четыре.
– Пойдем пройдемся?
Все это было как в полусне. Они вышли на платформу, девчонки деликатно отстали. Она ничуть не изменилась, только стала еще лучше, и радостно, но еще с особой, знакомой каждому солдату, бабьей жалостью смотрела на него большими серыми глазами.
– Замуж не вышла?
– Нет, – ответила она спокойно, – во-первых, институт еще надо кончить.
Неизвестно почему, он вдруг отчетливо вспомнил, как когда-то давно, в той, другой, жизни, он однажды отчаянно захотел ее увидеть и пошел под дождиком в прорезиненном плаще, пошел по мокрой бревенчатой мостовой, о которой, сокрушаясь, сказал ему встречный заезжий мужичок: «Дров-то сколько напортили!» Он шел под дождиком, а она по обыкновению смотрела в окно, она любила смотреть в окно на прохожих. Он вынул руку из кармана, сделал неопределенное движение, означавшее приветствие, и кивнул небрежно, словно проходил случайно. Она улыбнулась, поставила локоть на подоконник и пошевелила пальцами, как бы помахала ими.
Что знал он о ней, теперешней? Не больше, чем она знала о нем. Их связывало только прошлое. У нее было еще будущее. А у него? Он об этом не думал.
Они сами не представляли, насколько каждый из другой жизни, несмотря ни на что – ни на общее прошлое, ни на связанное всеобщими помыслами и надеждами настоящее.
За то время разлуки, что он был в армии, а она в институте, они узнали и поняли очень многое и очень разное. – в гражданской жизни она ушла далеко вперед, а он так и остался в десятом классе. А ведь сейчас он сталкивался с ней именно в гражданской жизни. Она училась в институте, а он был солдат в обмотках, а сейчас в чужих сапогах, которые хлопали кирзовыми голенищами на его худых ногах, но он ничуть не чувствовал себя ниже ее, и она тоже это понимала. То, что знал он, она не узнает никогда. А ему, чтобы догнать ее, тоже предстояло немало, и первое из этого – выжить.
Он глянул на нее отчужденно и подумал с неожиданной обидой, будто о себе: «Что же она про Колю не спросит?»
А она вспомнила:
– Что же ты уехал, не попрощался?
Тогда он получил вызов от матери и решил ехать. Уложил в чемоданишко пару рубашек, синие в полоску брюки – 32 сантиметра и вышел пройтись. Городок их лежал на боковой ветке в двадцати километрах от магистрали, по которой он должен был ехать на скором рано утром, расписания не совпадали удобно, лучше всего ему было идти до станции пешком. А вечером перед уходом он прошелся по городку. Он хотел повидаться с Зиной, и это волновало его, но она не попадалась, он попрощался с ребятами и по дороге к дому услышал ее голос, ее смех. Она стояла у входа в сад, вместе с Алей и двумя парнями, с которыми он был в хороших отношениях. Они стояли и смеялись, ребята курили, белые их рубашки резко выделялись в темноте. Он хотел уже подойти и вдруг раздумал – это решение пришло мгновенно и жестко, – он остановился как вкопанный совсем близко от них и тихонько перешел на другую сторону.
– Вроде Борька Лутков, – сказал один из ребят.
Чтобы не проспать, он совсем не ложился, в полвторого взял чемоданчик, терпеливо снес поцелуи бабушки и вышел. Огромной черной массой стоял лес, прорезанный полотном одноколейки. Дорога плавно забирала вправо, белая луна резко, отточенно озаряла рельсы. Иногда левый их ряд мерк, гаснул, но зато ярко, как нож, вспыхивал правый. Идти по шпалам было неудобно: наступая на каждую, приходилось слишком частить, семенить, шагая через одну, нужно было делать шаг чересчур широкий. Перед уходом он сунул в карман на всякий случай магнит – довольно тяжелая штука – и теперь ничего не боялся. Он бодро вышагивал по шпалам и рассеянно вспоминал, какой полюс магнита окрашен синим, а какой красным. То, что осталось за спиною, было отсечено навсегда. Двадцать километров он прошел очень быстро. За всю дорогу ему никто не повстречался.
У него был вызов и разрешение, поэтому билет ему выдали сразу. К концу дня он уже был на месте, в большом заводском поселке. Садилось солнце за корпусами. У самой автобусной остановки женщина с пацанами клеила на стену белые листы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Мать его была начальником крупного цеха на заводе и пропадала там с утра до ночи, а вскоре ее перевели на другой завод, ближе к Москве, и она уехала, пока одна, он остался с бабушкой. Отец давно ушел от них, не выдержав выдвижения матери, сперва появлялся, а потом пропал совсем, то ли спился, то ли завел другую семью, а сейчас, может, уже успел сложить голову на поле боя.
А он ждал вызова от матери, хотя и не знал, хочет ехать к ней или нет. Все вокруг было наполнено напряженным ожиданием. Ожиданием дальнейшей своей судьбы, ожиданием писем с фронта, ожиданием первых, нестерпимо нужных побед. День он проводил с ребятами на реке или в лесу, а вечером шел с Зиной и Алей в кино или в сад. Иногда он вдруг понимал бессмысленность этого, переставал ходить и тогда встречал ее с другими ребятами. Была какая-то неясность в их отношениях. Однажды он подошел к ней на главной улице, мощенной сосновыми кругляками, поздоровался и сказал небрежно:
– Мне нужно с тобой поговорить. Сходим в кино?… Она с готовностью согласилась.
Опять они говорили о фильме, опять проводили Алю и долго молча шли вдвоем по темной улице. Он запомнил их разговор слово в слово, столько раз прокручивал он его потом в памяти.
– Я хочу задать тебе вопрос.
– Задай.
– Только ответь мне правду. Хорошо?
– Да.
– Ты меня любишь?
– Да.
Она ответила сразу, без тени сомнения, словно не раз уже отвечала на этот вопрос.
Он не то чтобы растерялся, он просто не знал, что же делать дальше. Они шли так же молча. Возле ее дома, прощаясь, он обнял ее левой рукой за шею, нагнувшись, поцеловал в мягкие губы, и его будто пронзило, тело напряглось и стало железным. Она тоже обхватила его за шею. И он был счастлив этим, ему ничего больше не было нужно.
2
Он бросил цигарку и вошел в вокзал. Внутри после слепящего света было совсем темно, в зале ожидания полно народу, но он сразу же увидел их – они сидели кружком на своих чемоданчиках в самом конце зала. И он пошел к ним, перешагивая через узлы и мешки, расталкивая людей, обходя лавки. Лицом к нему сидела Аля, и она тоже сразу увидела его и смотрела на него, не отрываясь. А Зину он видел теперь со спины, она замерла, не понимая, что произошло с подругой, потом обернулась, и он прочел на ее лице изумление и радость.
– Борис! Боря!
Девчонки повскакали, и он поздоровался со всеми за руку, и с ней тоже.
Оказалось, что они едут на неделю домой, что учатся в институте, в областном городе, всего в тридцати километрах от расположения бригады, что их поезд будет через час, а его был через четыре.
– Пойдем пройдемся?
Все это было как в полусне. Они вышли на платформу, девчонки деликатно отстали. Она ничуть не изменилась, только стала еще лучше, и радостно, но еще с особой, знакомой каждому солдату, бабьей жалостью смотрела на него большими серыми глазами.
– Замуж не вышла?
– Нет, – ответила она спокойно, – во-первых, институт еще надо кончить.
Неизвестно почему, он вдруг отчетливо вспомнил, как когда-то давно, в той, другой, жизни, он однажды отчаянно захотел ее увидеть и пошел под дождиком в прорезиненном плаще, пошел по мокрой бревенчатой мостовой, о которой, сокрушаясь, сказал ему встречный заезжий мужичок: «Дров-то сколько напортили!» Он шел под дождиком, а она по обыкновению смотрела в окно, она любила смотреть в окно на прохожих. Он вынул руку из кармана, сделал неопределенное движение, означавшее приветствие, и кивнул небрежно, словно проходил случайно. Она улыбнулась, поставила локоть на подоконник и пошевелила пальцами, как бы помахала ими.
Что знал он о ней, теперешней? Не больше, чем она знала о нем. Их связывало только прошлое. У нее было еще будущее. А у него? Он об этом не думал.
Они сами не представляли, насколько каждый из другой жизни, несмотря ни на что – ни на общее прошлое, ни на связанное всеобщими помыслами и надеждами настоящее.
За то время разлуки, что он был в армии, а она в институте, они узнали и поняли очень многое и очень разное. – в гражданской жизни она ушла далеко вперед, а он так и остался в десятом классе. А ведь сейчас он сталкивался с ней именно в гражданской жизни. Она училась в институте, а он был солдат в обмотках, а сейчас в чужих сапогах, которые хлопали кирзовыми голенищами на его худых ногах, но он ничуть не чувствовал себя ниже ее, и она тоже это понимала. То, что знал он, она не узнает никогда. А ему, чтобы догнать ее, тоже предстояло немало, и первое из этого – выжить.
Он глянул на нее отчужденно и подумал с неожиданной обидой, будто о себе: «Что же она про Колю не спросит?»
А она вспомнила:
– Что же ты уехал, не попрощался?
Тогда он получил вызов от матери и решил ехать. Уложил в чемоданишко пару рубашек, синие в полоску брюки – 32 сантиметра и вышел пройтись. Городок их лежал на боковой ветке в двадцати километрах от магистрали, по которой он должен был ехать на скором рано утром, расписания не совпадали удобно, лучше всего ему было идти до станции пешком. А вечером перед уходом он прошелся по городку. Он хотел повидаться с Зиной, и это волновало его, но она не попадалась, он попрощался с ребятами и по дороге к дому услышал ее голос, ее смех. Она стояла у входа в сад, вместе с Алей и двумя парнями, с которыми он был в хороших отношениях. Они стояли и смеялись, ребята курили, белые их рубашки резко выделялись в темноте. Он хотел уже подойти и вдруг раздумал – это решение пришло мгновенно и жестко, – он остановился как вкопанный совсем близко от них и тихонько перешел на другую сторону.
– Вроде Борька Лутков, – сказал один из ребят.
Чтобы не проспать, он совсем не ложился, в полвторого взял чемоданчик, терпеливо снес поцелуи бабушки и вышел. Огромной черной массой стоял лес, прорезанный полотном одноколейки. Дорога плавно забирала вправо, белая луна резко, отточенно озаряла рельсы. Иногда левый их ряд мерк, гаснул, но зато ярко, как нож, вспыхивал правый. Идти по шпалам было неудобно: наступая на каждую, приходилось слишком частить, семенить, шагая через одну, нужно было делать шаг чересчур широкий. Перед уходом он сунул в карман на всякий случай магнит – довольно тяжелая штука – и теперь ничего не боялся. Он бодро вышагивал по шпалам и рассеянно вспоминал, какой полюс магнита окрашен синим, а какой красным. То, что осталось за спиною, было отсечено навсегда. Двадцать километров он прошел очень быстро. За всю дорогу ему никто не повстречался.
У него был вызов и разрешение, поэтому билет ему выдали сразу. К концу дня он уже был на месте, в большом заводском поселке. Садилось солнце за корпусами. У самой автобусной остановки женщина с пацанами клеила на стену белые листы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15