Краснота с его тела исчезала просто на глазах.
Женщина заплакала.
- Покажи, чем ты его кормишь, - снова попросил Крон.
Женщина протянула ему закрученную в мешочек тряпку - жевку, извечную соску простого люда. В нее заворачивали кусочки пищи, жевали и давали сосать ребенку. Крон развернул жевку, понюхал. Кусочки отваренной рыбы были свежими, но тряпка… Как еще сама женщина не отравилась.
- Выбрось эту жевку, - сказал Крон, и женщина быстро закивала, смотря на него счастливыми, полными слез глазами.
- Возьми свежую тряпку и корми его два дня только лепешками, - продолжал Крон. - Потом уже - чем хочешь. И самое главное - после каждого кормления хорошо стирай тряпку.
Женщина продолжала кивать, прижимая к груди руки.
Крон последний раз окинул взглядом комнату и вышел из хижины. Никто не сказал Крону спасибо, не благодарил его, и он был рад этому. Молчаливая благодарность счастливой матери являлась красноречивей всяких слов. Впрочем, в общине не было принято благодарить друг друга - любая помощь считалась само собой разумеющимся делом, здесь жили, деля все: от куска лепешки до сокровенных чувств.
- Надолго к нам? - спросил Старейший.
Крон покачал головой.
- Сегодня назад.
- Наших с моря дождешься? Должен быть хороший улов.
Крон посмотрел 'на солнце. Была половина седьмого перста.
- Скорее всего, нет. Вечером надо быть в городе.
- Зачем приезжал? Крон пожал плечами.
- Просто навестить. - Он наткнулся на внимательный взгляд Старейшего. - Да, просто навестить. Поговорить, отдохнуть.
- Глаза у тебя плохие, - сказал старик. - Уставшие. Печаль в них. У тебя что-то случилось?
Крон только покачал головой.
- Я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, - продолжал Старейший, - но ты расскажи. Будет легче.
Крон снова покачал головой.
- Идем, пообедаешь с нами, - просто предложил Старейший.
Только теперь Крон заметил, что стариков под навесом уже не было. Аккуратными кучами они сложили сделанные поплавки и наждачные бруски и ушли в общинный дом обедать.
В общинном доме пахло рыбой и дымом - неистребимым запахом рыбацкого жилья. В левом крыле дома, за длинным низеньким столом сидели на корточках старики, несколько женщин. Стряпухи, хлопотавшие у очага, обносили их глиняными чашами с рыбной похлебкой и лепешками.
Старейший указал Крону место напротив себя, пододвинул к нему чашу с похлебкой.
- Ешь, - сказал он, протягивая лепешку.
Крон отломил кусочек лепешки и положил в рот.
- Говорят, у вас рабы взбунтовались? - неторопливо жуя, спросил Старейший.
- Не у нас, а в Паралузии. И не рабы, а древорубы.
- Разве это не одно и то же? - даже не удивился Старейший. Пальцами он выловил из своей чаши кусок рыбы и стал разбирать его, отделяя мясо от костей.
- Нет. Древорубы - вольнонаемные.
- Странно. - Старейший пожал плечами. - А на рынке говорят, что рабы. Вчера Титий возил рыбу на рынок - там только об этом и болтают. Даже, рассказывают, какой-то посланец от них прибыл, подбивает рабов бежать в Паралузию.
Чаша в руках Крона дрогнула. Вот оно. То же самое он слышал вчера вечером - заработал-таки кулон Осики Асилонского, - когда один из штатных фискалов докладывал Кикене о происшествиях за день. Чтобы скрыть волнение, Крон снова отхлебнул из чаши.
- И что же еще болтают на рынке? - спросил он.
- Говорят, древорубы наголову разбили над-смотрный легион и теперь идут на Пат, - все так же равнодушно сказал Старейший.
«А вот это уже ложь, - успокоился Крон. - Битвы еще не было. Да и будет ли?… Кто из древорубов мог успеть добраться до Пата? Гонцу из Паралузии скакать три дня во весь опор… И потом, не станут древорубы обращаться за помощью к рабам - как-никак, а они все-таки вольные. Скорее всего, кто-то из местных рабов мутит воду…»
Он отмахнулся от этих мыслей и взялся за рыбу. - Как у вас с уловами в последнее время? - спросил он, чтобы переменить тему.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Безветренный и жаркий вечер не предвещал никакой перемены погоды, и поэтому дождь, хлынувший среди ночи, оказался неожиданностью. Без грозы - ветра, грома и молний - он упал на землю с ночного душного неба тугим тяжелым потоком и разбудил сенатора. Крон открыл глаза и долгое время лежал на топчане, слушая равномерный рокот обильного дождя и ощущая, как спертая духота террасы сменяется свежим и прохладным воздухом. Затем рывком встал с ложа и подошел к балюстраде.
Стояла кромешная тьма, необычная для человеческого глаза, привыкшего на Земле даже ночной дождь видеть в свете огней города. Крон оперся руками о перила и с жадностью принялся вдыхать сырой прохладный воздух. По обнаженному телу били невидимые брызги капель, отскакивающие от колонн, карнизов и балюстрады, и его нарастающей волной охватывало радостное возбуждение. Пат, с его проблемами и делами, казался далеким и нереальным; напускная сенаторская спесь, с таким трудом приобретенная, паром выходила вместе с выдыхаемым воздухом, лопалась, как непрочный панцирь, таяла, размываясь брызгами дождя, очищая тело и душу. И все сильнее пробуждалось в сенаторе мальчишеское желание выпрыгнуть в этот дождь и бежать под хлыщущей дробью капель.
И Крон решился. Снял с руки браслет, нащупал нужный сегмент и, поднеся его к глазам, впрыснул в них нокталопин. От слабой рези он рефлекторно зажмурился, но пересилил себя и стал интенсивно моргать, размывая препарат по глазным яблокам. Вначале смутно, но затем, по мере застывания нокталопина тонкой пленкой на роговице, сквозь пелену сплошного, отвесно падающего дождя стали проступать силуэты деревьев. Не дожидаясь полного прояснения видимости, Крон застегнул на руке браслет и перепрыгнул через перила.
Это было прекрасно. Как возвращение в детство. Дождь бил упругими тяжелыми жгутами, водопадом обрушивался на плечи, стараясь вжать в землю, сбить с ног. С давно забытым наслаждением он бежал по траве, точнее - по потокам воды, сбегающим с холма, пригибаясь под ветками, с трудом удерживая равновесие на скользкой почве, и, кажется, смеялся от удовольствия. Выбежав за живую изгородь парка, он на мгновенье остановился, бросил взгляд в сторону города, скрытого сплошной стеной дождя, и побежал дальше вокруг холма.
Только где-то через час, изрядно устав, сбив дыхание и продрогнув, Крон повернул назад. Он уже пробирался через парк с другой стороны виллы, как вдруг в глаза ударил яркий слепящий свет. Кто-то на вилле жег огонь, и его пламя, усиленное пленкой нокталопина, резало глаза. Стараясь не смотреть в его сторону, прикрываясь рукой, Крон подобрался поближе и остановился за ближайшим деревом. Затем вынул из-под век затвердевшие пленки нокталопина и бросил в траву. Что их кто-то найдет, он не беспокоился - к утру они должны были растаять.
Темнота обрушилась на него, но затем зрение адаптировалось, и он увидел горящий факел, вставленный в стену под карнизом, и рабыню Калецию, пытающуюся навесить ставень на окно его спальни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Женщина заплакала.
- Покажи, чем ты его кормишь, - снова попросил Крон.
Женщина протянула ему закрученную в мешочек тряпку - жевку, извечную соску простого люда. В нее заворачивали кусочки пищи, жевали и давали сосать ребенку. Крон развернул жевку, понюхал. Кусочки отваренной рыбы были свежими, но тряпка… Как еще сама женщина не отравилась.
- Выбрось эту жевку, - сказал Крон, и женщина быстро закивала, смотря на него счастливыми, полными слез глазами.
- Возьми свежую тряпку и корми его два дня только лепешками, - продолжал Крон. - Потом уже - чем хочешь. И самое главное - после каждого кормления хорошо стирай тряпку.
Женщина продолжала кивать, прижимая к груди руки.
Крон последний раз окинул взглядом комнату и вышел из хижины. Никто не сказал Крону спасибо, не благодарил его, и он был рад этому. Молчаливая благодарность счастливой матери являлась красноречивей всяких слов. Впрочем, в общине не было принято благодарить друг друга - любая помощь считалась само собой разумеющимся делом, здесь жили, деля все: от куска лепешки до сокровенных чувств.
- Надолго к нам? - спросил Старейший.
Крон покачал головой.
- Сегодня назад.
- Наших с моря дождешься? Должен быть хороший улов.
Крон посмотрел 'на солнце. Была половина седьмого перста.
- Скорее всего, нет. Вечером надо быть в городе.
- Зачем приезжал? Крон пожал плечами.
- Просто навестить. - Он наткнулся на внимательный взгляд Старейшего. - Да, просто навестить. Поговорить, отдохнуть.
- Глаза у тебя плохие, - сказал старик. - Уставшие. Печаль в них. У тебя что-то случилось?
Крон только покачал головой.
- Я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, - продолжал Старейший, - но ты расскажи. Будет легче.
Крон снова покачал головой.
- Идем, пообедаешь с нами, - просто предложил Старейший.
Только теперь Крон заметил, что стариков под навесом уже не было. Аккуратными кучами они сложили сделанные поплавки и наждачные бруски и ушли в общинный дом обедать.
В общинном доме пахло рыбой и дымом - неистребимым запахом рыбацкого жилья. В левом крыле дома, за длинным низеньким столом сидели на корточках старики, несколько женщин. Стряпухи, хлопотавшие у очага, обносили их глиняными чашами с рыбной похлебкой и лепешками.
Старейший указал Крону место напротив себя, пододвинул к нему чашу с похлебкой.
- Ешь, - сказал он, протягивая лепешку.
Крон отломил кусочек лепешки и положил в рот.
- Говорят, у вас рабы взбунтовались? - неторопливо жуя, спросил Старейший.
- Не у нас, а в Паралузии. И не рабы, а древорубы.
- Разве это не одно и то же? - даже не удивился Старейший. Пальцами он выловил из своей чаши кусок рыбы и стал разбирать его, отделяя мясо от костей.
- Нет. Древорубы - вольнонаемные.
- Странно. - Старейший пожал плечами. - А на рынке говорят, что рабы. Вчера Титий возил рыбу на рынок - там только об этом и болтают. Даже, рассказывают, какой-то посланец от них прибыл, подбивает рабов бежать в Паралузию.
Чаша в руках Крона дрогнула. Вот оно. То же самое он слышал вчера вечером - заработал-таки кулон Осики Асилонского, - когда один из штатных фискалов докладывал Кикене о происшествиях за день. Чтобы скрыть волнение, Крон снова отхлебнул из чаши.
- И что же еще болтают на рынке? - спросил он.
- Говорят, древорубы наголову разбили над-смотрный легион и теперь идут на Пат, - все так же равнодушно сказал Старейший.
«А вот это уже ложь, - успокоился Крон. - Битвы еще не было. Да и будет ли?… Кто из древорубов мог успеть добраться до Пата? Гонцу из Паралузии скакать три дня во весь опор… И потом, не станут древорубы обращаться за помощью к рабам - как-никак, а они все-таки вольные. Скорее всего, кто-то из местных рабов мутит воду…»
Он отмахнулся от этих мыслей и взялся за рыбу. - Как у вас с уловами в последнее время? - спросил он, чтобы переменить тему.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Безветренный и жаркий вечер не предвещал никакой перемены погоды, и поэтому дождь, хлынувший среди ночи, оказался неожиданностью. Без грозы - ветра, грома и молний - он упал на землю с ночного душного неба тугим тяжелым потоком и разбудил сенатора. Крон открыл глаза и долгое время лежал на топчане, слушая равномерный рокот обильного дождя и ощущая, как спертая духота террасы сменяется свежим и прохладным воздухом. Затем рывком встал с ложа и подошел к балюстраде.
Стояла кромешная тьма, необычная для человеческого глаза, привыкшего на Земле даже ночной дождь видеть в свете огней города. Крон оперся руками о перила и с жадностью принялся вдыхать сырой прохладный воздух. По обнаженному телу били невидимые брызги капель, отскакивающие от колонн, карнизов и балюстрады, и его нарастающей волной охватывало радостное возбуждение. Пат, с его проблемами и делами, казался далеким и нереальным; напускная сенаторская спесь, с таким трудом приобретенная, паром выходила вместе с выдыхаемым воздухом, лопалась, как непрочный панцирь, таяла, размываясь брызгами дождя, очищая тело и душу. И все сильнее пробуждалось в сенаторе мальчишеское желание выпрыгнуть в этот дождь и бежать под хлыщущей дробью капель.
И Крон решился. Снял с руки браслет, нащупал нужный сегмент и, поднеся его к глазам, впрыснул в них нокталопин. От слабой рези он рефлекторно зажмурился, но пересилил себя и стал интенсивно моргать, размывая препарат по глазным яблокам. Вначале смутно, но затем, по мере застывания нокталопина тонкой пленкой на роговице, сквозь пелену сплошного, отвесно падающего дождя стали проступать силуэты деревьев. Не дожидаясь полного прояснения видимости, Крон застегнул на руке браслет и перепрыгнул через перила.
Это было прекрасно. Как возвращение в детство. Дождь бил упругими тяжелыми жгутами, водопадом обрушивался на плечи, стараясь вжать в землю, сбить с ног. С давно забытым наслаждением он бежал по траве, точнее - по потокам воды, сбегающим с холма, пригибаясь под ветками, с трудом удерживая равновесие на скользкой почве, и, кажется, смеялся от удовольствия. Выбежав за живую изгородь парка, он на мгновенье остановился, бросил взгляд в сторону города, скрытого сплошной стеной дождя, и побежал дальше вокруг холма.
Только где-то через час, изрядно устав, сбив дыхание и продрогнув, Крон повернул назад. Он уже пробирался через парк с другой стороны виллы, как вдруг в глаза ударил яркий слепящий свет. Кто-то на вилле жег огонь, и его пламя, усиленное пленкой нокталопина, резало глаза. Стараясь не смотреть в его сторону, прикрываясь рукой, Крон подобрался поближе и остановился за ближайшим деревом. Затем вынул из-под век затвердевшие пленки нокталопина и бросил в траву. Что их кто-то найдет, он не беспокоился - к утру они должны были растаять.
Темнота обрушилась на него, но затем зрение адаптировалось, и он увидел горящий факел, вставленный в стену под карнизом, и рабыню Калецию, пытающуюся навесить ставень на окно его спальни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37