OCR Черновол В.Г.
Лев Кассиль
Битва при безымянном пальце
* * *

Это так вышло, в общем… Мы с папой при участковой амбулатории жили. Втроём. Ещё братишка Юзька. Ну, он тогда был совсем ещё клоп. Пятый год ему пошёл. А убираться к нам одна соседняя старушка приходила. Мамы у нас нету. А вот папа, ну отец то есть, эх и человек! У него не только орден, у него ещё даже почётный наган есть с личной надписью… Мы с отцом прямо как товарищи настоящие. Он только кажется, что строгий. А как начнёт с нами возиться! Всегда дурит. Даже не разберёшь иногда ? это он в самом деле или понарошке. Он столько игр знает! И, ну прямо, из всего такое может придумать, что даже не ожидаешь.
— Коля, ? говорит, — прикрой дверь поплотнее, а то из-под неё пассаты дуют. А у Юзика в носу и так сталактиты и сталагмиты выросли…
Мы на столе у нас из бумаги бойцов делаем, красноармейцев. Такие бои устраиваем — держись только!.. А потом он ещё иногда наденет на пальцы разные колпачки, а на ногтях глаза, нос и рот нарисует. И целый театр нам представляет. У него это ловко получается, красота прямо! Будёновцы в шлемах. Или монахи там всякие, клоуны, генералы, Наполеоны. Здороваются, дерутся, кланяются, как живые. «Собственноручный театр» — это он называет… Вот раз в позапозапрошлом году, ну, в общем, три года обратно, наш фельдшер Маврикий Петрович отпросился у папы из амбулатории на тот берег, в город. Ему все красноармейский парад хотелось посмотреть. Ну, папа, значит, на праздник Октябрьский один остался. В амбулатории всё равно в тот день приёма не было. Папа нам обещал новый спектакль на руках исполнить из боевой жизни. Только что он стал колпачок насаживать на безымянный палец, вдруг кто-то как постучит!.. Потом влетает человек, такой весь взъералашенный. И просит папу поехать с ним в колхоз там один в районе. У них там с одной женщиной плохо, говорит. Она сначала не к врачу обратилась, а к какой-то тётке, знахарке. Та и натворила чего-то… Дядька этот, который примчался, просит папу:
— Спасите, — говорит, — помирает совсем!
Папа говорит:
— Тут хирург должен. Я же не хирург. Надо в город, в больницу, везти.
А в больницу, оказывается, везти нельзя. В тот год Волга очень рано замерзать начала. Сало пошло, на лодке не пробьёшься, а ледостава ещё нет. На тот берег — нечего и думать. И наш Маврикий Петрович, значит, тоже там застрял. Такое вышло вот стечение подробностей.
Отец взял чемоданчик свой с инструментами, собрался — раз-раз — живо (он быстрый ужасно, как все доктора), поцеловался с нами и говорит:
— Спектакль откладывается на завтра. Билеты действительны.
Вернулся он уже ночью совсем. Я проснулся, слышу — он ходит чего-то, не ложится. Потом гляжу — подходит к лампе. Лицо слишком серьёзное, бледный весь какой-то — видно, устал. Подошёл к лампе, поднял её со стола, посветил ею совсем близко на правую руку — и обратно лампу, на место. Потом опять походил, походил, опять к лампе — и пальцами всякие штуки делает, шевелит. И карандашом чего-то на руке чертит. Тут и Юзька, чертёнок, проснулся. Сел и говорит:
— Папа, ты чего это там тени показываешь?
— Репетирую, — отец отвечает. Тут и я спросил:
— А как та женщина, больная?
— Случай отвратительный, — говорит. — Запустили чёрт знает как. Всё, что мог, сделал… А ты, — говорит, — в общем, спи, морда ты полуночная. Ну, живо у меня сдать! — и потушил лампу.
А утром я проснулся рано, а он уже сидит в одной рубашке. Жёлтый какой-то. У окна. Засучил рукав и опять что-то на руке карандашом отчёркивает. Я как подкрадусь сзади… А он вдруг рассердился:
— Ты чего за кулисы подглядываешь? Марш отсюда! — И не смотрит сам на меня. А потом лёг на диван. — Голова, — говорит, — заболела.
За обедом совсем ничего есть не стал. А после обеда подозвал меня к окну и показывает руку. Смотрю — она вся химическим карандашом исчёркана. И жилы тоже синие, прямо как реки на географической карте. Даже не разберёшь сразу, где он карандашом навёл, а где жилы.
— Ну вот, — говорит папа, — сегодня у нас будет собственноручный театр военных действий. Дислокация такова: вот тут, видишь, полоса красная вспухла, и тут. И тут… Это наступает противник. Наши вот здесь у кисти первый заслон сделали. Но враг прорвался. Вот я отметил карандашом, на сколько он за ночь продвинулся. Теперь части противника наступают по направлению к локтю. Вот тут противник предполагает далёкий рейд сделать. Видишь? Ну, а у локтя наш второй барьер. Вот если и тут его не удержишь, тогда дело, брат, скверное. Может быть, правда, ещё у плеча, под мышкой, наш барьер задержит. Но это уж вряд ли… — Потом отец посмотрел на Юзьку и говорит: — Юзик, дружок, сбегай, будь друг, на кухню к Малаше, скажи, я завтракать не буду. И побудь пока там.
Юзик ушёл, а я говорю:
— Папа, я это считаю просто безобразием с твоей стороны. Ты это Юзьке вкручивать можешь. А я не маленький. Что ты со мной игрушки строишь! Глупо это, я считаю, вот и всё. Что у тебя с рукой вышло?
Ну тогда отец уж рассказал. Он, в общем, оказывается, когда мыл вчера руку перед операцией, уколол щёткой палец. А резиновые перчатки он дома оставил. И откладывать уже нельзя было. Вот, наверное, гной скверный попал туда, где папа накололся. Палец безымянный стал черным, опух, и началось почти заражение крови. Уже к локтю полосы стали подбираться. А в город, в больницу, сейчас ведь никак не попадёшь…
Юзьке отец ничего не велел говорить. И у нас получилось с ним вроде военной тайны… Мы отметили карандашом, где кончается полоса. Но краснота лезла все дальше. Мы через каждый час смотрели. А краснота все лезла и лезла выше.
— Помощи ждать нам неоткуда, — говорит отец, — барьер сдал. Противник форсировал локоть. Надо принимать бой.
А Юзька, вот шляпа, ничего не понимает.
— Вот у нас папа какой молодец! — говорит. — У него голова болит, а он все войну нам представляет.
Ну, к ночи папе совсем плохо сделалось. Лежал, лежал он, вдруг как вскочит.
— Обходит, обходит! — кричит.
Юзька проснулся, а отец уже пришёл в себя. Сидит на кровати и говорит ему:
— Ты спи, спи, это я репетирую. — А потом мне: — Ну-ка, Николай, вставай-ка на ночную разведку.
Я посмотрел, а у него вся рука до плеча горит. И мне стало до того страшно… Ведь видно прямо, как по руке это ползёт. Аж меня всего холод продрал. Я чуть реву не дал: что-то вспомнилось, как он нам этой рукой театр представлял. И такой мне папина эта рука сделалась — лучше бы уж у меня с рукой что-нибудь вышло. Честное слово.
— Да, — говорит папа, — подвёл безымянный. Ну, ждать, брат, нельзя. Приказываю готовиться к боевой операции. Палец — изменник. Жалеть его нам нечего. Штаб находит необходимым уничтожить две предавших фаланги… Командование принимаю на себя. Тебя назначаю помощником.
1 2